Кружилиха - Вера Панова

- Андрюша, - сказал он, оставшись с сыном наедине, - ты как хочешь, а я ее на квартире держать не буду.

Андрей посмотрел на него пристально и сказал:

- Вот что, папа... - Он помолчал. - Пусть она живет. Можешь ты это сделать для меня?

- Сынок, - сказал Веденеев ласково, - я же вижу, что вся твоя жизнь около нее. И мне за тебя обидно; пойми.

- Пусть она живет, - повторил Андрей, встал и вышел.

Старик наблюдал с болью в сердце: ничего не изменилось. Нонна по-прежнему разговаривала и смеялась, а Андрей - как пришитый около нее...

"Сколько слов сказано, - думал Никита Трофимыч, слушая их разговоры, - сколько слов хороших - и все напрасно, и такой человек, как Андрюша, страдает зря".

И о заграничной командировке больше ни слова. Картину увезли в Москву, и о ней ни слуху ни духу, а Андрей - дурак! - пишет портрет Нонны Сергеевны.

"Если бы она была хорошая девушка, - думал старик Веденеев, - она бы дорожила его любовью. Такая любовь на земле не валяется: знай подбирай".

Вдруг принесли телеграмму: картина "Завод у реки" получила премию. Пришла газета, в которой был снимок с картины и большая статья. В статье Андрея называли: молодой талантливый художник. Старик Веденеев созвал гостей на большую выпивку. Такого праздника в доме не было со дня свадьбы Павла. Праздник был испорчен Нонной: она опоздала, и Андрей сидел скучный, как день осенний. Наконец она явилась, и надо было видеть, как взошло солнышко, как Андрей стал говорить, двигаться, смеяться... Этого вечера Никита Трофимыч не простил Нонне.

А Нонна опоздала потому, что ее задержали на заводе. Задержал разговор, один из тех разговоров, которыми отмечаются этапные пункты судьбы. Утром она сдала чертежи приспособлений для обработки деталей мотопилы. Мотопила - это было новое детище завода, детище главного конструктора. После работы главный конструктор вдруг вызвал Нонну.

"Неужели что-нибудь напутала?" - подумала она.

Главный конструктор был тогда еще здоров и сидел в заводоуправлении. Она сейчас же пошла к нему.

- Садитесь, - сказал он. - Я хотел поговорить с вами о вашем будущем. Вы как, серьезно собрались посвятить себя технике?

- Я не понимаю, - сказала она, - что вы имеете в виду.

- Что для вас машины? Страничка биографии или жизненная программа?

Она улыбнулась его высокопарности.

- Я не думала об этом.

- Ну да, ну да! - сказал он с сердцем. - Сегодня вы подаете надежды, а завтра уйдете в декретный отпуск. А потом у ребенка коклюш, корь, всякое там - как оно называется, - и вы бросаете работу... Сколько раз я это видел!

Собственно, какое отношение все это имеет к ней?

- Вот я и хочу знать, у вас это всерьез или от нечего делать?

- Мне казалось, - сказала Нонна холодно, - что я достаточно серьезно отношусь к моим обязанностям.

- Не то слово! - сказал он. - Обязанность - не то слово. Наше дело, как всякое искусство, требует жреческого служения.

Пожалуй, она готова согласиться с ним.

- Что такое настоящий конструктор? Он должен быть металловедом, механиком, моделистом, литейщиком. Должен знать термообработку, электросварку, инструмент - и быть художником. Обязательно быть художником! Науки конструирования нет, как нет рецепта, как написать "Войну и мир". Мы идем дорогами творцов.

Разговор становился интересным.

- Художник, - сказал главный конструктор, - это человек, обладающий чувством прекрасного. Ощущение меры, формы, габаритов мне необходимо не меньше, чем Рафаэлю.

Нонна вспомнила свое первое приспособление...

- Чувство изящного развивается, - сказал главный конструктор, - оно приходит с опытом - при одном условии: если посвятить себя своей специальности полностью. Я видел вашу последнюю работу. Мне рассказывали, что вы быстро поднялись и пошли вверх. Я вам предлагаю работу в моем отделе.

Нонна молчала, опустив глаза.

- Вы согласны?

- Это так неожиданно, - сказала она.

- Вам что же, технология больше по душе?

Она уже привыкла работать у главного технолога, и о ней там сложилось мнение, которым она дорожила. Здесь ей придется заново завоевывать себе место. Кроме того, о неуживчивости главного конструктора ходит столько разговоров...

- Вы не понимаете себя, - сказал главный конструктор, - у вас способности, вы их разовьете, работая в моем отделе. У вас живая мысль. Я предлагаю вам лучшее, что вы могли бы пожелать для себя. Идите, подумайте, завтра утром скажете ответ.

