Паразиты сознания. Философский камень. Возвращение ллойгор - Колин Генри Уилсон

суть не что иное, как результат некоего засорения сексуальных пружин человека, и что в этом кроется нечто столь же абсурдное, как, скажем, попытка утолить жажду стаканом виски. Но с какой вдруг стати, задавал он вопрос, современный человек стал понимать сексуальное удовлетворение таким странным образом? Да, бесспорно, в какой-то мере на его сексуальное перевозбуждение влияют соответствующие книги, журналы, фильмы. Но само стремление к размножению, заложенное в нем от природы, настолько велико, что эти стимуляторы не могут играть здесь сколько-либо заметной роли. Однако складывается впечатление, что даже женщины, у кого брачный и материнский инстинкты были всегда наиболее развиты, стали поддаваться этой повсеместно растущей волне сексуальных аномалий. И число бракоразводных процессов, где истцом является муж, обвиняющий жену в супружеской неверности, растет быстрыми темпами… Чем мы можем объяснить этот спад стремления к продолжению эволюции, наблюдающийся у обоих полов? Быть может, причиной тому некий неизвестный фактор, психический или физический, который мы упускаем из внимания?

Райх отметил, что в книге имеются места, где автор словно обвиняет Бога в том, что тот, наделив людей инстинктом полового влечения, чего-то недоучел, и влечение это впало в кризисную зависимость от взаимного разочарования полов друг в друге.

Да, было совершенно очевидно, что Флейшман именно тот человек, которого мы ищем, а также что в этой конкретно взятой области могут найтись и другие, всерьез озадаченные нарушениями в сексуальном поведении человека. Разумеется, не в последнюю очередь мы думали и над тем, как нам фактически выйти на контакт с потенциальными союзниками — ни он ни я не имели возможности носиться по свету в поисках единомышленников. Однако в данном случае все сложилось неожиданно легко. Я написал Флейшману письмо, в котором высказал мысли по поводу отдельных суждений, содержащихся в его книге, а также выразил в целом интерес к затронутой им теме. Как бы между делом я обмолвился, что вскоре мне, возможно, доведется быть в Берлине, и выразил надежду там с ним встретиться. Не прошло и недели, как от Флейшмана пришло ответное послание, где он помимо прочего писал: «Как любой человек в мире, я затаив дыхание следил за вашими исследованиями. Не сочтете ли вы с моей стороны навязчивым, если я осмелюсь ненадолго к вам приехать?»

В ответ я сообщил, что мы с удовольствием примем его в любое время, и предложил конкретно встретиться в следующие выходные. Вскоре пришла телеграмма: Флейшман уведомлял, что приглашение им принято. Через три дня мы с Райхом встретили его в аэропорту Анкары, откуда на ракете Компании возвратились вместе в Диярбакыр. Флейшман приглянулся нам решительно всем. Это был интеллигентный, с подвижными манерами человек лет пятидесяти, с живым чувством юмора и свойственной немцам широтой культурного кругозора. Он великолепно рассуждал о музыке, разбирался в искусстве примитивизма, в вопросах философии и археологии. Я моментально отметил про себя, что именно такая порода людей наделена особой внутренней стойкостью против паразитов сознания.

Вернувшись в Диярбакыр, мы угостили гостя хорошим обедом, за которым не беседовали ни о чем, кроме раскопок и проблем, которые создают людям руины. Во второй половине дня ракетой мы вылетели на Каратепе (наше там пребывание обеспечивало Компании такую рекламу, что нам создавались привилегии, о каких раньше, в пору когда Райх числился там консультантом по геологии, нам и не снилось). Первый туннель был почти уже завершен. Мы показали Флейшману ту его часть, куда доступ был уже открыт, после чего продемонстрировали остальные «экспонаты»: обломок блока Абхота, полученные с помощью электроники надписи на других блоках и тому подобное. Мысль о том, что перед ним материальные остатки цивилизации более древней, чем останки пекинского питекантропа, Флейшмана просто зачаровывала. На этот счет у него имелась своя гипотеза, звучащая интересно и, кстати сказать, вполне убедительно. Он считал, что Земля была когда-то местом временного поселения инопланетных пришельцев, явившихся, возможно, с Юпитера или Сатурна. Флейшман разделял точку зрения Шродера о том, что жизнь существовала когда-то на всех планетах, причем возможно (общеизвестным примером тому служит Марс), что и разумная жизнь. Марс у Флейшмана из общего числа планет выпадал, поскольку его размеры (масса в десять раз меньше земной, низкая гравитация) исключали возможность существования на нем расы гигантов. У Юпитера же и Сатурна масса и сила тяготения были для этого достаточны.

Райх высказал иную точку зрения. Он считал, что все население Земли несколько раз целиком уничтожалось глобальными катаклизмами, так или иначе связанными с поведением Луны, и что после каждого такого катаклизма человечеству вновь приходилось начинать весь мучительный процесс эволюции почти с нуля. Если (что более чем вероятно) связанные с Луной катаклизмы вызывали страшные наводнения, то этим можно объяснить причину, отчего те древние цивилизации — на миллионы лет древнее человека ледникового периода — оказались на такой глубине.

День у нас прошел в разговорах на самые разные темы. Вечером мы сходили на «Пиратов Пензанса» — мюзикл, великолепно поставленный оперной труппой Компании — после чего не спеша поужинали в директорском ресторане. Райх распорядился, чтобы ему постелили в гостиной; туда мы все вместе и поднялись. Заводить разговор о паразитах разума мы сознательно избегали, памятуя, насколько это рискованно делать на ночь глядя. Однако мы намеренно разговорили Флейшмана, попросив его как можно подробнее рассказать о своей теории сексуальных побуждений. К полуночи он уже сам увлекся своим объяснением и дал нам замечательно подробное описание всей занимающей его проблемы. Временами мы делали вид, что недопонимаем, и просили выделить тот или иной аспект еще более подробно. Мы даже сами не ожидали, что все будет складываться так великолепно. Флейшман с его широчайшим научным кругозором был близок к пониманию проблемы. Он угадал, что сексуальные побуждения человека носят преимущественно романтический характер, чем-то сродни поэзии. Поэт, видя в предстающей его взору панораме гор «намек на бессмертие», великолепно сознает, что горы на самом деле никакие не «боги в снежных одеяниях», а величавости им придает его собственный ум — точнее сказать, они мнятся ему символом потаенного могущества его собственного ума. Величие гор и их возвышенное спокойствие напоминают поэту о его собственном величии и спокойствии. То же самое происходит, когда мужчина пылает романтической страстью к женщине. Это все тот же поэт в нем видит в своей избраннице венец творения. Сама сила сексуального побуждения — это сила богоподобного в человеке, и предмет любовного влечения возвеличивает эту силу подобно тому, как горная вершина вызывает ощущение красоты. «Человека следует рассматривать не как единое целое, — говорил Флейшман, — а как постоянное борение двух