Журнал «Вокруг Света» №11 за 1970 год - Вокруг Света

Бальтасар начал бриться.

— Думаешь, дадут пятьдесят?

— Для дона Хосе Монтьеля это пустяки, а клетка того стоит, — сказала Урсула. — Ты бы должен просить шестьдесят.

Дом был погружен в удушающе-знойную полутень, и от треска цикад жара казалась еще невыносимей. Покончив с одеванием, Бальтасар, чтобы было хоть какое-то движение воздуха, распахнул дверь патио, и в комнату тогда вошли ребятишки.

Новость уже распространилась. Старый доктор Октавио Хиральдо, человек, довольный жизнью, но измученный профессией, думал, завтракая в обществе хронически больной жены, о новой клетке Бальтасара. На внутренней террасе, куда они ставили стол в жаркие дни, было множество горшков с цветами и две клетки с канарейками. Жена доктора любила своих птиц, любила так сильно, что кошки, существа, способные их съесть, вызывали у нее жгучую ненависть. Доктор Хиральдо думал о жене, когда, возвращаясь от больного, зашел к Бальтасару посмотреть, что это за клетка.

В доме у Бальтасара было много людей. На столе красовался огромный проволочный купол, разделенный внутри на три этажа. С маленькими проходами, с отделениями для еды и для сна и с трапециями в специально отведенном для отдыха птиц месте, он казался макетом гигантской фабрики по производству льда. Врач, не прикасаясь к клетке, внимательно оглядел ее и подумал, что на самом деле клетка превосходит даже то, что он о ней слышал, и несравненно прекраснее всего, о чем он когда-либо мечтал для своей жены.

— Это настоящий подвиг фантазии, — сказал он и, глазами отыскав Бальтасара среди собравшихся, добавил, глядя на него добрым материнским взглядом: — Из тебя получился бы выдающийся архитектор.

Бальтасар густо покраснел.

— Спасибо, — сказал он.

— Это правда, — сказал врач. У него была гладкая и нежная полнота женщины, которая в молодости была красивой, и изящные руки. Его голос звучал, как голос священника, говорящего по-латыни. — Не надо даже сажать в нее птиц, — сказал он, поворачивая клетку перед глазами любопытных, будто предлагая ее купить. — Повесь ее между деревьев — и она сама запоет.

Он поставил клетку на место, подумал немного, глядя на нее, и сказал:

— Хорошо, я ее беру.

— Она уже продана, — сказала Урсула.

— Сыну дона Хосе Монтьеля, — объяснил Бальтасар, — он ее заказывал.

Всем своим обликом врач выразил почтение.

— Он дал тебе модель?

— Нет, просто сказал, что ему нужна большая клетка, вот как эта, в которой будут жить две иволги.

Врач снова посмотрел на клетку:

— Она не для иволг.

— Для них, доктор, — сказал Бальтасар, подходя к столу. Его окружали дети. — Все размеры точно рассчитаны, — сказал он, показывая на разные отделения клетки. Потом он ударил по куполу костяшками пальцев, и клетка наполнилась глубокими аккордами.

— Проволоки прочнее этой не найдешь, и каждое соединение спаяно изнутри и снаружи, — сказал он.

— Даже для обезьяны годится, — вставил кто-то.

— Верно,— согласился Бальтасар.

Врач повернул голову:

— Хорошо, но ведь модели он тебе не дал? Не сказал, тебе ничего определенного — только чтобы это была большая клетка для иволг. Верно?

— Верно, — ответил Бальтасар.

— Тогда все просто, — сказал врач. — Одно дело — большая клетка для иволг, и совсем другое дело — эта клетка. Кто докажет, что это та самая клетка, которую тебе заказывали?

— Это она, — сказал Бальтасар, сбитый с толку. — Потому я ее и сделал.

Врач досадливо передернул плечами.

— Ты мог бы сделать и другую, — сказала Урсула, пристально глядя на Бальтасара, а потом повернулась к врачу: — Вам ведь не к спеху.

— Я обещал жене принести ее сегодня, — сказал врач.

— Мне очень жаль, доктор, — сказал Бальтасар, — но нельзя продать вещь, которая уже продана.

Врач пожал плечами. Вытирая потную шею платком, он молча уставился на клетку, не отрываясь, глядел в какую-то невидимую для других точку, как глядят на исчезающий вдали корабль.

— Сколько тебе за нее дали?

Бальтасар, не отвечая, отыскал взглядом Урсулу.

— Шестьдесят песо, — сказала она.

Врач все смотрел и смотрел на клетку.

— Очень хороша, — вздохнул он. — Удивительно хороша.

Затем он двинулся к двери, улыбающийся, энергично обмахиваясь платком, и воспоминание об этом эпизоде навсегда стерлось в его памяти.

