...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше - Ника Созонова

До глубины души оскорбленная таким отношением к моей выразительно-траурной физиономии, я заявила:

— Да ты знаешь, что по моим актерским способностям МХАТ плачет?

— Угу. Слезами облегчения, что тебя там нет! — гоготнул Брейки.

— А ты, ты!.. — Я старательно попыталась сотворить достойную реплику, но вместо этого прыснула.

Парни громко заржали следом за мной, наполняя Хижину волной позитива.

— Ну, пошли, сестренка! — отдуваясь от смеха, пробасил Акела.

— Покеда! — Абрек традиционно чмокнул меня в щеку.

Как от любого его прикосновения, даже случайного — щекотно-жаркая волна прокатилась изнутри. Вот если бы я шла на прогулку с ним… Впрочем, к чему мечтать о несбыточном?

К тому же и обществу моего братца, белоглазого 'амурского волчары', я неимоверно рада…

Мы брели по незнакомым улицам, пахнувшим летом и бензином.

Я уже давно решила, что все ему расскажу, и только не знала, с чего начать.

— Кажется, что небо сегодня близко-близко и вот-вот рухнет нам на голову…

— Не рухнет, сестричка! Ведь еще не 2012-й год.

— А причем тут 2012-й?

— Как, разве ты не знаешь, что согласно календарю майя все мы скоро будем отмечать глобальный праздник конца света?

— Вот как? Мне, честно говоря, параллельно. Все равно не доживу.

— Откуда такой пессимизм? Ты не слишком смахиваешь на леди, одной ногой стоящей в могиле.

— Да что б ты понимал! Я там уже практически обеими нижними конечностями стою. И даже одним ухом — в смысле, слышу разные непонятные голоса, и одним оком — каждую ночь наблюдаю всяких странных существ.

— Э, деточка, это не признаки умирания, а обыкновенная шизофрения: голоса, видения всякие-разные…

И тут меня понесло. Я начала с того момента, как ко мне стал являться Спутник, поведала о диагнозе, поставленном в больнице. Сбиваясь на всхлипы, рассказывала о своей боли и о том, как герой моих снов забрал ее у меня. О Духе Питера и о том, как я поняла, что люблю его больше, чем могла бы любить человека…

В итоге я окончательно разревелась. На нашем пути материализовалась скамеечка, и когда я всласть отплакалась, то осознала, что сжалась на ней клубочком, забравшись с ногами и уткнувшись носом в воняющие свежей краской доски.

— Извини, что все это на тебя вывалила — просто не на кого больше. Я понимаю, это некрасиво с моей стороны, но мне стало полегче — будто часть груза со своих плеч всучила тебе. Но ты ведь можешь выбросить это, забыть…

— Знаешь, я почти уверен, что забуду твое лицо и имя, забуду 'Трубу' и прочих своих знакомых, но вот этот наш разговор вряд ли когда-нибудь вылетит из моей памяти. Думаю, даже серной кислотой его оттуда будет не вытравить. Даже старческий маразм не возьмет… — Он помолчал со странной улыбкой, глядя куда-то поверх меня. — не сочти за издевку, но я тебе завидую. У меня была клиническая смерть, во время которой я побывал ТАМ. Когда вернулся, было ощущение, словно из сказочного дворца перенесли в крохотную комнатушку в коммуналке с грязными обоями и трухлявой мебелью. После этого моим любимым фильмом стала картина немецкого режиссера (забыл имя) 'Достучаться до небес', а любимой книгой 'Цитадель' Экзюпери.

— Акела, ты сильный и взрослый, а я маленькая и слабая. Я боюсь. Сама не знаю чего, наверное, не самой смерти, а точки перехода, того момента, когда я из чего-то обусловленного и конкретного — вот голова, уши, нос — стану чем-то нематериальным, непонятным. А это конкретное останется само по себе, как дом, брошенный хозяевами навсегда.

— Может, для того рядом с тобой и находится существо, сопровождающее тебя на страшной дороге?

— Насчет него — вообще не понимаю, что он такое! То ли потрепанный моей разудалой жизнью ангел-хранитель, то ли, наоборот, черт за левым плечом, окольными путями подталкивающий к аду. Он то исцеляет меня своими сказками и видениями, то язвительностью и колкостью приводит в отчаянье. Он видит меня насквозь. В нем нет ничего человеческого, что пугает меня до ужаса, но при этом он самый человечный из всех встреченных мной созданий. Я без него уже не могу — хоть и ругаюсь постоянно. Он — мой наркотик, избавляющий от душевных мук, причиной которых сам чаще всего и является. Вот такой вот парадокс.

— По-моему, нет разницы, призван ли он тебя спасти или погубить. Главное, что на пороге ты не будешь в одиночестве.

— Может, ты и прав, Акела. Я рада, что все тебе рассказала. Оказывается, мне действительно это было жизненно необходимо.

— Слушай, сестренка, а может, нам с тобой на пару на Пряжку пора? Тебе — за то, что все это выдумала, мне — за то, что поверил?

— Дурак ты! И шутки у тебя дурацкие!

