География одиночного выстрела - Андрей Курков

Поставили.

– А что потом? – как-то заторможенно спросил Павел.

Вместо ответа Цыбульник опустил пятно луча на стоявшие рядом ящики, и увидел Павел, что на каждом ящике неровными жирными буквами было написано: «ряд. Урузбеков Махмуд, ряд. Карачаров И. С…, серж. Голобородько В. И…»

Странное состояние, охватившее Павла, не позволило ему задавать новые вопросы, которые, конечно, сразу возникли и зависли напряженно в мыслях.

– Здесь могилы не выроешь… мерзлота… – проговорил Цыбульник и пошел к бетонной лестнице, по которой они сюда спустились.

Вернувшись в кабину, он посидел молча за штурвалом, потом нажал синюю кнопку, и пропеллер зашумел, набирая обороты.

– Главное, чтобы до города горючего хватило, – сказал Цыбульник, наблюдая за возникшим движением стрелок на приборах.

– А на аэродром? – спросил Добрынин. – У меня там вещи…

– Аэродром, – повторил комсомолец. – Ладно. Аэросани набирали скорость.

Павел закрыл глаза, заболевшие то ли из-за усталости, то ли из-за сплошной белизны окружающего мира.

– О! А это что? – пробурчал довольно громко комсомолец, и Добрынин почувствовал, как снижается скорость аэросаней.

Когда машина остановилась, Павел открыл глаза и проследил за направлением взгляда Цыбульника.

Совсем рядом, метрах в пяти от аэросаней, что-то острое торчало из снега.

Цыбульник вышел из кабины. За ним следом вышел и Павел. Подошли.

Перед ними лежал скелет какого-то крупного животного.

Комсомолец, взявшись за ребра скелета, потянул его на себя, и тут Павел увидел вытащенную из снега морду коня Григория.

– Откуда это он здесь? – спросил сам себя Цыбульник.

– Это мой конь, – проговорил Павел. – Подарок товарища Калинина…

– А-а-а, – протянул, кивая, комсомолец. – А смотри-ка, его не всего съели…

И он ткнул перчаткой на смерзшийся хвост и державшийся на какой-то жиле конский орган.

– Надо с собой взять… Кривицкий такие штуки любит, – проговорил спокойно Цыбульник, достал из кармана куртки нож и, перерезав жилу, взял орган и спрятал его в том же кармане вместе с ножом.

– А зачем он Кривицкому? – удивился народный контролер.

– Ну, из оленьих органов хороший холодец выходит, а кроме того строганину можно делать. Берешь его замерзшего за кончик, нож подставляешь, а другой рукой орган крутишь медленно, и получается такая длинная спиральная стружка. Очень вкусно, и готовить не надо.

– Что, сырым едят? – еще больше удивился Добрынин.

– Нуда, замороженным. Так вкуснее, – закончил объяснения комсомолец.

– Дай ножик! – вдруг попросил контролер.

– Зачем? – спросил Цыбульник, но рука его уже полезла в карман куртки.

– Летчик хотел на дверь дома подкову прибить… на счастье…

– А-а, ну я сам, мне удобнее, – комсомолец наклонился к скелету, вывернул на себя обглоданные кости ноги, поддел ножом подкову и, покряхтев, отодрал ее.

– Держи! – протянул он ее Добрынину.

Совсем скоро подъехали они к аэродромной избе, где пробыли недолго. Прибили на дверь подкову. Павел уложил свои принадлежности, включая книгу и два надкушенных сухаря, посмотрел грустно на все еще разложенные доминошки и направился к двери.

Цыбульник прихватил с собою «Тетрадь для записи радиограмм».

Снова загудел двигатель аэросаней. Деревянный дом наполнялся теперь холодом; жизнь из него ушла, и вернется ли она туда когда-нибудь – было неизвестно.

Синяя полярная ночь, подсвеченная многоцветными небесными волокнами, продолжалась, и летели по ней аэросани, в которых поеживался, бодрясь, комсомолец Цыбульник, время от времени посматривая на приборную доску, а на сидении рядом дремал народный контролер Павел Александрович Добрынин.

Глава 16

Первым делом Марк вышел на балкон своего гостиничного номера и тут же глубоко, полной грудью вздохнул – перед ним билось пенными судорогами Каспийское море. Влажный ветер, насыщенный солью, тепло касался лица.

«И это у них зима? – подумал, внутренне улыбаясь, Марк Иванов. – Да-а, ничего не скажешь!»

Тут же на балконе с внешней стороны окна висел термометр. Марк взглянул. Красный столбик крашеного спирта остановился на шестнадцати градусах тепла.

