Темное прошлое человека будущего - Евгений Чижов

Рано или поздно они неминуемо одолели бы ее, если б женщина передо мной не помешала, с силой оттолкнув беззастенчивую руку.

От волнения жилет ее окончательно расстегнулся, и матово-белая, с голубыми прожилками грудь вырвалась на свободу. Расплющенная между нами, она разделила нас, как буфер. Женщина часто-часто задышала открытым ртом, глядя по-прежнему вниз, в углубление между своих грудей. Мне сделалось очень жарко, я почувствовал, что весь вспотел. Не зная, куда девать руки, я положил их на ее бока, и ладони погрузились в глубокие влажные складки. Никто из нас не произнес при этом ни единого слова, все совершалось как бы по взаимному молчаливому согласию. Руки женщин, отталкивая друг друга, боролись в тесноте, пальцы их переплетались, и я вдруг заметил, что они вымазаны чем-то темным, не то мазутом, не то машинным маслом. В этот момент лифт резко остановился, двери разошлись в стороны, и я смог выскочить наружу.

Обе женщины вышли вместе со мной, одна на ходу застегивала свой жилет, убирая грудь на место. Мы прошли по коридору, где на стенах висели показавшиеся такими знакомыми, почти родными, плакаты "Пьянству – бой! ", "Крепи дисциплину труда ". Но коридор быстро закончился, и, спустившись по узкой лесенке, мы очутились в тоннеле.

Сразу изменился звук шагов, сделавшись непривычно гулким, точно мы двигались по сцене и к нам прислушивался огромный невидимый зал. Одна из женщин уронила гаечный ключ, звякнувший о рельс, и металлический звон унесся по рельсу в бесконечность, ближайшие метров триста которой были освещены далеко отстоящими друг от друга лампами дневного света. Женщины принялись разматывать катушку с толстым кабелем, а я стоял в пол-оборота к тоннелю, ловя доносившиеся из него звуки. В его глубине что-то глухо рокотало, как далекое море. Я почти не сомневался, что мне придется идти по нему, он притягивал, ощутимо засасывал в себя.

Было очевидно, что раз уж я очутился здесь, то другого пути отсюда нет. Я вспомнил, как в детстве прижимался к окну поезда метро и мечтал оказался за ним, чтобы узнать, что там, в проносящейся с грохотом тьме.

Мои преследователи заставляли себя ждать, и я уже подумал было, что удастся выбраться обычным путем, а не по рельсам, когда вся троица показалась на лестнице. Больше терять время было нельзя, расстояние между нами и так сократилось до предела.

Идти по шпалам было неудобно, тем более неудобно – бежать.

Кое-как ковыляя и то и дело спотыкаясь, я спешил скорее миновать участок, освещенный лампами дневного света, где был хорошо виден идущим за мной, – оглядываясь, я различал их силуэты на фоне светлого входа в тоннель. Когда лампы закончились, наступила полная тьма. Я шел, раздвигая темноту широко открытыми глазами, но с таким же успехом мог бы закрыть их и двигаться вслепую.

Редкие красные лампочки, тусклого света которых хватало всего на несколько метров вокруг, указывали мне направление. Что-то живое с писком дернулось из-под ноги, и в растекшемся по рельсам красном отблеске я разглядел большую крысу. Я пожалел, что у меня нет с собой ничего, чтобы приманить ее, и она удрала, оставив меня одного. Все-таки то, что здесь обитает живое существо, меня обнадежило.

Наконец впереди показалась слепящая белая лампа. Я помнил, что за ней должен быть выход на станцию. Но до нее было еще далеко, а по тоннелю приближался быстро нарастающий гул. Поезд! Я только теперь понял, что все это время, даже не думая о нем, все-таки ждал его.

Однажды я видел, как в метро доставали из-под колес упавшего на рельсы человека. Движение поездов было надолго остановлено, и на станции скопилась толпа народу. Люди расспрашивали друг друга, что произошло, одни говорили, что под поезд кинулся самоубийца, другие, что упала женщина, которой сделалось плохо, определенно никто ничего не знал. Прокатившийся над станцией голос из репродуктора сказал, что состав не тронется, пока человека не вытащат. Встревоженная толпа росла с каждой минутой, неопределенный страх увеличивался пропорционально плотности массы теснящихся людей. В том месте, где возились работники метрополитена, толпа была особенно густой, так что пробиться туда было невозможно. Наконец из ее центра раздались крики:

"Отойдите! Пропустите! Дайте дорогу носилкам! " Люди стали подаваться в разные стороны, а тот же высокий голос просил:

"Уходите, идите… Не нужно на это смотреть! На это ведь неприятно смотреть! " Поезд проехал по человеку до предпоследнего вагона, и то, что они несли на носилках, должно было быть не телом, а ошметками от него. Я увидел, как люди отворачиваются, женщины торопливо уводят детей (а дети оглядываются, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть), волна ужаса распространяется по толпе.