Вот почему Нонна опоздала на веденеевский пир. И на пиру она сидела задумчивая, все решала: переходить к главному конструктору или нет.

Утром она позвонила ему и сказала, что согласна.

Вот так обстояли у Нонны дела накануне войны.

Уходя из дому, Андрей сказал отцу:

- Дай мне слово, что она будет жить здесь, пока сама не захочет уйти.

- Хорошо, - сказал старик Веденеев.

- Что бы со мной ни случилось, - сказал Андрей.

- Хорошо, - сказал Веденеев тихо.

- И что вы будете относиться к ней с уважением и симпатией, как она заслуживает.

Старик прижал руки к груди.

- Андрюша, - сказал он, - с уважением - да; но ты не можешь требовать...

Андрей усмехнулся и погладил отца по спине.

- Понятно, - сказал он. - Ты не прав... Ну, ладно. Замяли.

Опять у Веденеева был приступ тоскливой злобы, когда он смотрел, как Нонна прощалась с Андреем: хоть бы слезинку пролила!.. И на призывной пункт не пошла проводить, только вышла за калитку...

Каждые два-три дня приходило ей письмо от него. Иногда сразу несколько писем. Своим Андрей писал куда реже. И это тоже было для Никиты Трофимыча источником ревности и обиды.

С тех пор как она отказала Андрею, старик был с Нонной официально сух, а Мариамна едва отвечала ей. Нонне не надо было объяснять, что это значит. Когда Андрей уехал, она перестала ходить к ним. Ее не звали.

Они не хотят ее. Это их право. Жалко будет, если попросят освободить квартиру: она тут привыкла. Но от квартиры не отказывали.

По-прежнему Мариамна приходила, когда Нонны не было, и убирала комнату. По-прежнему складывались у печки дрова, чтобы Нонна могла протопить перед сном. Никаких других отношений не было.

"Так лучше, - думала Нонна, - без излияний и упреков". Квартирную плату она оставляла на письменном столе; на деньги клала бумажку с надписью: за такой-то месяц. Деньги исчезали вместе с бумажкой. Платила Нонна аккуратно: Веденеевы любили порядок.

У нее не было времени раздумывать обо всем этом. Иногда некогда было даже прочесть письмо Андрея. Письма лежали по нескольку дней, пока она выкраивала для них четверть часа. И уж, разумеется, она не могла писать ему часто и помногу...

В те годы сместились обычные понятия о рабочих часах, об отдыхе, о служебных обязанностях. Сутки не делились на часы, ночь была не для сна. Силы людей удесятерились, и все жили известиями с фронтов, в великом напряжении ожидая неизбежного перелома событий. И Нонна, как другие инженеры, работала на сборке и отгребала снег на путях и, как все, не видела в этом подвига, а видела только необходимость. Конвейер и снегоочистка - это было по вечерам, а днем она была конструктором, и начальством ее был не кто-нибудь, а Владимир Ипполитович, который удивительно до чего умел выматывать жилы из людей... Были времена, когда Нонна почти не отходила от чертежного стола, у нее затекали ноги, горели шейные позвонки...

Во вторую военную зиму она получила задание усовершенствовать сепаратор, применяемый для очистки горючих масел. При существовавшей конструкции очистка производилась в три цикла; трижды приходилось пропускать горючее через аппарат, пока получали нужные результаты. Необходимо было сократить обработку до двух циклов. Нонна просидела над этой работой больше месяца. Проба за пробой оказывались неудовлетворительными: задача была не из легких. Наконец Нонна решила ее.

Поздно ночью она закончила последний чертеж. И в ту же ночь страна услышала по радио о сталинградской победе. Гора свалилась с плеч.

Как ни устала Нонна, она не ушла с завода: не то было настроение, чтобы сидеть дома. Ушла только на другой день, часов в пять.

Был тихий мороз, заря догорала, высоко лежали пуховые снега. Нонна шла, не чувствуя усталости, а только радость: от победы под Сталинградом радость и от своей маленькой победы радость. Две радости дополняли одна другую. Было очень хорошо на душе.

Около дома она увидела маленького Никитку. Он стоял с салазками, вид у него был нерешительный, словно он размышлял: идти кататься или вернуться домой.

- Ну что, Никитка? - спросила Нонна весело и, вынув руку из муфточки, мимоходом погладила мальчика по щеке. - Ну что, дорогой? Иди катайся, смотри, какой снег!

Он поднял на нее недоумевающие глаза и сказал:

- Дядю Андрюшу убили.

Сняв пальто, она спустилась к Веденеевым.

Полтора года она не входила в эту дверь, за которой ее когда-то так нетерпеливо ждали.

Она постучалась.

- Войдите, - послышался голос старика Веденеева.