Государство и революции - Шамбаров Валерий Евгеньевич

8. Закладка фундамента

Брестский мир преподнес большевикам еще один крупный подарок. После его ратификации во ВЦИК (полученной только благодаря талантам и методам Свердлова), из правительства в знак протеста вышли левые эсеры, заявив о своем переходе в оппозицию. Разумеется, коммунистам на такие демократические демарши было начхать. Совнарком стал однопартийным, и у них оказались развязаны руки для более решительных действий по строительству нового общества.

Причем его полная «новизна» всячески подчеркивалась. Сносились, например, памятники государственным и военным деятелям России, а на их месте экстренным порядком возводились уродливые и безвкусные памятники Стеньке Разину, Каляеву, Пугачеву и т. п. Этими и другими способами крушилась и доламывалась вся система ценностей страны и народа, подменяясь большевистскими суррогатами. Отрицалась и перечеркивалась прошлая история вместо нее утверждались примитивные оплевательские фальсификаты, создаваемые партийными теоретиками вроде Бухарина. Перечеркивалась российская культура, подвергаясь оголтелой травле с «классовых» позиций. Большевики демонстративно, во всех сферах, отрекались от какой бы то ни было преемственности с дореволюционной Россией, отбрасывая весь ее жизненный путь до 1917 г. как преступный и заслуживающий лишь очернительства. А в рамках новых моральных ценностей то и дело организовывались массовые действа, митинги и новорожденные ритуалы по любому поводу, будь то притянутая за уши годовщина Парижской Коммуны, о которой и сами-то парижане позабыть успели, или открытие очередного названного выше монумента; который разваливался потом почти так же быстро, как создавался.

Но конечно, такие аспекты строительства были в то время еще не главными. В начале апреля 18-го, характеризуя главные задачи Советской власти, Ленин выделяет, в частности "Доведение до конца национализации промышленности и обмена" и "принудительное объединение населения в потребительские общества". А в письмах в это же время появляется уже и установка на борьбу с "кулацкими элементами" с указанием, что "именно такая борьба и по всей России стоит на очереди". Действительно, "триумфальное шествие Советской власти" прошлось по городам, очаги сопротивления были подавлены, и казалось, что здесь уже можно вводить ленинские принципы. Но оставалось еще многомиллионное крестьянство. И если устои «Отечества» в его среде фактически рухнули вместе с «Царем», то вот «завоевания» Февральской революции укоренились здесь моментально и очень прочно — принципы индивидуализма, неограниченных личных свобод, хозяйственной децентрализации. И даже те крестьяне, кто сами считали себя большевиками, понимали этот большевизм по-своему, в рамках тех пропагандистских лозунгов, которыми коммунисты завоевывали. популярность в 17-м. А, кроме того, несмотря на крушение основ "государственной психологии", они ведь оставались русскими мужиками, сохраняющими свои собственные, личные моральные и нравственные устои — пусть расшатанные, деформированные и ослабленные. И все это вместе взятое для модели "нового общества" совершенно не годилось.

Уже в мае Свердлов во ВЦИК заговорил о необходимости перенесения "классовой борьбы" в деревню. А 26. 5 Ленин пишет "Тезисы по текущему моменту":

"1. Военный комиссариат превратить в военно-продовольственный комиссариат, т. е. сосредоточить 9/10 работы на передачу армии для войны за хлеб и на ведение такой войны на 3 месяца — июнь-август.

2. Объявить военное положение во всей стране на то же время.

3. Мобилизовать армию, выделив здоровые ее части и призвать 19-летних для систематических военных действий по завоеванию, отвоеванию, сбору и свозу хлеба и топлива.

4. Ввести расстрел за недисциплину"

Отметим, это еще май, страна еще не взорвалась восстаниями и не перечеркнулась фронтами. Гражданская война считалась уже выигранной — ведь именно из-за этого оказывается возможным перенацелить армию и сосредоточить 9/10 работы на операциях против крестьянства! И следовательно, продразверстку и политика "военного коммунизма" были вовсе не вызваны войной, как это изображала последующая советская история. Это просто была неотъемлемая часть ленинской модели, и "военный коммунизма", собственно, и был в понимании вождя тем самым «нормальным» коммунизмом, который предстояло построить в России.

