Золотой выстрел - Фридрих Незнанский

«Врет, – подумал Алексеев, – все он прекрасно знал. Играет под простачка, а глазки насторожены…»

– Прошу в дом, к столу, извините, уж чем богат… А вы расслабьтесь маленько, пиджачки сымайте, давайте по-нашему, по-простому. Да и воскресенье нынче, чего бы не сбросить груз забот непосильных за добрым застольем!

«Ишь как излагает… пахан…» – никак не мог отделаться от ощущения неудобства Алексеев. Раздражало его навязчивое, показное радушие Монахова, его простецкое «сымайте», да и собственная уступчивость, продиктованная в общем-то больше острой необходимостью, чем желанием иметь какие-то контакты с криминалитетом.

Собственно, в необходимости-то и было все дело.

Прошлые губернаторские выборы, которые Алексеев выиграл у демократа, как говорили, первого созыва Анатолия Саблина, были обеспечены двумя факторами: безудержным ростом коррупции среди чиновничества всех уровней и бурным всплеском криминальных разборок. Причем первое явилось результатом полного бессилия демократов, затеявших обширную приватизацию государственной собственности, а по сути – передачу за бесценок крупнейших предприятий в частные руки. А второе стало логическим продолжением процесса разворовывания государственных средств и дальнейшего передела уже частной собственности.

Алексеев твердо обещал – в этом его активно поддержали народно-патриотические силы – покончить в самые ближайшие сроки и с первым, и со вторым. Народ успел уже устать от «демократических» преобразований, под флагом которых выступал Саблин. Алексееву же крепко помог мощный вброс в средства массовой информации обильного компромата на Саблина и его окружение, вовсе не стеснявшегося заботы о собственном кармане.

Если у Родиона Алексеевича и были какие-то благие намерения при вступлении во власть, то они вскоре превратились в те самые вековечные плиты, коими, как известно, выложена дорога в ад. А смена власти в конце концов вылилась в победу одной группы коррупционеров и преступников над другой. Иначе говоря, все та же разборка, в которой помимо Алексеева, естественно, выиграл временно тот же Тютюнник, ближний круг связанных с ним бизнесменов и, как оказалось, Патриарх, успевший за последние годы взять под свою руку преступный Петербург.

Но, подобно всему остальному на свете, кончался срок губернаторства Алексеева. Снова поднял голову вернувшийся из своих зарубежных вояжей Саблин. А с другой стороны, на «Алексеева и Кo» навалились молодые волки, как Родион Алексеевич называл новую генерацию демократов во главе с Андреем Болдиным, возглавившим общественное движение за солидарность с трудящимися, а в последнее время и партию с аналогичным названием. Но самое пикантное, как иной раз издевался над ними Юрий Тютюнник, – руководящее ядро и актив партии Болдина составили главным образом молодые бизнесмены, промышленники, директора некоторых заводов, устоявших и во времена оголтелой приватизации, и после августовского дефолта. Самими же трудящимися в этой партии и не пахло. Да разве в названии дело! А вот на знамени партии было написано: «За честный легальный бизнес и за честную власть!» Ну один к одному те же слова, что произнес в Смольном, вступая в должность, и сам Родион Алексеевич. Правда, болдинцы утверждают, что в старые слова они вкладывают новый, глубинный смысл. И с этим приходилось считаться.

По старой российской привычке (на службе – о бабах, а с бабой – о службе), Юрий Львович, опрокинув первую же рюмку смородинового «абсолюта», заговорил, к неудовольствию Алексеева, о политике. Будто мало ее каждый божий день!…

С упрямой настойчивостью римского сенатора Катона Старшего, требовавшего непременного разрушения Карфагена, Юрий Львович в очередной раз обрушился на болдинскую «Солидарность трудящихся». Дескать, все их лозунги не более чем демагогия, рассчитанная исключительно на обывателя. Ибо любая честная власть может проистекать лишь от власти, обладающей силой. Только сильный может себе позволить рассуждать о справедливости, об открытости. А для слабого эти рассуждения не более чем завуалированный способ достижения собственной безграничной власти. Примеров тому сколько угодно. Да хоть та же Америка, осознающая свое абсолютное право диктовать миру условия существования. А все эти болдинские болтуны – они озабочены лишь одним: как урвать свой кусок, и желательно пожирнее. Трудящиеся!…

Монахов ел и пил понемногу, неторопливо. Остро посматривал на своих гостей, в спор с Тютюнником не вступал. Он больше наблюдал за молчаливым Алексеевым и будто ожидал, когда наконец Тютюнник выдохнется, выговорится и можно будет перейти к серьезным делам. И пафос банкира был ему не очень понятен. Чего доказывать и без того ясное! А главное – кому? Губернатору, который спит и видит, как продлить свое пребывание во власти? Ему, Патриарху, предпринимающему для той же цели определенные усилия, по сравнению с которыми все разговоры банкира – пустое сотрясение воздуха? Странно, что Алексеев молчит да слушает. А ведь он не мог не догадываться, зачем его сюда привез Юрий Львович.

