Палестинские рассказы (сборник) - Влад Ривлин

– А почему именно в Церковь, почему не в мечеть? – удивился я.

– В мечеть он не заходил, потому что там на полу была кровь. В той мечети во время боя погибло много людей… Потом мечеть долгое время была закрыта, а следы крови остались и дядя обходил её стороной.

– И что священник ему сказал? – спросил я.

В ответ тётя горько усмехнулась:

– Ты думаешь, что это так легко – исповедоваться в грехах?! В некоторых своих грехах человек не покается даже под пытками, потому что иной грех для него страшнее самой пытки. Человеку легче выдать своих, чем признаться в собственных злодеяниях самому себе! Дядя сказал священнику, что был жесток с людьми, на что священник ответил ему, что для того, чтобы исправить содеянное им зло, он должен поступать теперь наоборот, то есть творить добро. Но когда он рассказал ему всё как было, священник отказался отпускать ему грехи. «Есть смертный грех, который убивает душу, – сказал ему священник, – и этот грех может простить только Господь. Молитесь Ему и просите у Него». Может быть, другой священник и сказал бы ему что-то другое, но дядя после этого разуверился окончательно и с тех пор не хотел говорить ни со священниками, ни с психотерапевтами. Единственным лечением для него были лекарства, которые забивали его душевную боль. Это было страшно: сначала ему кололи препараты, от которых он переставал кричать по ночам, но превращался в подобие скотины. Он совершенно не реагировал, если к нему обращались с вопросами и целыми днями сидел неподвижно или лежал на кровати, свернувшись калачиком, как эмбрион, или делал вид, что спит. Потом его начинали выводить из этого состояния, и у него как будто появлялась надежда. Иногда ему удавалось самому выйти из этого бездушного состояния. Это происходило, когда он смотрел на себя в зеркало. Тогда он вдруг начинал плакать и плакал как-то очень жалобно. После этого он ненадолго приходил в себя и первое, что он пытался сделать, это убежать от себя.

– Убежать от себя?

– Да, он менял фамилии, переезжал из одного города в другой, всё искал место, где его никто не знает. В самый первый раз, когда он впервые вышел из клиники, он отправился к моему отцу и поделился с ним своими переживаниями. Отец знал о болезни брата и сторонился Йосифа, как будто его недуг был заразным. Поначалу они оба старались обходить острые углы, но в конце концов они затронули больную для обоих тему – того июля. «Я всё помню, и у меня нет нужды забывать, – сказал тогда отец своему брату. – Я не только не стыжусь своего прошлого, я им горжусь. Люди выдумывают мораль и Бога либо для того, чтобы обмануть других, либо для того, чтобы обмануть себя. На самом же деле, жизнь – это то, что ты сумеешь взять от неё. И вот что я тебе ещё скажу Йосиф, – сказал отец, – чтобы быть злодеем, нужно не меньше мужества, чем для того, чтобы быть праведником! В этой жизни или ты, или тебя! Или мы, или они!» «Ты меня не убедил», – сухо ответил дядя и уехал. Больше с той поры они не виделись… Он много всего перепробовал. Пытался писать книгу, но жаловался, что мысли у него путаются и он всё время «буксует» на одном месте. Иногда, чтобы успокоиться, он что-то рисовал на клочках бумаги. У него здорово получалось, и тогда я попросила его нарисовать что-то для меня. С тех пор рисунки стали для него главным лекарством. «Я чувствую себя живым только когда рисую, – говорил он мне, – Только в рисунке я человек». Пожалуй, это и было его настоящим лицом.

– Может, он и не был вовсе сумасшедшим? – спросил я.

– Он не был сумасшедшим, – твёрдо сказала тетя. – Он был душевнобольным. Когда ты убиваешь других, ты убиваешь себя. Он узнал об этом слишком поздно.

– Тебя не пугало общение с ним? – спросил я.

Тётя усмехнулась:

– Это моя профессия. Но дело не только и не столько в этом. Каждому человеку, даже если он убийца, нужен кто-то, кто просто выслушает его и если не примет, то хотя бы поймёт.

– Ты уверена, что он покончил собой?

В ответ она пожала плечами.

– Он не подходил к воде с того самого дня, когда, спасаясь от полицаев, плыл через реку, а они стреляли ему вслед и потом топили, когда он пытался выбраться на берег. А тут он вдруг в середине января поплыл в открытое море. Умер он от инфаркта, а не от того, что захлебнулся. Это показало вскрытие. А ты знаешь, что он написал в своей предсмертной записке?

Я вопросительно посмотрел на тётю.

– Жаль, что я не стал художником.

– И всё?

– И всё.

Мы ещё немного посидели, а потом я отвёз Мирьям домой.

Спор

Менаше Азулай был из тех людей, о которых окружающие – кто с восхищением, а кто с завистью – говорят: «Он сделал себя сам».

