Адская бездна. Бог располагает - Александр Дюма

И, отвесив поклон, Самуил вышел с высоко поднятой головой. Его горящий взгляд был полон угрозы.

Барон фон Гермелинфельд задумчиво склонил голову.

– Быть может, наша борьба нечестива, – пробормотал он. – Он не прав в своем бунте против целого света. А прав ли я, объединившись с целым светом против него? И не затем ли неисповедимая воля Провидения послала нас друг другу, чтобы жестоко покарать обоих?

XXVI

Импровизация в камне

Тринадцать месяцев спустя после описанных нами событий 16 июля 1811 года около половины одиннадцатого утра от дома священника в Ландеке отъехала почтовая карета. Она покатила тою же дорогой, где год тому назад Юлиусу и Самуилу повстречалась Гретхен.

В карете ехали четверо или даже пятеро, если считать пассажиром крошечного бело-розового младенца никак не старше двух месяцев от роду, дремавшего на коленях кормилицы, свежей миловидной крестьянки в греческом национальном наряде, сверкавшем яркими красками.

Трое других путешественников были: очень красивая дама в трауре, молодой человек и горничная.

На запятках кареты сидел лакей.

Молодой человек был не кто иной, как Юлиус, женщина – Христиана, а дитя – их первенец.

Надеть траур Христиану заставила смерть отца. Добрейший господин Шрайбер скончался уже десять месяцев назад. Отправившись в горы во время страшной бури, чтобы дать последнее пастырское напутствие умирающему, достойный священник подхватил зачаток того недуга, что быстро свел его в могилу. Ведь Христиана в нем больше не нуждалась, и он покинул этот мир, благодаря Господа за то, что позволил ему соединиться с другой своей дочерью и любимой женой. Он угасал тихо, почти с радостью. После его кончины барон фон Гермелинфельд послал за Лотарио, и воспитание внука пастора Шрайбера было поручено им пастору Готфриду.

Эта печальная весть, словно черная туча, затмила для Христианы сияющую зарю ее счастья. О смерти отца ей сообщили тогда же, когда и о его болезни, так что у нее не было возможности вернуться, чтобы увидеть и в последний раз обнять его. К тому же она в то время уже была беременна, и Юлиус не позволил ей пуститься в столь долгий путь лишь затем, чтобы преклонить колена у холодной могилы. Сверх меры трепеща за ее здоровье, он даже решил отказаться от дальнейших планов их путешествия и надолго обосновался со своей обожаемой супругой на одном из цветущих островов Архипелага.

Первоначальная душераздирающая боль утраты мало-помалу слабела. Теперь, когда в целом мире у нее не осталось больше никого, кроме Юлиуса, Христиана полюбила его еще больше, и постепенно ее утешением в скорби об отце стало полное нежных надежд ожидание ребенка, которому предстояло вскоре появиться на свет. Материнское чувство, расцветая в ней, смягчало печаль осиротевшей дочери.

Так для Юлиуса и Христианы протекали счастливейшие месяцы их жизни, наполненные чарами Востока и волшебством юной любви. Их души порхали над морем на легких крыльях бриза; небеса благословенной Греции дарили их сердцам свою безоблачную лазурь; то был бы истинный рай, но для этого не хватало вечности – блаженные мгновения быстротечны.

Потом Христиана разрешилась мальчиком, который теперь, как мы видели, мирно дремал в почтовой карете. Врач предупредил родителей, что для здоровья их ребенка было бы благоразумнее перебраться в края с более умеренным климатом прежде наступления знойного лета. Таким образом, Юлиусу и Христиане не оставалось ничего иного, как без промедления возвратиться на родину. Сойдя с корабля в Триесте, они не спеша проехали через Линц и Вюрцбург. Но, прежде чем отправиться во Франкфурт, им захотелось заехать в Ландек. Разумеется, там они начали с того, что посетили кладбище.

На могиле отца Христиана помолилась и поплакала. Потом ей захотелось увидеть пасторский дом, но оказалось, что там уже обосновался преемник Шрайбера. Ее потрясла встреча с этим домом, где жила она и где теперь поселились чужие люди. Родной дом, стены которого хранили часть ее сердца, ее жизни, ее грез, теперь отдал все это во власть посторонних. Их шаги и голоса грубо врывались в заповедный мир воспоминаний Христианы. Ей стало очень больно. Больнее, чем было на кладбище. Здесь она горше, чем над могильным холмом, ощутила, что отца больше нет на свете.

Юлиус поспешил увести ее оттуда.

Тринадцать месяцев супружества, казалось, нисколько не остудили любовь Юлиуса к Христиане. Когда он смотрел на нее, в его взгляде если и не пылала жгучая страсть, свойственная пламенным натурам, то светилась вся та проникновенная нежность, на какую способны преданные души. Это был муж, безусловно сохранивший в сердце чувства любовника.

Пытаясь отвлечь свою опечаленную любимую жену от недавних горестных впечатлений, он старался пробудить в ней интерес к ландшафтам долины, через которую они проезжали: эти картины навевали им столько воспоминаний!

