Нефритовый Грааль - Аманда Хемингуэй

Он провел гостей в помещение без окон, ярко освещенное электрическими лампами, и отпер стальной шкаф. Оттуда Эпштейн вытащил ящик — самый обычный деревянный ящик, набитый искусственной соломой.

— Вот так ее привезли. Одному богу известно, где держали чашу. Целый день ушел только на то, чтобы ее отмыть.

Вынув солому, он извлек сам сосуд.

Анни подсознательно готовилась увидеть золотой блеск, быть может, даже сверкание одного-двух бриллиантов, и потому была несколько разочарована простотой чаши. Приняв сосуд, Ровена стала поворачивать его в руках; ее лицо преобразилось выражением некой жажды, сделавшись тверже и сильнее. Бартелми гадал, укрылась ли эта перемена от глаз Эпштейна.

— Так вы сказали, и да, и нет? — вежливо переспросил он.

— Мы провели анализ, — принялся объяснять Эпштейн. — Результаты оказались… неординарными. Датирование по углероду никогда не подводит, однако на сей раз… Ее анализировали трижды, и каждый раз получали новый возраст: сто лет, восемь тысяч лет и двести тысяч лет. Логического объяснения так и не нашли. К тому же мы до сих пор не смогли определить, из чего она сделана. В ваших семейных преданиях не упоминается материал?

— Традиционно считалось, что она сделана из золота или камня, — сообщила Ровена. Она не могла оторвать глаз от чаши. — Я бы сказала, что это камень. Возможно, какая-то разновидность агата. Определенно не металл. Значит, она не пожелала, чтобы ее возраст установили? Семейная легенда гласит, что чаша обладает необычными свойствами. Когда имеешь дело с легендой, надо быть осторожным, Джулиан.

Эпштейн отнесся к словам Ровены скептически.

— Ты хочешь сказать, что это проклятие?

Ровена издала короткий смешок, но не ответила.

— Можно мне взглянуть? — попросил Бартелми.

Она медленно, словно нехотя передала ему чашу. Бартелми провел рукой над сосудом, прикрыв глаза, как бы глядя на него с помощью пальцев или чувствуя посредством ощущений более сложных, чем осязание. Присмотревшись, Анни поняла, что чаша сделана из какого-то темного вещества с зеленым оттенком и покрыта пятнами настолько древними, что они стали частью ее естественного налета. Змеящиеся по кромке узоры, истертые за века, еле-еле проступали, едва отличимые от царапин. Чаша не казалась ни ценной, ни красивой — лишь очень древней, просто и даже грубо сработанной; быть может, она хранила слабый отголосок забытого волшебства, слишком отдаленного, чтобы не утерять свою значимость.

— Взглянешь поближе? — предложил Бартелми, передавая чашу Анни; от него не ускользнуло быстрое движение Ровены — та хотела было перехватить чашу, затем передумала.

Пальцы Анни сомкнулись вокруг ножки сосуда. Внезапно накативший приступ тошноты оказался так силен, что мир вокруг окрасился в черное — она почувствовала, как теряет сознание, а чаша выскальзывает из рук. Потом Анни лишилась чувств.

Вскоре она очнулась и увидела над собой озабоченное лицо Бартелми. Ее подняли и усадили в кресло. Через плечо Бартелми на нее пристально смотрел Джулиан Эпштейн: обычное хмурое выражение его лица теперь усиливалось беспокойством. Лишь Ровена была занята другим: подняв сосуд, она неотрывно смотрела на неглубокое дно.

— Нужно вывести ее отсюда, — говорил Эпштейн. — Здесь не хватает воздуха. Наверное, приступ клаустрофобии?..

— Наверное, — согласился Бартелми. — Спрячьте чашу. — Он бросил на Ровену короткий предостерегающий взгляд.

Эпштейн повернулся к миссис Торн; Анни попыталась подняться, но снова почувствовала тошноту и слабость. С удивительной легкостью Бартелми поднял ее и вынес из комнаты.

Позже, когда Анни приходила в себя в удобном кресле у открытого окна, он спросил ее, что случилось.

— Не знаю, — призналась Анни. — Ей-богу, не знаю. Я прикоснулась к кубку, и тут… Тошнота, тьма… Ничего, через пару минут я буду в порядке.

Бартелми смотрел на нее долго и задумчиво. Тут появился Эпштейн со стаканом воды; за ним спешила Ровена. Пока Анни пила воду, он продолжал распространяться на тему клаустрофобии, как будто пытаясь уверить самого себя. Миссис Торн его версии явно не верила.

— Только не говори мне, что это еще одно доказательство правдивости ваших семейных легенд, — заметил Эпштейн. — Никогда не считал тебя наивной особой. Похоже, чаша тебя заинтриговала. Постараешься выкупить утерянное наследство?

Она заколебалась, потом собралась с духом и заявила:

— Нет, я намерена доказать, что изначальная продажа незаконна.

— И каким же образом ты осуществишь задуманное?

— До сих пор существует документ, датированный пятнадцатым веком, который запрещает продажу или любую передачу чаши. — Правда, Ровена предпочла умолчать, что для начала бумагу нужно получить.

Складки на лбу Эпштейна стали глубже.

— Я не стану давать показания.

— Извини, Джулиан, — ответила Ровена. — Чаше суда не миновать. Не хочется портить тебе удовольствие, но что поделаешь. Грааль Лютого Торна принадлежит мне — мне и моей семье, и я его заберу.

Встреча закончилась на неудовлетворительной ноте. Оставив Эпштейна — предположительно для того, чтобы вызвать своих юристов на совещание, — они отправились обедать. Анни едва могла есть и лишь вполуха слушала, как Ровена с нескрываемым восхищением рассуждала о чаше.

— Это подлинник, — говорила Ровена. — Нет сомнений. Мне достаточно было к ней прикоснуться. Если это истинный Грааль — связанный с Артуром и всем прочим, — то он обладает силой противостоять научному анализу. Да, знаю: месяц назад я сама сказала бы, что все это ерунда, но ведь ты слышал слова Джулиана. Точной даты нет. Они даже не знают, из чего сделана чаша. В наши дни подобные тайны редки.

— Без сомнения, вопрос интересный, — кивнул Бартелми, — Как говорится, основание для предъявления иска.

Ровена повернулась к Анни.

— Ведь это чаша на тебя повлияла. Ты взяла ее и потеряла сознание. Все из-за чаши.

— Возможно, — уклончиво сказал Бартелми. — Но почему? Почему именно Анни?

— Это тоже часть тайны, — с видимым восторгом провозгласила Ровена.

Анни, не принимавшая участия в разговоре, извинилась и вышла в туалет. Посмотревшись в зеркало, она решила, что выглядит очень бледной, почти призрачной. Как после долгой болезни. А вдруг она больна? Какая-нибудь летняя лихорадка, или мигрень, или опухоль мозга… Тут Анни почти запаниковала, пообещав себе срочно обследоваться у врача, хотя в глубине души не верила в болезнь. Ровена права: все это как-то связано с чашей…

Стоя перед зеркалом, она увидела, как дверь за спиной открылась; внутрь заглянула женщина — их глаза на миг встретились — и поспешно удалилась. Анни резко повернулась, рванула дверь и выглянула: женщина исчезла. И все же Анни знала, что не ошиблась: она только что видела Рианну Сарду.