— Монтьель очень богат, — сказал он, выходя из комнаты.

На самом деле Хосе Монтьель не был таким богачом, каким казался, но был готов на все, чтобы им стать. Всего через несколько улиц отсюда, в доме, доверху набитом всякой всячиной, где никогда даже не пахло тем, чего нельзя было бы продать, он сохранял полнейшее равнодушие к рассказам о новой клетке Бальтасара. Его супруга, терзаемая навязчивыми мыслями о смерти, закрыла после обеда все окна и двери и два часа неподвижно пролежала с открытыми глазами в полутьме комнаты, в то время как Хосе Монтьель сладко дремал. Его разбудил шум голосов. Тогда он открыл дверь и увидел толпу перед домом, и в толпе Бальтасара с клеткой, свежевыбритого и одетого во все белое, с тем уважительно-наивным выражением лица, которое бывает у бедняков, когда они приходят в дома богатых.

— Да это просто чудо какое-то! — с радостным изумлением воскликнула супруга Хосе Монтьеля, вводя Бальтасара в дом. — Ничего похожего я в жизни не видела.

И, возмущенная бесцеремонностью толпы, вливавшейся за Бальтасаром в дверь патио, добавила:

— Нет, лучше внесите внутрь, а то они превратят нам гостиную бог знает во что.

Бальтасар бывал и раньше в доме Хосе Монтьеля: несколько раз, зная его мастерство и любовь к своему делу, его приглашали туда для выполнения мелких столярных работ. Но ему всегда было не по себе среди богатых. Он часто думал о них, об их некрасивых и вздорных женах, об ужасающих болезнях и неслыханных хирургических операциях, и всегда он испытывал к ним чувство жалости. Когда он входил в их дома, ноги плохо слушались его, и каждый шаг стоил ему усилия.

— Пепе дома? — спросил Бальтасар, ставя клетку на стол.

— В школе еще, — ответила супруга Хосе Монтьеля, — но уже должен скоро прийти.

И добавила;

— Монтьель моется.

В действительности у Хосе Монтьеля не было времени помыться, и сейчас он торопливо обтирался спиртом с камфорой, чтобы выйти посмотреть, что происходит. Человек он был такой осторожный, что спал, не включая электрического вентилятора, так как тот помешал бы ему следить во сне за всеми шумами и шорохами дома.

— Аделаида! — крикнул он. — Что происходит?

— Иди посмотри, какая чудесная вещь! — закричала жена.

Хосе Монтьель, тучный, с волосатой грудью и накинутым на шею полотенцем, высунулся из окна спальни:

— Что это?

— Клетка для Пепе, — ответил Бальтасар.

Женщина посмотрела на него растерянно:

— Для кого?

— Для Пепе, — повторил Бальтасар.

А потом повернулся к Хосе Монтьелю:

— Пепе заказал мне ее.

Ничего не произошло, но Бальтасару показалось, будто перед ним открыли дверь бани. Хосе Монтьель вышел в кальсонах из спальни.

— Пепе! — закричал он.

— Он еще не пришел, — стоя неподвижно, сказала вполголоса жена.

В дверном проеме появился Пепе. Это был двенадцатилетний мальчик с теми же, что и у матери, загибающимися ресницами и с таким же, как у нее, выражением тихого страдания на лице.

— Иди сюда, — позвал его Хосе Монтьель. — Ты заказывал это?

Мальчик опустил голову. Схватив Пепе за волосы, Хосе Монтьель заставил мальчика посмотреть ему в глаза.

— Отвечай.

Мальчик молча кусал губы.

— Монтьель... — прошептала жена.

Хосе Монтьель разжал руку и, возбужденный, повернулся к Бальтасару.

— Жаль, что так получилось, Бальтасар, — сказал он. — Но прежде чем приступить к делу, надо было поговорить со мной. Только тебе могло прийти в голову договариваться о заказе с несовершеннолетним.

Пока он говорил, лицо его вновь обрело утраченное было выражение покоя. Даже не взглянув на клетку, он поднял ее со стола и отдал Бальтасару.

— Сейчас же унеси ее и постарайся продать кому сумеешь. И очень тебя прошу: не спорь со мной, — и, хлопнув Бальтасара по спине, объяснил: — Мне доктор не велит волноваться.

Мальчик стоял окаменев. Но вот Бальтасар с клеткой в руке растерянно посмотрел на него — и тогда он, издав горловой звук, похожий на хрип собаки, бросился на пол и зашелся криком.

Хосе Монтьель безучастно смотрел, как мать пытается успокоить Пепе.

— Не поднимай его, — сказал он. — Пусть разобьет себе голову об пол, а потом подбрось соли с лимоном, чтоб вкусней было беситься.

Мальчик визжал без слез, а мать держала его за руки.

— Оставь его, — снова сказал Монтьель.