Сын эмигрантов из Ливии, прибывших в Израиль с несколькими чемоданами и кучей детей мал мала меньше, Менаше хорошо знал, что такое нужда. Его детство прошло в палатке посреди Пустыни, где правительство поселило семью Менаше вместе с другими эмигрантами из Северной Африки.

Будучи ещё совсем ребёнком, он выстаивал огромные очереди за водой. Воду привозили в палаточный городок в больших цистернах, и обитатели палаток выстраивались в длинную очередь, чтобы набрать ведро воды.

Главной мечтой каждого эмигранта был караван – вагончик, в который перебирались из палаток счастливчики. По сравнению с палаткой, караван казался дворцом. Это было пределом мечтаний обитателей палаточного городка. О большем здесь никто и не мечтал.

Едва ли кто-то здесь мог тогда предположить, даже в самых смелых своих фантазиях, что сын неграмотных, нищих эмигрантов из Ливии через каких-нибудь двадцать лет станет одним из самых богатых и могущественных людей в стране.

Менаше и четверо его братьев сделали головокружительную карьеру и смотрели теперь на весь мир как на поверженную, некогда неприступную крепость.

Менаше чувствовал себя царём и богом, потому что всё вокруг напоминало ему ежесекундно о его триумфе над судьбой. Он наслаждался собственным могуществом и величием. Именно благодаря ему Пустыня покрылась современными дорогами, а на месте арабских деревень выросли новые, современные кварталы города.

Но радость от триумфа горчила. Одной из главных причин, по которым Менаше испытывал горечь, были его собственные дети. Он никогда не забывал о своём суровом детстве и своих сыновей всегда баловал как мог. Но, когда сыновья подросли, он с горечью заметил, что у них нет ни его хватки, ни талантов, ни, главное, терпения. Этих качеств не было ни у одного из троих сыновей Менаше. Единственным, что интересовало его сыновей в этой жизни, были развлечения и дорогие игрушки в виде машин, самолётов и яхт.

Суровый и бескомпромиссный по жизни, Менаше ни в чём не мог отказать своим детям, хотя и ворчал постоянно по поводу их несерьёзного отношения к жизни.

Старшему сыну Менаше, Орену, уже минуло тридцать, но он никак не мог одолеть учёбу в колледже. Уже почти десять лет он менял колледжи и ни на чём не мог остановиться. Ему не нравилась ни одна профессия. Менаше взял его к себе, сразу на большую должность в строительной компании. Официально Орен был руководителем крупного строительного проекта в окрестностях Иерусалима. Собственно, и руководить сыну было не нужно. Всем руководил его отец. Просто Менаше нужен был надёжный помощник, которому бы он мог доверять как себе. Но помощник из Орена не получился. К поручениям отца он относился несерьёзно. Сын был доволен высокой зарплатой, а к работе относился как к одолжению, которое он делал отцу.

Младшие братья Орена мало чем отличались от старшего брата.

– Нет у меня наследников, – с горечью говорил Менаше брату, когда им доводилось видеться. Он часто с грустью и тревогой думал о судьбе своих детей. Удержат ли они созданную им империю? А если не удержат, тогда для чего всё это было нужно – годы лишений и тяжёлого труда?!.. И он надеялся, что если не дети, то хоть внуки будут достойными продолжателями дела своего деда. Поэтому постоянно требовал от сыновей, чтобы те женились наконец. Но сыновья жили своей жизнью и ворчанье старика воспринимали со снисходительной усмешкой.

Другой причиной, отравлявшей жизнь Менаше, были арабы и археологи.

Во время строительства дороги, которое он вёл вблизи крупной арабской деревни в пригородах Иерусалима, Менаше неожиданно столкнулся с отчаянным сопротивлением местных жителей – арабов, которые считали эти земли своими.

Молодёжь деревни была настроена решительно. Ещё в самом начале строительства, когда Менаше только перевёз на участок строительную технику и установил ограждения, молодёжь из арабской деревни окружила строительный участок, не пропуская ни технику, ни рабочих. Понадобилось вмешательство полиции и пограничной стражи, чтобы усмирить арабскую молодёжь.

Однако на этом противостояние не закончилось, и когда бульдозеры Менаше попытались смести оливковую рощу, принадлежавшую жителям деревни, в ту же ночь два из пяти его бульдозеров запылали вместе со складами для стройматериалов. Сторожившие участок охранники в ужасе бежали. Менаше был в ярости, полиция провела аресты среди жителей деревни, но противостояние на этом не закончилось. Жители деревни обратились в суд, требуя вернуть им захваченную Менаше землю. Они отказывались от предложенной компенсации и требовали свои земли обратно. Менаше задействовал своих адвокатов и добился нужного ему решения в мировом суде. Но жители деревни на этом не успокоились и через адвокатов правозащитной организации подали апелляцию в высший суд справедливости. Пока вопрос рассматривался в этой высшей судебной инстанции, строительство было заморожено, и Менаше был зол от собственного бессилия.