Палестинские рассказы (сборник) - Влад Ривлин

Однако на этом противостояние не закончилось, и когда бульдозеры Менаше попытались смести оливковую рощу, принадлежавшую жителям деревни, в ту же ночь два из пяти его бульдозеров запылали вместе со складами для стройматериалов. Сторожившие участок охранники в ужасе бежали. Менаше был в ярости, полиция провела аресты среди жителей деревни, но противостояние на этом не закончилось. Жители деревни обратились в суд, требуя вернуть им захваченную Менаше землю. Они отказывались от предложенной компенсации и требовали свои земли обратно. Менаше задействовал своих адвокатов и добился нужного ему решения в мировом суде. Но жители деревни на этом не успокоились и через адвокатов правозащитной организации подали апелляцию в высший суд справедливости. Пока вопрос рассматривался в этой высшей судебной инстанции, строительство было заморожено, и Менаше был зол от собственного бессилия.

Вдобавок ко всем его бедам, на том участке строительства, где работы шли полным ходом, вдруг были обнаружены какие-то древности. Из-за этого строительство было остановлено, и теперь здесь работали археологи под предводительством похожего на Санта-Клауса профессора из иерусалимского университета.

Звали профессора Шимон. Это был высокий мужчина, до ушей заросший густой рыжей, как у Карабаса, бородой, с розовым лицом и говоривший на иврите с сильным американским акцентом.

Шимон с юных лет был помешан на идее найти Первый Храм. Этой мечте он подчинил всю свою жизнь. Начав своё обучение в Нью-Йорке, он в двадцатилетнем возрасте переехал в Израиль и здесь продолжил свою учёбу в Иерусалимском университете. В Иерусалиме он закончил первую степень, защитил вторую и к тридцати годам был уже доктором. Затем на деньги американских спонсоров он создал Центр библейской археологии при университете, который и возглавлял до сих пор, большую часть года занимаясь поисками Храма.

Шимон был фанатиком своего дела, и поиски Храма превратились для него в навязчивую идею, так что он в конце концов пытался найти следы Первого Храма в каждом черепке. Об этой его страсти знали все. Кто-то над ним посмеивался, а кто-то боготворил. Успех профессора мог бы стать серьёзным козырем в руках пытавшихся обосновать притязания евреев на Святую Землю. Но пока Шимону не везло. К подрядчику он относился снисходительно – никто не имел права вмешиваться в работу Шимона, кроме присутствовавшего здесь же Зоара, молодого человека лет тридцати с густой чёрной бородой и круглыми тёмно-карими глазами.

Это был ученик ешивы, который по законам государства Израиль обязан был наблюдать за раскопками и немедленно остановить работу археологов, дабы не были осквернены вмешательством живых останки умерших, если таковые вдруг будут найдены.

Голову Зоара покрывала чёрная кипа, из под которой торчали вьющиеся волосы, а по вискам вились пейсы. Одет он был в белую рубашку с закатанными рукавами и расстёгнутым воротом и чёрные брюки, из которых по бокам торчали кисточки, символизировавшие заповеди, данные Богом евреям на горе Синай.

Зоар всё время держался как бы в стороне, но в то же время всегда был поблизости от археологов и неусыпно следил за их работой, отвлекаясь лишь на молитву. Он, как и Менаше, тоже был совершенно равнодушен к мечтам профессора. Главным доказательством того, что эта земля принадлежит евреям, для него была Тора. В ней Господь завещал эту землю евреям. Значит, эта земля принадлежит евреям. Какие ещё нужны доказательства?!..

Менаше смотрел на археологов как на избалованных бездельников, не знающих чем себя занять. Что толку копаться в том, что было тысячи, а возможно, и миллионы лет назад?.. Нужно жить сегодняшним днём, а для этого необходимо строить, продавать и снова строить, чтобы снова продавать. Такова жизнь, которую он, Менаше, создал, и именно такая жизнь ему нравилась.

На арабов же Менаше смотрел с нескрываемым презрением, как на существ ни к чему не способных, как на досадное препятствие на пути своих грандиозных планов. Впрочем, так он смотрел на каждого, кто не добился такого же успеха, как он, или чего-то ещё большего, к чему сам Менаше пока только стремился.

