Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды - Елена Мельникова

В условиях военного завоевания формирование частной собственности на землю проходит в Англии весьма интенсивно, в первую очередь, выделяются земли, собственником которых является король. Уже в VIII в. фиксируются королевские земельные пожалования церкви и частным лицам. Иная картина характерна при мирной колонизации или стабильном расселении. В Скандинавии в период политогенеза целиком и полностью господствует общинная и семейно-родовая (одаль) собственность на землю; конунг не имеет права на какие-либо земельные владения, кроме собственных усадеб, и вплоть до XIII в. не претендует на распоряжение землей. Для Руси поземельные отношения до конца XI в. совершенно неясны из-за отсутствия источников. Однако обеспечение церкви только десятиной после принятия христианства Владимиром и длительное отсутствие земельных пожалований в ее пользу говорит, вероятно, о том, что земля вплоть до конца XI в. (по В. Л. Янину) находилась в общинной собственности, и князь не имел права отчуждать ее.

Королевская власть в Англии является развитием власти военного вождя, и уже в первых судебниках (конец VI в.) король – судя по вергельдам – получает особый статус, который неуклонно повышается. Скандинавские конунги – представители родовой знати, и их статус продолжает определяться обычаем, не закрепляясь законодательно вплоть до XII или XIII в. Древнерусские князья IX–X вв., скандинавы по происхождению, вероятно, сохраняют то же положение: так, князь не является субъектом права ни в Правде Ярослава, ни в последующих судебниках.

Основные функции верховной власти – военная, административная, фискальная и др. – в англо-саксонских политиях очень рано начинают дифференцироваться: первая выполняется дружиной и ополчением, остальные – королевскими чиновниками. В Скандинавии и на Руси, по крайней мере до начала-середины XI в., все эти функции осуществляет дружина верховного правителя, что приводит к корпоративности военной элиты (А. А. Горский).

На Руси, как кажется, значительно позже складывается система территориально-фискальных округов, нежели в Англии и Скандинавии, где она формировалась прежде всего для нужд военной организации общества.

Наконец, многочисленные сходства/различия обнаруживаются и в конкретных проявлениях исторических процессов: механизме сбора податей (полюдье/вейцла на Руси и в Скандинавии; в Англии – регулярное налогообложение), установлении верховной власти (избрание конунга/«ряд» с Рюриком и дальнейшее приглашение князей Новгородом; отсутствует в Англии), харизматичности (сакральности) «королевского» рода (повсеместно) и его легитимизации с помощью династических легенд (ср. легенды о призвании основателя династии на Руси и в Англии) и ми. др.

Подавляющее большинство названных явлений никогда не исследовалось в сопоставительном плане, хотя отмеченные, равно как и многие другие сходства и различия в социальном строе, политической организации, административном управлении, наконец, в культуре Руси, англо-саксонской Англии и Скандинавских стран способны пролить новый свет на белые пятна ранней истории Руси и значительно углубить в целом наше понимание процессов европейского политогенеза.

(Впервые опубликовано: ВЕДС. XXIII: Ранние государства Европы и Азии: проблемы политогенеза. 2011. С. 188–197)

Часть II

Скандинавы в истории Восточной Европы

Название «русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства (IX–X вв.)

Е. А. Мельникова, В. Я. Петрухин

Предысторию Руси и Русской земли «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ) начинает с Великого переселения народов: расселения славян с Дуная и освоения ими Восточноевропейской равнины. К этой эпохе восходит историческая память всех народов, принявших участие в Великом переселении, здесь «точка отсчета» авторов раннеисторических описаний. С переселения на Британские острова (середина – конец V в.) начинает историю англов хронист Беда Достопочтенный; переселением из Азии в Скандинавию открывается история скандинавских народов в «ученой легенде» исландского автора XIII в. Снорри Стурлусона; и др.

Особой источниковедческой проблемой стала проблема этнонимии. Традиционное использование в древней и средневековой историографии этнонимов типа скифы, гунны, франки и др. по отношению к самым различным, часто неродственным народам, возникновение новых названий, их распространение, изменение изначального содержания, превращение в топонимы, хоронимы и политонимы – все это есть отражение в исторической этно- и топономастике комплекса противоречивых этнокультурных процессов, которые сопутствовали формированию классового общества, государства и раннесредневековых народностей[393].

