Другой глобус - kammerherr

и простолюдинов — кладбище. Но туда человек попадал, мягко говоря, не каждый день и не по своей воле, а на рынке проходила значительная часть его повседневной жизни. Именно на рынок направился Чехович утром следующего дня и провел на нем почти все время, остававшееся у него до визита к Киршнеру. Оказавшись здесь в прошлый раз, он чувствовал себя ребенком, которого впервые привели в зоопарк, и это детское любопытство вытеснило в нем способность к анализу ученого. Теперь же он мог уже позволить себе быть наблюдателем и исследователем. Свои наблюдения он незаметно наговаривал на портативный диктофон, помещавшийся в ладони, хотя и сам не знал, где можно будет их использовать. Не сошлешься же в научной работе о средневековом городе на свой собственный опыт!

* * *

«Вечер» — понятие растяжимое, особенно, в средневековом городе. Но когда совсем стемнело, улицы Праги опустели, а его собственные наручные часы, лежавшие на дне «котомки», показывали почти восемь, Эдвард решил, что пора.

К счастью, небо было ясное, луна — почти полная, и это отчасти компенсировало отсутствие у него фонаря. Не без труда, но он нашел дорогу к дому со львом и арфой над воротами, ставшему для него за эти сутки почти родным. За «веревочку» на этот раз, дернул более решительно. Весело отозвался сверху колокольчик, после некоторой паузы внутри закряхтело, заскрипело, лязгнуло — и в открывшейся двери возник знакомый уже швейцар.

— Господин Киршнер дома?

Что значит — опыт! Чехович почувствовал себя старожилом средневековой Праги, представителем сословия… ну, скажем, людей свободных профессий.

— Хозяин велел никого не принимать — торжественно произнес старик, подняв фонарь и разглядывая его так, словно желал во что бы то ни стало найти в госте порок, которого не заметил вчера.

— Передайте ему, что я — от Камиллы Анежской, его ученицы. — Чехович сам удивился своей находчивости.

— Ожидайте тут — нехотя отозвался толстяк после долгой паузы, в течение которой, очевидно, решал, не лучше ли просто выгнать надоедливого посетителя взашей.

Дверь захлопнулась, внутри лязгнул засов.

«А что, если он просто пошел досыпать»? — подумал Эдвард, оставшись в одиночестве на совершенно пустой и начавшей казаться жутковатой улице.

На этот раз дверь распахнулась неожиданно, без всяких предварительных звуков. Старик, заслонявший весь дверной проем, посторонился и жестом пригласил Чеховича войти. Эдвард поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом. Пока швейцар запирал за ним дверь, он успел осмотреться.

Справа, в полумраке помещения едва виднелись несколько ступенек винтовой лестницы, верхняя часть которой растворялась в темноте. Он догадался, что это именно она так жалобно скрипела каждый раз, когда толстяк — швейцар спускался открывать входную дверь. Налево — контуры двери, ведущей уже видимо, в жилые помещения и кабинет хозяина, и за ней угадывался слабый намек на какой-то свет. Швейцар, тем временем, справился с дверными запорами, снова поднял в руке фонарь и, проходя мимо Чеховича, коротко бросил:

— Идите за мной!

Следом за стариком, Эдвард вошел в ту самую дверь, контуры которой просматривались напротив лестницы. За ней оказалась большая, полупустая комната, похожая на гостиную. Пройдя ее по диагонали, швейцар остановился перед еще одной дверью, на этот раз — закрытой, и повернувшись к Чеховичу, сказал:

— Хозяин ждет!

Затем, видимо посчитав свои служебные обязанности выполненными, побрел обратно, сгорбившись, неся в опущенной руке ненужный больше фонарь.

Чехович подошел к двери и, сделав глубокий вдох, словно собирался нырять, постучал.

— Войдите! — немедленно ответили ему.

Он открыл дверь и шагнул в комнату. За большим письменным столом, в резном кресле с очень высокой спинкой, похожем на трон, сидел человек лет шестидесяти, с большим, почти голым черепом, длинным, сильно сужающимся книзу лицом, длинным, крючковатым — почти как у самого Чеховича — носом и втянутыми, плотно обтягивающими скулы, щеками. Сильно контрастировали с этим обликом глаза человека — спокойные и добрые. На стене, справа и слева от хозяина, висели два ручных фонаря, но света давали мало — лишь блики от них на его лысине в сумраке кабинета, придавали его облику еще более торжественный вид. «Вот с кого иконы пророков писать!» — подумал Эдвард.

— Здравствуйте, — сказал он, скромно остановившись у двери. — Простите, магистр, что беспокою вас в такой поздний час, но дело важное, и оно касается не только меня, но и известной вам монахини, Камиллы Анежской… Да и вас тоже.

Киршнер встал из-за стола — он оказался очень высоким и очень худым — и медленно подошел к Чеховичу. Долго глядел на него, слегка прищурившись, и как показалось Эдварду, с жалостью — так глядят обычно на человека не при встрече, а при расставании, например, провожая на войну.

— Да, — сказал он наконец. — Камилла была права, вас не трудно узнать… Как вас зовут?

— Ой, простите, я не представился, — смутился Чехович. — Эдвард. Я… писатель.

— Вам ведь нужна рукопись, верно?

Мелькнула мысль о том, что в этом человеке есть какое-то несоответствие, что-то с чем-то не вяжется. Но думать об этом сейчас было некогда.

— Да, магистр, — сказал Чехович. Видите ли… — он стал лихорадочно подбирать слова, чтобы объяснить, зачем ему книга, злясь на себя за то, что не подумал об этом заранее.

Киршнер жестом ладони остановил его.

— Не нужно ничего объяснять. Камилла просила меня отдать вам книгу — этого достаточно.

— Но она еще у вас? — волнуясь спросил Чехович.

Киршнер удивленно поднял брови: — Конечно!

— Вы уверены?

Магистр молча подошел к полкам с книгами — Чехович только сейчас заметил их у стены, слева от стола. Словно дверцу шкафа, повернул одну из секций, просунул руку внутрь и, достав книгу, протянул Эдварду.

— Вот она, возьмите.

Он говорил медленно, немного растягивая слова, словно читал лекцию. Двигался также плавно и неторопливо — в нем чувствовались большая уверенность и достоинство. Хотя, от человека такой внешности и такого телосложения можно было ожидать скорее резких, быстрых движений, суетности и речи скороговоркой. Чехович понял, что это и есть то «несоответствие», о котором он подумал минуту назад.

Удивительно, но увидев книгу, он не успокоился, а разволновался еще больше. Он осторожно перелистнул несколько страниц, затем раскрыл рукопись на последней странице — несомненно, это был не тот «текст», который вывешен на сайте Стэнфорда и над расшифровкой которого безуспешно бились многие криптологи и ученые, включая и его самого.

Спасибо, господин Киршнер! — сказал он. — Я боялся, что ее уже нет.

— Но почему? — магистр снова вскинул брови. — Вы мне не доверяли?

Несколько секунд Чехович колебался — «стучать» или нет?

— Нет, что вы, — произнес,