До моря от гостиницы было не больше километра. Сейчас бы пройтись по пустынному берегу! Но нельзя. Через полчаса приедет машина из управления нефтепровода. Надо будет ехать выступать. Кузьма последнее время голову морочит, но нельзя ведь от птицы требовать невозможного. И так уже стихотворений сорок знает, так что неудивительно, что читает их с человеческой точки зрения не к месту. Разучивали с ним перед праздником в Каховке «Песню про Каховку», а он ее на Днепрострое в микрофон прочитал, а в Каховке порадовал зрителей поэмой Маяковского. И самое удивительное, что не помнил Марк, когда и для чего они учили с попугаем эту поэму. Да вообще-то казалось Марку, что и не учили они ее, однако не сам же попугай взял и выучил наизусть Маяковского?! Старый уже попугай, трудно с ним. И тут же Марк испугался мысли о том, что птица может умереть. И что он тогда будет делать? Сам читать?! Стихотворений он, конечно, знает много, но в каждом клубе есть свой декламатор, свой чтец, и никто его, Марка, слушать не станет…

«Закурить, что ли?» – подумал Марк.

Сигареты подарили ему недавно, после выступления в Хасавюртовском районе Дагестана. Сам-то он никогда не курил.

Не закурил он и в этот раз. Решил подарить симпатичную пачку сигарет с иностранным названием на иностранном языке какому-нибудь случайному хорошему человеку.

Вернулся в номер.

Тут почувствовал прохладу, ведь на балкон выходил только в брюках и концертной рубашке.

Обманчива бакинская теплынь.

«Ну ладно, надо покормить Кузьму, и воды ему дать», – подумал Марк.

Устроив на письменном столе номера обед попугаю, артист Иванов присел на диванчик. Задумался: а не зря ли они с Кузьмой учили «Качку на Каспийском море» Корнилова?! И ведь специально только два дня назад учили, чтоб было больше шансов. И все равно ведь, птица – дура, возьмет и прочтет здесь «Песню про Каховку» или еще что-нибудь.

Марк вздохнул. Посмотрел на часы.

Есть не хотелось. Тем более, что артист знал – после выступления будет банкет. Выступление ведь приурочено к празднику – окончили строить новый нефтепровод Баку – Батум. Целый доклад прислали ему, чтоб знал, куда и по какому поводу едет выступать.

«Доставка нефти по нефтепроводу обойдется в два раза дешевле, чем по железной дороге», – на всякий случай повторил Марк заученную главную мысль доклада.

Внизу засигналила машина.

Выскочил на балкон.

Приехали, но не за ним. За каким-то большим грузным человеком, стоявшем на балконе этажом ниже. Шофер помахал ему рукой, толстяк тоже махнул, и дверь его балкона щелкнула замком.

В управление нефтепровода приехали к четырем.

Иса Айсамов, партсек нефтепровода, оказался очень умным и приятным человеком. Он внимательно выслушал просьбу Иванова, все понял и сделал так, как артист просил.

А артист просил сказать пару слов перед выступлением, объяснить собравшимся рабочим нефтепровода и других заводов, что выступление попугая – дело серьезное и смеяться во время выступления не надо. Это раньше смеялись над всем, что говорили попугаи, и просто над попугаями, даже если те молчали. Сейчас же следует слушать не голос попугая, который, конечно, отличается от обычного человеческого, а то, что попугай читает.

В свои слова партсек Айсамов вложил много души и жестов.

Рабочие понятливо кивали.

Марк выглянул из-за кулис – лица зрителей ему понравились.

– Ну, ни пуха! – сам себе шепнул артист и с попугаем на плече вышел на сцену.

Подготовленная Исой Айсамовым аудитория внимательно следила за артистом.

Марк потрогал пальцем микрофон – техника работала.

Подвинулся так, чтобы блестящая сетчатая головка микрофона была напротив клюва птицы.

– Ну, Кузьма, читай! – сказал, повернув и одновременно отклонив голову, Марк.

Кто-то добавил света на сцене.

Попугай по своей старой привычке сначала хмыкнул в микрофон, покрутил клювом, бросив при этом одноглазый взгляд на своего хозяина. И наконец странный, немного скрипящий голос зазвучал в зале:

– …За кормою вода густая – солона она, зелена, неожиданно вырастая, на дыбы поднялась она, и, качаясь, идут валы от Баку до Махачкалы…

Улыбка появилась на лице Марка. Улыбка счастливого человека. Не сорвалось, подумал он, порядок. Так, наверно, и дальше надо: учить за два дня до выступления.

Зал смотрел на птицу широко раскрытыми глазами.

Марк зажмурился из-за слишком яркого освещения.

Завтра днем ему ехать в Киев. Ехать двое суток, а может, и трое.

Стихотворение про Украину будут разучивать в поезде.

Три строфы на украинском языке.

Хорошо еще, что не надо было для сегодняшнего дня учить на азербайджанском!