Вороны не умеют считать - Эрл Гарднер

Тогда ему пришла замечательная идея. Он взял подготовленную для продажи старинную подвеску, в которой дешевые камни были заменены изумрудами, и вынул их. Положил оправу на стол рядом с двумя изумрудами, а шесть спрятал в клетке вороны. После этого он куда-то собрался, скорее всего к вам. Если бы оказалось, что вы нашли изумруды или кто-то посторонний заметил камень в клюве Панчо, Кеймерон, наверное, воскликнул бы: «Боже мой, я занимался старинной подвеской, вынул изумруды из оправы, чтобы отдать ее ювелиру на переделку. Изумруды лежали у меня на столе, и ворона, наверное, утащила их!» Потом он повел бы вас к себе домой, чтобы вы смогли убедиться в правдивости его слов: на столе лежали оправа с тринадцатью пустыми гнездами и два изумруда, шесть – в клетке, а пять – исчезли.

Дона смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

– Пожалуйста, продолжайте, – прошептала она. – Что было дальше?

– Прежде чем выйти из дому, Кеймерон кому-то позвонил. В это время открылась дверь, и в комнату кто-то вошел. Кеймерон знал вошедшего. Жестом предложил ему сесть и подождать.

– И что потом?

– Когда Кеймерон, закончив разговор, хотел положить трубку на место, гость неслышно подкрался сзади и вонзил ему нож в спину.

– А что же с изумрудами?

– В комнате Кеймерона их было восемь. Пять я нашел в вашем сарае. А еще пять полиция обнаружила в сливе раковины.

– Что-то слишком много получается. Ведь вы сказали, что в оправе подвески было всего тринадцать гнезд для камней?

– Так-то оно так, но вороны не умеют считать, и Панчо не знал, что должен вернуть еще пять изумрудов.

– Но кто убил Кеймерона? И за что?

– Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала выяснить, почему Фелипе Муриндо назначили управляющим. Надо также выяснить, какая связь между гибелью Муриндо и гибелью Кеймерона. И наконец, мы должны понять, чем Кеймерон не угодил Шарплзу.

– Может быть, я могу помочь вам найти ответ на последний вопрос?

– Как?

– Ширли Брюс не была так близка с Кеймероном, как с Шарплзом.

– Откуда вы это знаете?

– Так мне кажется. Я допускаю, что именно близость Ширли с Шарплзом создала преграду между ней и Кеймероном.

– Близость… Интимная?

– Я так не говорила.

– А все же?

– Я в этом не уверена. Не был уверен и Роберт Кеймерон. Но он чувствовал себя как бы третьим лишним.

– Все, что вы говорите, очень важно. Продолжайте, пожалуйста.

– Кеймерон и Шарплз были друзьями – не очень близкими, но их связывали общие дела. И эти дела шли хорошо. Кеймерон жил отшельником, Шарплз – совсем иначе. Потом что-то случилось. Что именно – не знаю. Однажды мистер Кеймерон попросил мою мать зайти к нему.

– Когда?

– Утром в тот самый день, когда его убили.

– Ваша мать виделась с ним?

– Да.

– В котором часу?

– Примерно в половине десятого.

– О чем они говорили?

– Не знаю. Но ведь убийство произошло позже, правда?

– Да, Кеймерона убили позже. А вы уверены, что Хуанита была у него действительно в половине десятого?

– Так она мне сказала.

– Когда она вам это сказала?

– В тот же день вечером. Я поняла: случилось что-то страшное. Мама была очень взволнованна. Она пыталась дозвониться мистеру Шарплзу и никак не могла застать его. Тогда она позвонила Ширли Брюс, но та согласилась встретиться лишь на следующий день.

– Что было потом?

– Потом мама все-таки дозвонилась Шарплзу, он что-то ей сказал, и она успокоилась. То есть она, конечно, была возбуждена, но уже не так, как до разговора с ним.

– Когда состоялся этот разговор?

– Ближе к вечеру. Ширли ведет себя как королева, и это нравится маме. Ширли – ее идеал. И вообще маме всегда хотелось, чтобы я походила на нее.

– А теперь, – сказал я, – пришла пора перейти к делу.

– Что вы имеете в виду?

– Сейчас мы поедем к одной женщине.

– К какой женщине?

– К сеньоре Лериде. Вам знакомо это имя?

– Лерида? – переспросила Дона. – Не припомню. Она живет здесь, в Лос-Анджелесе?

– Да.

– А зачем нам нужно к ней ехать?

– Пока не знаю.

– Вы хотите расспросить ее о чем-то?

– Да.

– А при чем тут я?

– Мне нужна свидетельница и переводчица.

– Но почему именно я?

– Думаю, разговор будет вам интересен.

– Этот разговор связан с убийством Роберта Кеймерона?

– Да.

– Хорошо, я поеду с вами. Но предупреждаю: я не скажу ничего… что… что могло бы повредить моей маме…

– Вы знали, что у вашей матери всегда при себе нож?

