...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше - Ника Созонова

Для Красавчика Леший был и лучшим другом, и учителем, и земляком. Он старался подражать ему во всем — в манере двигаться, говорить и петь, в странности фраз и поступков. Не уверена, что у него были собственные песни, так как играл он только Лешего. Красавчик был лет на пять моложе, симпатичнее (не так еще потаскан сукой-жизнью), жизнерадостнее и здоровее.

Их группа, состоявшая из двух постоянных членов и периодически приглашавшихся барабанщиков, называлась 'Кулэм-олэм'. Что в переводе со смешного языка коми означало что-то вроде 'смерто-жизнь'. Мне в этом названии слышалось шаманское камлание, первобытная таежная тоска. И тексты, и музыка были колдовскими, чащобными, мухоморными:

Кто-то плачет, а песня поется.

Я шаман уходящего снега,

я шаман уходящего кайфа…

В конце концов общими усилиями нам удалось уложить неугомонного гитариста, которому предстояло назавтра сполна выложиться на квартирнике. Остальные тоже разбрелись по койкам, оставив меня наедине с единственными работающими часами.

Я заметила, что, когда постоянно смотришь на циферблат, время словно зависает и почти перестает подавать какие-либо признаки жизни. Я успела в сотый раз проклясть свои человеколюбие и податливость, двадцать раз пройтись по периметру кухни и выкурить почти целую пачку сигарет, кем-то неосторожно забытых на столе, пока обе стрелки наконец не сомкнулись на заветной цифре 'двенадцать'.

— Акела! Акела!!! Подъем!

Нулевая реакция. Лишь из соседнего спального мешка высунулась взлохмаченная голова:

— Заткнись, а? Дай поспать…

'Отлично, — хмуро подумалось мне. — А ведь если я сейчас отстану, потом окажусь кругом виноватой — оттого что не добудилась'.

Когда-то братишка называл мне заветные слова, которыми его можно разбудить в любой ситуации. Я наклонилась к его уху:

— Подъем! Атака! Враги наступают!

Честно говоря, настолько взрывной реакции я не ожидала.

Акела подлетел над матрасом метра на полтора, резко распахнул ничего не соображающие глаза и случайным разворотом руки огрел меня по челюсти.

— Что? Где? Куда?!..

— Успокойся, братик, все в порядке — просто вставать пора, — пробормотала я, потирая ушибленный подбородок.

— Ты что, с ума сошла — такие страшные вещи мне спящему говорить?! А если б я тебя убил ненароком, приняв за потенциального противника?

— Ну, извини. Иных способов поднять тебя не было!

В течение еще минут пятнадцати я имела счастье наслаждаться утренним 'бур-бур-бурчиком' Акелы, после чего он соизволил сказать мне 'спасибо' за подвиг пробуждения его персоны. Приведя себя в божеский вид (относительно, конечно), он отправился трясти Лешего с Красавчиком.

Пришел барабанщик, застенчивый дяденька под сорок, временно откопанный где-то на время квартирника. И тут начались сложности. Леший, уснувший последним, соответственно, проснулся самым не протрезвевшим и злым. Не знаю, как братцу вообще удалось его растолкать. В итоге, своим громким нытьем он растревожил всю Хижину. Хмурые, огрызающиеся на всех создания начали сползаться к кухне.

— Не будите Лешего, а то будет невесело… — траурно пробормотал Патрик, ставя некое подобие чайника на отдаленное подобие газовой плиты. (Порой у меня создается впечатление, что чем дольше вещь находится в Хижине, тем труднее бывает определить ее предназначение.)

Начался трудоемкий процесс отрезвления нашего чудо-гения и приведения его в респектабельный вид. От нечего делать в этом принимала участие вся компания.

Наконец, когда Леший был вымыт, побрит и побрызган дезодорантом 'Олд спайс', мы отправились к дому Чакры (она же — девушка Акелы, она же — главный инициатор сего мероприятия).

Чакра была существом необычным — никак не меньше, чем прочие обитатели 'Трубы'. Она мнила себя настоящей ведьмой — в седьмом колене, и вела себя соответственно. Мой названый братец, надо сказать, считал, что в прошлой жизни был инквизитором. Так что, парочка была еще та.

Мы с Чакрой сохраняли дружеский нейтралитет. Я покрывала измены братца (в нужный момент он всегда мог сослаться, что был со мной), мы приветливо чмокались при встрече, но длительное общение, честно сказать, меня напрягало. Я сама любитель порассуждать на всякие мистические темы, но не с таким же пафосом и самолюбованием.

Никогда не забуду, как мы выбрались однажды на природу, на шашлыки. Идиллия — июньский лес, озеро, аромат готовящегося мяса… Начал накрапывать дождик. Я посетовала, что вот, портится погода, что не есть позитивно.

— Сейчас я все исправлю! — заявила потомственная колдунья.