И тут же он показывал ей только что проснувшегося малыша, смотревшего на мать со смутным удивлением, жмуря сонные глазенки.

Взяв дитя из рук кормилицы, он протянул это хрупкое создание Христиане:

– Видишь, я совсем не ревнив. Вот он, мой соперник, а я своими руками подношу его тебе, чтобы ты его поцеловала. Да, отныне у меня появился соперник. Всего два месяца назад я был единственным, кого ты любила. А теперь нас двое. Ты поделила свое сердце на двоих, и я не уверен, что большая половина досталась мне.

Говоря так, он и сам целовал ребенка, улыбался ему, тормошил, стараясь рассмешить.

Христиана тоже улыбнулась, с трудом подавляя грусть, чтобы вознаградить Юлиуса за его усилия утешить ее.

– Однако, – сказал Юлиус, пытаясь вовлечь ее в разговор, – по-моему, где-то здесь должны уже появиться руины Эбербаха?

– Сейчас мы будем их проезжать, – отозвалась она.

Преемник пастора Шрайбера, когда они обменялись с ним несколькими фразами, предположил, что они сейчас направляются в Эбербахский замок. Когда они ответили отрицательно, он поинтересовался, когда же они туда поедут.

– А зачем? – спросил Юлиус.

На этот вопрос, заметно его удививший, пастор не стал отвечать, но посоветовал им хотя бы проехать мимо развалин. Не понимая, что он хотел этим сказать, Юлиус тем не менее подумал, что такая поездка может развеять подавленное настроение Христианы, и приказал вознице ехать в сторону Адской Бездны.

Карета проехала крутой поворот, и у Юлиуса вдруг вырвался изумленный вскрик.

– Что такое? – рассеянно пробормотала Христиана.

– Погляди туда, вверх! – воскликнул он. – Или я ошибаюсь? Мне представлялось, что развалины Эбербаха должны быть именно здесь.

– И что же? – спросила молодая женщина, с трудом отрываясь от поглотивших ее мыслей.

– Помнишь, как я рассказывал тебе о своей мечте, когда мы с тобой бродили среди этих руин?

– Да, ты говорил, что хорошо бы отстроить этот замок.

– Так вот же она, наша мечта! Стоит!

– Как странно! – отвечала Христиана, удивленная не меньше мужа.

В самом деле, на том месте, где прежде были три полуразрушенные, шаткие, изъеденные временем стены, они увидели вполне законченный замок, венчающий собою скалу, дерзко и величаво возвышаясь над пропастью и словно бы устремляясь к небесам.

Главная башня замка, представшего их взору, была четырехугольной, и по всем четырем углам ее обрамляли круглые башенки. Одну из них путникам было видно целиком, а три другие проглядывали только своими остроконечными кровлями. Все прочие подробности скрывала пышная молодая зелень древесных крон.

– Если ты не против, Христиана, – сказал Юлиус, – мне бы хотелось знать, кто этот волшебник, которому пришла фантазия осуществить наши грезы. Знаешь, меня разбирает любопытство.

– Так зайдем туда, – согласилась Христиана.

Карета как раз подъехала к главным воротам, зияющим в крепостной стене, словно широкая брешь, сквозь которую глазу открывалась дорога, спиралью поднимающаяся к замку. Юлиус приказал кучеру остановиться. Лакей спрыгнул с запяток и позвонил.

К воротам примыкали два маленьких павильона в ренессансном стиле. Из того, что находился справа, вышел привратник и отпер ворота.

– Кому принадлежит этот замок? – спросил Юлиус.

– Виконту фон Эбербаху.

– Он дома?

– Нет, – отвечал привратник, – он путешествует.

– А можно осмотреть замок?

– Я должен пойти испросить на это позволение, сударь.

Привратник пошел к замку, а Юлиус стал жадно и ревниво разглядывать это благородное строение, так быстро, словно по волшебству выросшее из земли. Аллею, поднимавшуюся в гору, образовывали старые деревья леса, находившегося здесь прежде: вырубив лишнее, архитектор оставил просторную лужайку между двумя двойными рядами этих громадных деревьев. Утопающая в высокой траве, лужайка напоминала волнующееся море зелени и цветов.

Наверху эту аллею увенчивал блистательный фасад замка. С другой стороны, очевидно выходящей на Адскую Бездну, замок должен был выглядеть суровым, неприступным и надменным, как сама пропасть, над которой он нависал с вершины скалистого пика. Зато при взгляде с лужайки он выглядел приветливым и мирным. Вкрапления красного песчаника в облицовке стен смягчали сухую меловую белизну, обыкновенно присущую новым постройкам. Оконные проемы были обведены легким узором из каменных листьев, множества птичьих гнезд и птиц, порхающих над арками стрельчатых окон. Однако и настоящие живые птицы уже начали вить свои гнезда в каменных углублениях барельефов, так что, слыша пение и чириканье, доносящиеся оттуда, уже трудно было разобрать, из каких гнезд – моховых или каменных – доносятся птичьи голоса. Вся эта листва трепетала и волновалась при каждом вздохе ветерка, и Юлиусу положительно казалось, будто очаровательный резной щегол машет своими каменными перьями.