Менаше считал себя солью земли и презирал всех, кто был беднее или менее удачлив, чем он сам. Археологи же и арабы сидели у него как заноза в пятке, мешая его стремительному движению по жизни – всё время вперёд, всё время вверх. Он ненавидел и презирал их всех, и прежде всего этих высокомерных выскочек из элитных районов Тель-Авива, вроде Шимона и его помощников, возомнивших себя аристократами и живущих благодаря труду таких, как он. Он глубоко презирал и ненавидел работавших на него арабов, которые, по его глубокому убеждению, годились лишь для того, чтобы использовать их на самых грязных и тяжёлых работах. Он с неприязнью относился к набожным евреям, один из которых сейчас следил за раскопками, считая их не меньшими паразитами, чем археологи, и терпеть не мог «русских», в которых видел лишь алкашей и дешёвых шлюх. Может быть, поэтому взгляд его больших карих глаз всегда выражал недовольство и брезгливость. Выражение его лица менялось лишь тогда, когда он видел своих детей, появлявшихся на работе у отца иногда по несколько раз за день. Чаще всего им нужны были деньги, а иногда – вмешательство отца в какие-либо дела, с которыми они не могли самостоятельно справиться. При взгляде на сыновей глаза Менаше наполнялись нежностью и восторгом. Но стоило ему перевести взгляд на рабочих-арабов, новых иммигрантов, набожных евреев или ненавистных ему археологов, как глаза его снова наполнялись злобой и презрением. Время от времени Менаше приезжал на строительный участок и, подойдя к месту, где велись раскопки, презрительно бросал Шимону:

– Ну что, нашёл что-нибудь?

В ответ Шимон лишь снисходительно улыбался. Он был уверен, что рано или поздно найдёт свой Храм. Менаше же, видя спокойствие и уверенность Шимона, распалялся ещё больше.

– Нет здесь ничего… А даже если бы и было?.. Что с того?.. Кому нужен твой хлам?! Твой хлам никому не нужен, но зато всем нужны мои дома и дороги, которые я строю.

– Верно, нет здесь никакого Храма, – произнёс чей-то уверенный голос за спиной у Менаше. Он обернулся на голос. Это был старик-араб, живший в деревне рядом с раскопками и пасший своих овец недалеко от участка, где велись раскопки. Глаза пастуха улыбались, и его уверенность привела Менаше в бешенство. А пастух между тем всё так же спокойно продолжал: – Тут ничего нет и быть не может, потому что здесь была арабская деревня, а евреи тут никогда не жили. Ни евреи… – он взглянул на неглубокие ямы, в которых копошились рабочие из числа новых эмигрантов, в основном из России, а также один эфиоп. Взглянув на эту картину, старик продолжил: – Ни русские, ни негры… Здесь всегда жили только арабы… Поэтому если вы что-то и найдёте, то только останки от дома моего деда и других домов, которые были здесь до того, как нас изгнали евреи.

Менаше всегда распалялся, когда видел пастуха, пасущего овец вблизи его земли. Он всегда воспринимал это как вызов. Старик появлялся здесь каждый день, будто утверждая свои права на землю, которую Менаше считал своей. Слова старика подействовали на Менаше как красная тряпка на быка.

– Дом деда, говоришь, был? – спросил он пастуха.

– Да, – ответил пастух, полный достоинства. – Наша семья живёт здесь уже восемьсот лет, а может, и больше. Ещё прадед моих прадедов купил эту землю.

– Купил эту землю?! – рассвирепел Менаше. – Я заплатил за эту землю больше, чем все твои деды и прадеды, вместе взятые!

Пастух изменился в лице, но продолжал молча слушать, не отступив ни на шаг.

За спором стариков с интересом наблюдали все: рабочие на раскопках, дежурившие здесь же полицейские и солдаты пограничной стражи, юноши из арабской деревни, чутко отслеживавшие ситуацию вокруг раскопок.

– Я говорю сейчас не о деньгах! – Менаше с досадой покосился в сторону профессора, который при словах подрядчика о деньгах ехидно оскалился.

– Кто из вас тут знает, какой ценой досталась мне эта земля?! – с вызовом спросил Менаше, обводя пристальным взглядом своих огромных, на выкате, серых глаз присутствующих.

– Когда мне было четыре года, – продолжал Менаше, – нас посадили на корабль, вместе с овцами и баранами. Потом посыпали порошком от клещей, как скотину, и привезли сюда. А здесь кругом была Пустыня и нас долго везли в открытой машине среди раскалённых камней, пока не привезли в палаточный лагерь. Этот лагерь стоял прямо посреди Пустыни, и мы прожили там семь лет – отец, мать и семеро детей. Все в одной палатке. Самый младший брат умер вскоре после того, как мы приехали. Сестра умерла через год… Её лечили от гриппа антибиотиками, пока она не умерла. Мы жили так шесть лет! Шесть лет! Потом нам дали караван, и мы были счастливы. Нам казалось, что мы в раю! Пусть в нём было ещё жарче, чем в палатке летом, и холоднее, чем на улице зимой. Но это была настоящая крыша! Вам всем, – он обвёл взглядом присутствующих, – этого не понять!