Его реплика всерьез меня задела — может, потому что сама не раз задавала себе вопрос о собственной вменяемости.

— Да ладно тебе надуваться! Ну, извини, я не подумал. В моей внутренней градации катастроф потеря рассудка стоит на первом месте.

— А я бы хотела сойти с ума. Только полностью — не какая-нибудь банальная психопатия или шизофрения, а глобальный такой психоз с полным распадом личности. Чтобы ощущать себя не человеком, а чем-то совсем иным. Кто знает, может, все было бы гораздо ярче и интереснее?

— А как же смирительные рубашки и садисты-санитары?

— Да, эти два фактора меня не улыбают. Может, поэтому я до сих пор в здравом рассудке? — Я потянулась и встала. — Пойдем, что ли, дальше? А то у меня ноги уже затекли — на этой долбаной скамейке торчать.

— Все для вас, сударыня. Я сегодня податлив, как пластилин! — Он поднялся и галантно согнул локоть, предлагая вцепиться в него и чинно следовать дальше.

— Не подлизывайся. Как все-таки здорово, Акела, что я тебя совсем не воспринимаю как мужчину. А то влюбилась бы, смотрела по-собачьи преданным взглядом и изнывала от своих чувств.

— Да, кошмарненькая перспективка… Кстати, вспомнилась мне тут одна история из моего прошлого. Не очень в тему, зато забавная. Хочешь, расскажу — развлеку чуток?

— Спрашиваешь! Должен же ты мне сегодня настроение поднять, или нет?

— Так вот. У меня на родине, как ты знаешь (если ты, конечно, знаешь) добывают золото. Причем бедные трудяги, вкалывающие на прииске, вынуждены по полгода обходиться без алкоголя и женщин. Их только кормят, но зато потом, когда выдают зарплату сразу за шесть месяцев, можно приличную тачку купить — такие хорошие деньги выходят. Ну, зато и гуляют они во время своих отпусков — дай боже. Но это присказка, а сказка вот в чем. Был я тогда молодой, несознательный, в Бога не верил. Любил на халяву бухлом да баблом разжиться, да и вся компания у нас была такая. И решили мы такого гуляку-старателя на большие деньги кинуть. Придумали безотказный план: подослать к нему знакомую девушку, чтобы она раскрутила его хорошенько в каком-нибудь кабаке, а потом на улицу вывела. А там бы мы подоспели, отвели за уголок и объяснили, что к чему. Одна беда: все наши подруги отказались в этом грязном деле участвовать. А нам банального гоп-стопа не хотелось, душа просила чего-нибудь эдакого, с юморком и изюминкой. Был среди нас такой крайне забавный человечек, Толиком звали. И он предложил себя на роль прекрасной незнакомки. Надо сказать, был он весьма колоритным — высоченный, косая сажень в плечах, но смазливый. Ну, как говорится, на безрыбье и 'Рама' сливочное масло, и пришлось нам довольствоваться тем, что было. Напялили мы на него платье — самого большого размера, какой смогли отыскать, накрасили как следует, и вдобавок рыжий парик на макушку нацепили. Втолкнули в подходящее питейное заведение и принялись ждать развития событий. Самое забавное, что на наше чудо природы клюнули очень быстро. То ли мужик попался подслеповатый, то ли его понятия о девичьей красоте были специфические. Сидят они, мило так воркуют за столиком, а мы, как придурки последние, на улице топчемся в ожидании Толиного сигнала. Час их нету, полтора… наконец выходит наша красавица под ручку с плюгавеньким таким мужичонкой. Ну, мы к ним — но он (или, в данном амплуа, она) глаза делает круглые и головой мотает: мол, сам справлюсь. Мы слегка обалдели от такой резкой перемены в нашем плане, тем паче что в Толике склонности к однополой любви прежде не замечалось. Но делать нечего, поплелись за ними следом. Пришли они к какому-то убогому вагончику, зашли внутрь, а мы на выходе в кустах притаились. Зажегся свет в окошке, потом погас. Через две минуты снова зажегся, и раздался душераздирающий крик. Из дверей пулей вынесся полуголый мужик, на ходу яростно впрыгивающий в штанины. Я ломанулся в вагончик первым и лицезрел Толика — в семейных трусах, руки в боки, парик съехал на бок, и улыбка поперек рожи. 'Что произошло?!' 'Да, понимаешь, лапать он меня начал еще в кафе, да внушительно так. Ну, я и подумал: ладно, скотина, устрою я тебе праздник жизни. Уговорил его убраться оттуда, купив вина и закуси у официанта. Пришли, выпили… Стал он меня домогаться, а я тоже не дурак — нашел в своем арсенале самый томный голос и говорю: слушай, малый, я при свете обнажаться не могу, стесняюсь, давай выключим, а когда разденемся, снова зажжем. Ну, он растаял, погасил лампу, начали мы раздеваться. Я еще в позу эффектную встал. Потянулся он к выключателю, нажал, и… видит меня во всей красе. Я еще брякнул своим родным басом для полноты ощущения: 'Ну что, родной, потрахаемся?!!' Дальше вы сами видели…'