И началось шоу. Минут десять Чакра что-то шептала, делая пассы… и дождь действительно прекратился. Минуты на две. А затем ливанул с такой силой, что нам срочно пришлось рыскать по окрестностям в поисках укрытия. С тех пор я больше не рискую жаловаться Чакре — ни на природные явления, ни, тем паче, на собственное здоровье. (Она, кстати, не раз хвасталась, что умеет управлять своим организмом, и даже 'критические дни' начинаются по ее желанию.)

Чакра жила возле Чернышевской, в шикарном дореволюционном доме. У нее имелась бабка-колдунья (возможно, настоящая), мать и два старших — и более любимых — брата. В квартире были высоченные потолки с лепниной и камин, правда, неработающий.

Когда пришли все приглашенные на это знаменательное событие, в просторном и прохладном помещении стало тесно, душно и уютно. Акела с временным барабанщиком настраивали аппаратуру, а остальные обитатели Хижины приглядывали за Лешим, и в особенности следили, чтобы в его лапы не попадали алкоголесодержащие бутылки.

Наконец, совместными усилиями его вытолкали к гитаре и микрофону.

И понеслось…

Я устроилась с ногами на диване (братец обещал мне лучшее место и сдержал слово) и закрыла глаза, впитывая каждой клеточкой странную музыку и гипнотизирующие голоса.

В море после бурь и ураганов наступает штиль.

Вскоре после утреннего тихого намаза — день.

В золоте лучей поют, играют и танцуют те,

кто не понимает и не знает, что такое смерть…

Глубокий вдох — и начинаешь видеть образы, рожденные чужой фантазией. Словно они непроизвольно возникли в собственной голове. Как это сладко — полностью расслабиться и ловить интонации, настроение, почти не отвлекаясь на слова…

Пароходы под землей

не зовут нас за собой.

Все равно мы к ним придем,

каждый, но своим путем.

Это правда, это ложь —

говорливая вода,

расстаемся навсегда.

Буду петь и буду пить — не буду плакать…

Кажется, это самая первая песня, посвященная памяти погибшего друга. Голос Красавчика тише и ниже, он прекрасно вплетается в тембр Лешего. Они дополняют друг друга и взаимодействуют с органичностью разных музыкальных инструментов в оркестре.

Хочешь рассмешить Бога — строй планы,

хочешь быть счастливым — будь им,

хочешь казаться умным — никогда не бывай пьяным,

а не хочешь быть толстым — будь худым…

Все просто, все по-детски элементарно, отчего же так чарующе это звучит? Отчего сердце стучит где-то под подбородком и спирает дыхание? В пределах подземного перехода, заглушаемое проходящей мимо толпой и гулом автомобилей, все это звучит гораздо слабее, обыденнее как-то. А здесь… словно катарсис.

Непорочная дева с площади хочет пряника,

с червоточиной наземь брошены вишни-яблоки…

Леший, ну какого дьявола ты смеешь пить, опускаться, бомжевать, изнашиваться?! Тебе нельзя этого делать! Ты слишком талантлив, чтобы иметь право просто исчезнуть, погрязнув в алкоголе, наркотиках, псевдо-свободе, превратиться в людскую грязь, в труху, в ничто. Скотина! Тебя любят и ценят слишком многие, и, опускаясь все ниже, ты причиняешь им немалую боль…

Я не заметила, как пролетели два с половиной часа — настолько глубоко закопалась в свои эмоции, мысли и внутренние протесты. Но все имеет свойство заканчиваться — и волшебство этого вечера тоже.

Мы брели домой присмиревшие и наполненные до краев чем-то несказанным, а потом… Потом все вернулось на круги своя.

Леший напился и принялся безобразничать. Красавчик активно общался с непонятным созданием женского пола, подцепленным им по дороге. А мне хотелось плакать оттого, что все закончилось.

Я ушла в дальнюю комнату (обычно ее занимают Абрек с Вижи, но они еще не появились), укутала нижние лапки пледом и задумалась. Хотелось спать, но не катастрофически. Поэтому я могла позволить себе немного помечтать. Как было бы здорово стать взрослой, сильной, богатой, уверенной в себе и отыскать потом всех, кто мне дорог сегодня. И за уши вытащить из того дерьма, в котором они увязли. Сделать из Лешего с Красавчиком раскрученную группу — они бы затмили многих. Подарить Акеле дом за городом — над озером, на скале, где хорошо думается и пишется. Патрика положить в хорошую клинику, где если и не вылечивают от СПИДа, то сводят его симптомы к минимуму. Абреку помочь найти хорошо оплачиваемую и творческую работу. Записать диск Сэнса, убедить его вернуться к своей девушке, всучив много-много денег на ее лечение. А себе отгрохать особняк с открытыми в любое время суток дверями, с огромным камином и парочкой мастифов, свернувшихся на пушистом ковре. И сад, террасами спускающийся к морю… Жаль только, что даже если случится чудо и я не умру на днях — я все равно никогда-никогда не стану респектабельной и уверенной в себе. Так и останусь маленьким щенком, ласково-лупоглазым, тупо тявкающим на луну из лужи собственного производства…