– Да.

– Она может метнуть его, если понадобится?

– Да, она не раз говорила мне, что женщина должна уметь постоять за себя. Помню, когда я была еще совсем маленькой, она учила меня…

– Чему?

– Метать нож.

– И вы научились?

– Научилась.

– Вы тоже всегда ходите с ножом?

– Нет.

– Никогда не берете его с собой?

– Никогда.

– Кстати, где ворона?

– Наверное, в своей клетке в сарае.

– Она скучает по Кеймерону?

– Еще бы! Знаете, что придумали эти полицейские? Они затянули брезентом отверстие в крыше, которое Кеймерон пробил для Панчо. Тот несколько раз летал туда, даже пытался продолбить брезент клювом – не получилось. Так что бедная птичка вернулась ко мне. Она очень скучает.

– Вы привязались к Панчо?

– Конечно.

– А он к вам?

– Тоже. Ведь после гибели мистера Кеймерона у него не осталось никого, кроме меня.

– Как ваша живопись?

– Вам действительно интересно?

– Да, очень.

– Рисую понемножку.

– Что-нибудь удалось продать?

– Так, кое-что.

– Давно?

– Не очень.

– А ваша мать помогает вам, дает деньги?

– Зачем вам это знать?

– Это очень важно – важнее, чем вы можете предполагать.

– Нет, она не помогает. Маме не нравится, что я увлекаюсь живописью. Иногда мне приходится туго, но ничего, как-то выхожу из положения.

– Продаете картины?

– Я же вам говорила: искусство, живопись – моя жизнь. И только когда мне совсем есть нечего, ищу какой-нибудь заработок. Экономлю на чем только могу. Скоплю немного – снова принимаюсь за свое.

– Вы чем-то напоминаете девушку с той картины…

– Девушку, которая смотрит за горизонт?

– Которая смотрит куда-то за пределы этого мира – в будущее. Наверное, вы вкладываете всю душу в свои работы?

– Может быть, именно поэтому их никто не покупает?

– Их не покупают потому, что люди разучились ценить искренность. Сейчас в моде бездушные картинки – всякие полуобнаженные красотки и прочая чушь. Ваши работы полны смысла, и я уверен: придет время – их начнут покупать. И вы станете знаменитой.

– Благодарю вас. – Дона крепко сжала мою руку. – Знаете, иногда я готова прийти в отчаяние… И мне очень нужны такие сочувственные слова… Только… только очень прошу вас, Дональд: не говорите ничего плохого о маме.

Глава 24

Мы ехали по бедной окраине. Домишки, лепившиеся по обеим сторонам дороги, доживали свой век. По всей видимости, хозяева стремились выжать из квартиросъемщиков последние доллары, прежде чем снести эти трущобы. Вплотную к жилым кварталам примыкали складские помещения и какие-то цеха – оттуда доносился мерный гул станков. Думаю, ни в одном городском районе жители не потерпели бы такого соседства. Но обитатели домишек, наверное, были настолько бедны, что отстаивать свои законные права казалось им непозволительной роскошью.

Я оставил машину возле дома под номером, указанным Рамоном Хурадо. Это была некрашеная халупа с покосившимся крыльцом.

Мы с Доной поднялись по скрипучим ступенькам. Звонка не оказалось, и я постучал в дверь.

Никто не ответил. Подождав с минуту, я ударил в дверь кулаком – никакого ответа. Кажется, только сейчас я понял, как много надежд связал с этой совершенно незнакомой мне сеньорой Леридой. И вот – ее нет дома! Повернувшись спиной к двери, я начал спускаться с крыльца.

– Подождите, Дональд! – окликнула меня Дона. – Может быть… может быть, она плохо слышит? Попробуйте еще раз. Сильнее…

Я стукнул по двери так, что испугался, как бы она не сорвалась с петель. Мы снова подождали. Вдруг Дона взволнованно прошептала:

– Там кто-то есть!

Я прислушался: шаркающие шаги приближались к двери.

– Кто там? – прозвучал старческий голос, и дверь открылась.

По голосу я понял, что женщина, задававшая нам вопрос, привыкла подчиняться чужой воле.

– Нам надо поговорить с вами. – С этими словами я решительно переступил порог.

Она не возражала. Я взял Дону под руку и провел в комнату. В нос ударил острый запах дешевого джина.

Комната эта была в доме единственной – она служила и кухней, и гостиной, и спальней. Со старой металлической раковины давно облезла эмаль, воронка порыжела от ржавчины. Один стул без ножки, у другого сломана спинка. Железная кровать с панцирной сеткой была когда-то белого цвета, а теперь стала грязно-серой. На кровати, кроме мятой подушки, ничего не было, даже простыни…

Хозяйка прошла в комнату вслед за нами. Было видно, что за ее плечами долгая и трудная жизнь. Глубокие морщины избороздили старческое лицо. Седые волосы оттеняли смуглую кожу – наверное, в ней текла индейская кровь.