Но ведь этого не могло случиться сейчас со мной! Гул нарастал с каждой секундой, он был уже не только сзади, но, кажется, со всех сторон. Огни фар текли по рельсам, вокруг сделалось невыносимо светло, и я увидел резко выделяющуюся чернотой нишу в ячеистой стене тоннеля.

Переступив рельс, я шагнул в нее, и поезд слившейся полосой окон в одну секунду пронесся мимо.

Красные огни хвостового вагона быстро удалялись, пока не исчезли за каким-то дальним невидимым поворотом, и на их месте вновь возникла белая лампа. Я шел к ней неопределенно долго, не отдавая себе больше отчета во времени и пройденном расстоянии, – слепящий свет лампы уничтожал и то и другое. Мне казалось, что он выбеливает меня изнутри, и, когда я наконец выйду отсюда, меня будет потом рвать сгустившейся из света водянистой бесцветной кашей. Все-таки наступил момент, когда, прикрывая глаза ладонью, я миновал лампу. За ней, по словам Некрича, должна была быть лестница наверх, и она появилась через сотню метров, такая же узкая лесенка, как та, по которой я спустился в тоннель. Все, о чем рассказывал Некрич, совпадало один в один до деталей. Я поднялся, прошел по отгороженной перилами площадке и открыл железную дверь. Передо мною уходил вдаль длинный ряд мраморных колонн совершенно незнакомой мне станции. Можно было не сомневаться, что это и есть секретное метро – второе дно Некрича.

Станция оказалась вовсе не такой огромной, как я ожидал увидеть, помня восторг Некрича по поводу ее грандиозных размеров. Скорее это была маленькая старая станция, тесная и тускло освещенная, наподобие Октябрьской или Новокузнецкой, с давящими сводами низкого полукруглого потолка. Между колоннами по одному и группами стояли люди, некоторые в ожидании поезда переминались с ноги на ногу, многие были в военной форме. Больше всего я боялся, что кто-то из них заинтересуется мной и захочет выяснить, кто я и как здесь очутился. Я заметил, что стоило мне начать кого-то рассматривать, как он, словно чувствуя на себе мой взгляд, тут же поднимал на меня глаза и уже не отводил их. Я шел между этих людей, цепляясь за них глазами. Потолок кишел нависающими над головой батальными сценами, русская, турецкая, французская, немецкая армии отвоевывали его друг у друга.

Знамена, свисая торжественными складками, распластывали крылья по сторонам темных гербов. Я решил подальше отойти от двери из тоннеля, через которую вошел, ожидая, что из нее появятся мои преследователи. Станция, выглядевшая узкой и короткой, обладала тем свойством, что, сколько по ней ни иди, противоположный конец ее не приближался, как будто она удлинялась с каждым моим шагом.

Толстые квадратные колонны из коричневого мрамора по-прежнему в безукоризненной перспективе уходили вдаль, где сливались, уменьшаясь в размерах. С приближением поезда конусообразные витые люстры с вертикальными лампами закачались под ветром, как тяжело груженные корабли на воде. Треугольник огней уже показался в тоннеле, когда дверь из него открылась, в ней возникли Гурий и двое других с ним. Садясь в подошедший поезд, я оглянулся и увидел, что Гурий показывает на меня пальцем.

В вагонах было довольно много народу, все сидячие места были заняты. Не сомневаясь, что на ближайшей станции мои преследователи попытаются достичь моего вагона, я стал пробираться к дальней двери, чтобы пересесть в следующий. Прося пропустить, я проходил мимо пассажиров в военном и в штатском, терся об их кители и пиджаки, случайно касался их рук. Одному офицеру, судя по звездам на погонах, подполковнику, я наступил на ногу. Он обернулся ко мне, и у меня комок застрял в горле: если бы он спросил, что я здесь делаю, я не смог бы выговорить ни слова. Но офицер посмотрел на меня примерно таким же взглядом, как Некрич, когда он демонстрировал нам с Катей и

Жанной свою способность закатывать зрачки под веки, и ничего не сказал. Извинившись, я стал продвигаться дальше. Люди в поезде были слишком сосредоточенны, чтобы обращать на меня внимание, большинство из них неподвижно смотрело перед собой или в проносящуюся за окнами черноту.

Следующая станция была, кажется, немного просторнее предыдущей, с более высоким потолком, но я ничего не успел как следует рассмотреть, спеша перейти в другой вагон, больше озабоченный тем, чтобы увидеть белый плащ Гурия и определить, какое расстояние нас еще разделяет. В этом вагоне было свободнее, места рядом и напротив нескольких пожилых военных в брюках с лампасами оставались незанятыми, все остальные вокруг них стояли, держась за поручни. Ехавшие здесь, все без исключения, вытягивая шеи, заглядывая через плечо тех, кто был впереди, иногда даже становясь на носки своих начищенных сапог, смотрели на сидящих, ловя каждое их слово и движение. Вид у пассажиров этого вагона был настолько встревоженный, что я почти не опасался привлечь чье-либо внимание. Было очевидно, что никто из них не мог и мысли допустить, что здесь может оказаться кто-то, кроме тех, кому положено по уставу.