Заметив, что темперамент Тютюнника не угасает, Монахов поглядел на часы и предложил своим гостям ненадолго отвлечься. Впрочем, не прекращая застолья. Дело в том, что ему позвонили из Москвы – на вопросительные взгляды Алексеева и Тютюнника он предпочел не реагировать – и пообещали любопытное действо по телевизору. Вот время как раз и подходит. Ожидается передача, организованная ведущим тележурналистом Романом Крамаренко. А посвящена она будет готовящимся губернаторским выборам в Санкт-Петербурге. Гости не желают послушать, о чем пойдет речь? Естественно, пожелали. Тем более что и застолье оказалось весьма изысканным. Стерляжья ушица, севрюжка – и такая, и этакая, свежеотваренные раки в белом вине и многое другое, что уже одним своим видом вызывало аппетит…

По знаку хозяина откуда-то из глубины помещения двое молодых людей прикатили на тележке огромный экран телевизора, включили, передали пульт хозяину и незаметно удалились.

Надо было отдать должное этому Крамаренко. Краткий анализ ситуации в Питере, который он сделал, прежде чем расцветить свою передачу живыми картинками, иллюстрирующими весьма скверное положение дел в городе в связи с очередным всплеском преступности, отмеченным двумя последними громкими убийствами крупных бизнесменов, указывал на его доскональное знание болевых точек и острейших проблем города. А его красноречию мог бы позавидовать и сам Саблин в лучшие свои годы яростного борца за демократические преобразования в государстве.

Особенно доставалось от Крамаренко действующему губернатору, его преступной политике невмешательства, а следовательно, поощрения криминального разгула. И в этой связи отчетливо прозвучали обвинения в адрес министра внутренних дел Панкратова, с точки зрения ведущего передачи – явного пособника всех безобразий, творящихся в городе на Неве.

Были повторены уже известные телезрителям факты откровенных услуг, оказанных министром губернатору Алексееву, когда возник вопрос о бюджетных деньгах, потраченных на избирательную кампанию кандидата от народно-патриотических сил, и когда министр Панкратов приказал своим подчиненным, проводившим проверку, не раздувать кадила. Демонстрировались на экране старые фотографии, где Алексеев и Панкратов выглядели по меньшей мере закадычными друзьями.

Пафос Крамаренко набирал силу. Речь шла теперь о многочисленных подтасовках с избирательными бюллетенями во время прошлой губернаторской кампании. Находились свидетели, которые утверждали, что им попросту затыкали рты, угрожали их жизни, но вот теперь, накануне новой кампании, они наконец прозрели, у них проснулась гражданская совесть и они больше не могут молчать. А попутно на экране – криминальные разборки, трупы на асфальте, кровавые лужи, взорванные автомобили…

Странной, заметил Алексеев, была реакция Тютюнника. То ли он успел захмелеть, расслабился, по недавнему призыву хозяина дома, то ли в этом была какая-то пока непонятная игра, но Юрий Львович сопровождал каждый новый тезис телеведущего восклицаниями: «Вот же сукин сын!… Какой мерзавец, а?… Ну дает!… А ведь не отнимешь – талантлив, сволочь!…» И прочее в таком же духе. Непонятно было, огорчает его Крамаренко или, напротив, невольно приводит в восторг.

Или же, мелькнула шальная мысль, он до такой степени расслабился, что из него выглянуло подлинное его нутро? Но тут, надо отдать должное и Алексееву, он в общем-то никогда не сомневался, что партнерство, сотрудничество, даже кажущаяся дружба с Тютюнником – все-таки не более чем конъюнктура. И будет эта «верная дружба» длиться до той минуты, пока это им обоим выгодно и необходимо. Ну что ж, хотя бы честно…

А вот следующий пассаж Романа Крамаренко, уже перешедшего от демонстрации «портрета лица» питерского губернатора к иным околоправительственным слухам и сплетням, удивил и даже слегка ошарашил Родиона Алексеевича. И он даже подумал: уж не ради ли этого, собственно, «выстрела» и затевалась вся воскресная передача…