В полной мере это относится и к эволюции слова «русь». Острота споров вокруг этимологии названия восточнославянского государства, возникших во второй половине XVIII в. в полемике М.В. Ломоносова с немецкими учеными в Российской академии и имевших в то время отчетливо выраженный политический характер, сохранялась до последних десятилетий. И норманисты, и антинорманисты в XVIII – первых десятилетиях XX в. стояли на единых методологических позициях: идеалистическом представлении о возможности создания государства одним лицом или группой лиц. Это обусловило подмену проблемы происхождения государства вопросом о происхождении его названия. Именно поэтому в домарксистской науке признание скандинавской этимологии названия Древнерусского государства неизбежно вело к утверждению приоритета скандинавов в самом его формировании[394].

В советской историографии показано, что возникновение Древнерусского государства стало возможным лишь в результате экономического и социального развития, внутренних процессов; что внешние влияния могли несколько ускорить или замедлить, но отнюдь не заменить их. Не без воздействия этой концепции в 1950-1960-е гг. в зарубежной историографии наметился пересмотр взглядов на образование Древнерусского государства и изменилась оценка роли скандинавов в этом процессе, а обсуждение славяно-скандинавских связей стало более объективным. Было обращено особое внимание и на принципиальное различие и независимость вопросов этимологии названия (проблемы преимущественно лингвистической) и образования государства (проблемы сугубо исторической), которые не могут и не должны подменять друг друга.

Однако еще в конце 1950-х гг. польский историк X. Ловмяньский, различая эти два вопроса, отмечал, что, хотя скандинавская этимология слова «русь» «не свидетельствует как таковая о решающей роли норманнов» в процессе возникновения Древнерусского государства и, более того, убедительно обоснована лингвистически[395], тем не менее местное происхождение названия заслуживает предпочтения и потому следует попытаться установить именно местную, исконно славянскую этимологию названия «русь»[396]. И до сих пор, хотя языковеды считают доказанной его скандинавскую этимологию[397], время от времени проявляется стремление обосновать любое – кроме скандинавского – происхождение этого слова: готское, прибалтийско-славянское, иранское, кельтское или иное[398].

И.П. Шаскольский показал, что «антинорманизм» подобного рода использует устаревшую аргументацию, игнорирует достижения современной науки, а Д. А. Авдусин отметил связь его распространения в 1940-1950-е гг. с общественно-политической ситуацией в СССР, борьбой против «космополитизма»[399]. Продуктивность и научное значение антинорманизма заключаются не в оспаривании скандинавского происхождения русских князей, скандинавской этимологии слова «русь», не в отрицании присутствия скандинавов в Восточной Европе, а в освещении тех процессов развития восточнославянского общества, которые привели к формированию государства, в выявлении взаимных влияний древнерусского и древнескандинавского миров.

В последние десятилетия в мировой науке конкурируют две трактовки слова «русь». Многие советские и зарубежные лингвисты, историки и археологи придерживаются скандинавской этимологии названия и постепенно пополняют ее аргументацию (лингвистическую— А. И. Попов, Г. А. Хабургаев, Г. Шрамм, археологическую – Г. С. Лебедев). Ряд советских историков вслед за М.Н. Тихомировым[400] настаивает на автохтонном (среднеднепровском) происхождении этого названия, однако доказательства в их трудах либо отсутствуют, либо сводятся к общим соображениям о существовании в Среднем Поднепровье Русского государства на рубеже VIII–IX вв. (или раньше) при отсутствии здесь скандинавских древностей.

В отечественной и зарубежной этнографии, лингвистике и археологии накоплено много новых данных, прямо или косвенно проливающих свет на спорный вопрос. Важны, в частности, общетеоретические исследования, раскрывающие механизм взаимодействия этносов в эпоху образования раннегосударственных структур. При этом отмечается полиэтничность господствующего слоя нарождающегося государства. Культура этого слоя в отличие от массовой, крестьянской, этнические характеристики в которой более устойчивы, по своему существу призвана отмечать социальный статус ее носителя, а не его этническую принадлежность. Наконец, применительно к собственно русско-скандинавским связям поставлен вопрос о синтезе обоих – наряду с другими – этносов в процессе формирования Древнерусского государства[401]. Необходимо отметить углубление комплексности исследования проблемы – широкого использования и взаимопроверки данных языка, письменных источников и археологических материалов.