Совсем другая сторона - Мария Галина

Он вывихнул ногу.

Некоторое время он лежал неподвижно, ожидая, пока стихнет пульсирующая в ступне боль, потом опять попытался встать. На этот раз у него получилось — нога быстро опухала и по-прежнему болела, но он, по крайней мере, мог становиться на нее. Поблизости не было ни одной надежной опоры — одна лишь трава, которая смягчила падение, но сейчас отнюдь не помогала передвигаться. Прихрамывая, он двинулся в направлении света — сейчас, с земли, он не мог различить ни отблеска, но направление он сверху запомнил. Если меня, по крайней мере, не развернуло при ударе о землю — подумал он.

Если бы с ногой было все в порядке, он дошел бы за полчаса — а так путь занял у него часа два. Наконец, он очутился на вершине пологого холма и чуть не уперся в массивные запертые ворота. Он провел ладонью по стене и пальцы наткнулись на гладкую прохладу медной дощечки, на молоток, висевший рядом на цепочке. Если уж проситься на ночлег, подумал он, то как положено достойному путнику. И он несколько раз ударил молотком по гулкому металлу. Раздался звон — не слишком громкий, но достаточный, чтобы его услышали в доме. Никто не отозвался. Он немного подождал, потом ударил еще раз. Кто-то спускался с крыльца, отблеск света следовал рядом, повторяя каждое движение несущего фонарь человека.

Никакого вопроса задано не было — здесь это не принято, во всяком случае, было не принято, пока всех не напугали банды с той стороны — он слышал, как сняли засов, как кто-то нажал изнутри на створки ворот и они медленно распахнулись.

Ему опять не повезло.

Женщина была явно с той стороны.

Это было видно по тому, как она стояла, придерживая рукой круглый фонарь в плетеной сетке, по тому, как медленно оглядывала его с головы до ног, и даже по выражению ее лица — оно было не спокойным, не равнодушным, как он тут привык видеть, — просто бледным и испуганным.

Если уж начинается полоса невезения, подумал он, она так и будет тянуться, пока чем-нибудь ее не перебить, — и приготовился к дальнейшим неприятностям. Он увидел себя ее глазами — зрелище было явно не слишком успокаивающим — грязного, с разбитой мордой, затянутого в какую-то непонятную одежду. У него не было оружия — может быть, это хоть немного ее успокоит.

— Не смотри на меня так, — сказал он и попытался улыбнуться ей самой обаятельной своей улыбкой, — я упал с лошади, вот и все. И, кажется, сломал ногу.

— Это маловероятно, — сухо отозвалась она, — иначе вы бы сюда не дошли.

— Ну, во всяком случае, я ее здорово потянул.

Она вновь оглядела его. Что-то такое было в этом взгляде… Он невольно поежился. Но она посторонилась, пропуская его. Только тут он увидел, что в другой руке она держит пистолет. Она смотрела ему в спину. Нога опухла и болела все сильнее — он едва мог на нее ступать.

— А где лошадь? — раздался за спиной голос женщины.

— Убежала. Ее что-то напугало. Не знаю, что это было.

Она не ответила. Он обернулся. Она положила фонарь на землю и задвигала засов на воротах. Пистолет она так и не убрала.

— Я могу пройти в дом? — спросил он мягко.

Она молча кивнула, подняла фонарь и пошла за ним. При этом у него все время сохранялось неприятное ощущение, что дуло пистолета смотрит ему в спину.

По лестнице ему пришлось подниматься, схватившись за перила — чувствовать дерево под руками было приятно — оно было такое гладкое и словно хранило дневное тепло.

— Дверь открыта, — сказала она.

Он отворил двери и оказался в полутемном коридоре — свет шел из центральной комнаты цокольного этажа, а потом оказался у него за спиной, отбросив на пол его искаженную, увеличенную тень — это она внесла фонарь.

— Да вы пройдете, или нет, — сказала она раздраженно. Он оперся ладонью о стену и проковылял в дом.

Ему сразу стало ясно, что дом в свое время был разграблен — комната была почти пуста. Одно из окон — замечательное витражное окно, из тех, что с таким тщанием выделывали леммы, было разбито и просто заслонено какой-то доской. У этого окна в кресле кто-то сидел — темная фигура в темном углу, — он сразу понял, что это конченный и немного успокоился — если что-нибудь пойдет не так, ему придется иметь дело с одной только женщиной. Если бы она только не была с той стороны… вот что плохо!

— Он говорит, что свалился с лошади, — раздался голос женщины у него за спиной, — Во всяком случае, с ногой у него действительно неладно.

Конченный молчал. Может, болезнь уже дошла до такой стадии, когда они уже почти ничего не соображают, потому что у сердца не хватает сил перегонять кислород к мозгу.

— Садитесь, — сказала она, — Нет, не сюда, — она подвинула стул так, что он оказался почти в центре комнаты, — я принесу воды.

Неужели она выйдет со своей дурацкой пушкой? — подумал он и сразу понял, что ошибся — она передала пистолет конченному. Тот перехватил оружие левой рукой — правая по-прежнему неподвижно лежала на ручке кресла.

Он, морщась, нагнулся и стал ощупывать щиколотку. Похоже, она здорово распухла.

— Послушайте, — обратился он к конченному, — вы бы убрали свою пушку. Я ведь ничего не сделаю.

— Верно, — спокойно согласился тот, — вы просто не успеете.

Женщина вошла в комнату. Она несла таз с теплой водой и полотняные бинты.

— У вас нет никакого перелома, — без всякого сочувствия объяснила она, — это просто растяжение. Вывих. Если вы как следует стянете щиколотку и не будете ходить какое-то время, все пройдет.

— Угу, — сказал он угрюмо. Ему было неуютно. Под внимательными взглядами он нагнулся и понял, что не может стянуть сапог — мешала проклятая опухоль. Он сказал:

— Мне нужен нож.

Он думал, что она сейчас начнет препираться с ним, но она отстегнула нож, висевший у пояса и бросила его — не сильно, так что он мог легко его перехватить. Он разрезал сапог — обидно было это делать, но больше ничего не оставалось, — и вопросительно поглядел на нее.

— Бросьте его на стол, — сказала она.

Он кинул нож на стол. Она подошла к столу, забрала нож и опять стала внимательно разглядывать его, опершись ладонями о дощатую поверхность.

Он промыл ногу в горячей воде — легче от этого не стало, — и плотно перевязал.

— Идите к столу, — сказала женщина. Он на одной ноге проковылял к столу, волоча табурет за собой.

Женщина забрала таз, его несчастный разрезанный сапог и вышла.

Он слышал, как она гремит посудой за кухонной перегородкой. Наконец, она вновь появилась, держа в руках поднос с посудой, и стала накрывать на стол. Он глядел, как она разливает в кружки горячее вино — волосы у нее были светлые, глаза — тоже, а выражение лица непроницаемое — не поймешь, о чем она думает.