Но для реализации таких мер имелась еще одна серьезная помеха многопартийный парламент. Данную проблему большевики решили поэтапно, в три месяца. 11 апреля последовал удар по анархистам — при полной поддержке остальных левых партий, так как предлогом послужила борьба с бандитизмом и уголовщиной. Хотя подчеркнем, что к партии анархистов распоясавшиеся отряды громил имели весьма отвлеченное отношение — это была та самая шпана, которая до Октября называла себя большевиками. Но после прихода Ленина к власти, не желая подчиняться требованиям партийной дисциплины, выбрала себе другую марку. 25 особняков в Москве, занятых такими отрядами, были внезапно окружены войсками и разгромлены, а попутно и фракцию анархистов вывели из ВЦИК — решением самого ВЦИК. Кстати, в этот же период, опираясь на созданные красноармейские части, большевики по всей стране разоружили и расформировали отряды Красной Гвардии, т. е. той буйной вольницы, которая и привела их к власти.

А 15 июня большевики протащили через ВЦИК постановление об исключении из него правых эсеров и меньшевиков. На этот раз предлогом послужило то, что в восстаниях, полыхнувших в Сибири, Поволжье и на Урале, участвовали представители этих партий. Разумеется, не те, кто продолжал вместе с большевиками заседать в Москве, но тем не менее, их одним махом выбросили за борт государственной политики, причем при полной поддержке левых эсеров — несмотря на все разногласия с большевиками, факторы мелочного цепляния за свои парламентские места и межфракционной грызни оказывались сильнее.

А очередь самих левых эсеров, последней оппозиционной партии, пришла в июле. В других своих работах ("Белогвардейщина", "Июльский мятеж"), я уже приводил многочисленные доказательства того, что весь так называемый "левоэсеровский мятеж" был всего лишь провокацией ВЧК, так что здесь на данных событиях остановлюсь лишь коротко. 6 июля, когда в Москве проходил V съезд Советов, на котором большевики вдруг ожесточенно покатили бочку на конкурирующую партию, чекисты Блюмкин и Андреев убили германского посла Мирбаха. Причем сведения о подготовке этой акции просачивались задолго до нее. В апреле представитель французской миссии Садуль предостерегал Троцкого и Дзержинского, что согласно французским разведданным, готовится провокация с покушением на Мирбаха, после чего немцы потребовали бы введения в Москву для охраны посольства батальона из тысячи человек. Этот батальон состоял бы из кадровых прусских офицеров и унтер-офицеров, и в короткий срок мог быть развернут в дивизию, впитав рядовой состав из военнопленных немцев. Потом и советник германского посольства д-р Рицлер сообщил Дзержинскому о своих данных насчет покушения. Председатель ВЧК лично взялся за расследование и ответил, что кто-то умышленно обманывает или шантажирует посольство. После чего Рицлер заявил представителю НКИД Карахану — дескать, ими получены сведения, что Дзержинский умышленно смотрит сквозь пальцы на подготовку убийства. Что Дзержинский назвал клеветой. За неделю до убийства.

Блюмкин и Андреев сработали не очень чисто, забыли в посольстве мандаты для встречи с Мирбахом за подписью Дзержинского и с печатью ВЧК. Железный Феликс, прибывший с Караханом, чтобы опять же лично вести расследование, объявил документы поддельными и тут же изъял их в качестве "вещественных доказательств". После чего в сопровождении всего лишь трех чекистов отправился в восставший полк ВЧК, где, по его заявлению, должен был скрываться подлец Блюмкин. Чтобы лично его арестовать, а то и лично расстрелять. И где был якобы сам арестован. «Восставшие», несмотря на троекратное превосходство над большевиками, активных действий почти не предпринимали и оставались в казармах. А все руководство левоэсеровской партии, как бы и не подозревая о восстании, спокойно отправилось на съезд, где и дало взять себя под стражу.