Свет молодого месяца - Эжени Прайс

— Нет, нет, — не о Хорейсе.

— Так что ты, детка? Ты выглядишь, будто привидение за тобой гналось по дому.

Мэри поставила посуду и, плача, бросилась в объятия женщине, которая когда-то кормила грудью ее и Хорейса, и Джейн. Длинные темные руки обняли ее и широкая ладонь гладила спину, делая крути, как Ларней обычно гладила, когда случались детские горести.

— Что-то плохое, раз мисс Мэри плачет, — ласково сказала она. — Ну поплачь еще, еще. Нет так, чтобы глаза покраснели, но подольше. — Мэри не могла понять, каким образом газетная статья о случившемся за сотни миль в Виргинии, могла вызвать у нее чувство отчужденности от мамы Ларней. Чувствовать себя презираемой за белую кожу. Именно чувствовать себя белой, и не такой как обычно, по отношению к самому близкому человеку на свете. У мамы Ларней не могло быть скрытой мрачной горечи. Она была членом их семьи, — она гордилась тем, что она член семьи Гульдов.

— Шайка негров в Виргинии восстала против белых, мама Ларней, и убила их без всякой жалости. Некоторых ночью, во время сна. Саблями и топорами. Они зарубили женщин и детей и стариков. В домах они убивали подряд всех решительно белых. Почему? Почему они это сделали?

Ларней отошла на два-три шага. Она взяла тряпку и вытерла совершенно чистый стол. Потом посмотрела на Мэри.

— Как думаешь, мисс Мэри, вот стою, смотрю тебе в глаза и говорю, такая упрямая, нахальная? Ответь, девочка. Черным это нельзя. Хороший черный не смотрит в лицо, с кем разговаривает.

Мэри нахмурилась.

— Я не знала, что есть такое правило.

— Да, такое правило. И хорошее. Своих детей учила не нарушать его. Много белых сердятся, если негр не смотрит на землю, или в потолок или в пол, когда разговаривают. И хорошие белые. Ларней тебе в глаза смотрит. Я — скверная, нахальная черная?

— Нет, мама Ларней. С тобой все по-другому.

Глубоко посаженные карие глаза смотрела на Мэри с минуту, потом Ларней продолжила:

— Вот ты и ответила на свой вопрос, милая. По-другому и есть по-другому. Не забывай. Что было в Виргинии, здесь не будет, на Сент-Саймонс. Мы все другие здесь, и черные и белые.

Мэри села на камышовый стул Ларней.

— Ты знала о том, что случилось в Виргинии, еще до того, как я тебе сказала, да?

— Ну, слышала слухи.

— Но откуда же ты об этом могла узнать?

— Не хочу невежливо говорить, но есть вещи, про которые белые ничего не знают, мисс Мэри.

Мэри вдруг опять стало страшно.

— Мама Ларней, ты когда-нибудь думаешь о том, что ты — раба?

— Зачем это?

— Мне надо, чтобы ты сказала правду. У тебя не вызывает ненависти к нам то, что папа, ну, известным образом, владеет тобой?

Ларней опять вытерла чистый стол, и положила тряпку.

— Разве твой папа управлял первым кораблем с рабами, девочка? Разве он первый купил испуганного негра и заставил жить в стране, где тот не понимал ни одного слова, которое ему кричали? Разве масса Гульд первый дал мотыгу черному и сказал «иди, рой мое поле». Разве твоя мама-ангел первая белая, дала черной кухонное полотенце и сказала «иди, мой мою посуду»? Успокойся, девочка. На этом острове все спокойно.

Мэри подумала с минуту.

— Ты хочешь сказать, раз уж рабство все равно существует, на Сэнт-Саймонсе люди довольны, насколько это возможно? Так?

— Насколько знаю, здесь один только негр не понимает, что ему здесь хорошо живется.

— Берт.

— Мой Джон просил массу Джеймса продать его. Он из Виргинии, близко к месту, где все это случилось. Земля там истощена. Все белые хозяева сердятся на мир. Берт весь исполосован, вот так они сердятся. Его сделали нехорошим негром. Может быть, он родился нехорошим негром, но есть рука, может быть черного надсмотрщика, — в ней бич помог скверному в нем разрастись, как огуречная тина. — Ларней опять вытирала чистый стол. — Надо от него избавиться скорей. Берт — черный дьявол.

Мэри взглянула из кухонного окна. Дождь прекратился, и тени деревьев метались по зеленой траве; день вдруг стал ярким, ветреным, и черные стволы и ветви складывались в узоры, которые сразу изменялись.

— Мама Ларней, а в других местах действительно так плохо? С кем-нибудь из твоей семьи — перед тем, как ты попала к папе, или вообще когда-нибудь белый хозяин обращался жестоко? Бил или еще хуже? Ты была уже молодой женщиной, когда папа купил тебя. С тобой что-нибудь ужасное случалось?

Ларней расправила свои широкие плечи.

— Мисс Мэри, когда надо о чем-то поговорить, нужном, Ларней на месте. Только тогда. Иди, девочка. Мне надо заняться работой. И тебе тоже.

Глава XVI

— О, Джим, я сказала тебе чтобы ты принес побольше масла! Мне так хочется масла!

— Алиса, здесь по крайней мере четверть фунта на тарелке.

— Ты не понимаешь, о чем я говорю. Я знаю, что от глупого мужчины нельзя ожидать, чтобы он понял, когда женщине страшно хочется какой-то еды, но… — она резко повысила голос, — неужели недостаточно того, что мне приходится жить в этом Богом забытом месте, окруженной уставившимися на меня физиономиями и змеями, и жуками, и ящерицами, — да еще этот ужасный завывающий ветер, который целых три дня не ослабевал. Что же, я еще должна и умирать от голода? — Она швырнула салфетку в лицо Джима. — Я ожидаю ребенка! Меня до смерти пугают каждый день, и я умираю от голода, я не могу жить без масла!

Когда она начала всхлипывать, Джим швырнул салфетку ей обратно.

— Слушай, вытри глаза и ешь завтрак. Ты не первая женщина в ожидании ребенка, но пари держу, ты первая женщина, у которой муж бросает работу, чтобы принести ей еду, когда в доме полно слуг, которые могли бы это сделать. — Он вдруг сел на кровать и пригладил ее волосы. — Алиса, извини, мои нервы тоже издерганы.

— Иди на свою драгоценную работу, — огрызнулась она. — Я ни кусочка не съем, пока ты не уйдешь из комнаты.

— Вот и отлично. — Он направился к двери.

— Джим, погоди. Где ты сегодня работаешь?

— Папа и работорговец из Саванны ждут меня внизу. Мы продаем одного человека. А что?

— Ничего. Я просто хотела знать, где ты будешь.

Он вернулся к кровати.

— Это так важно для тебя?

— Нет. И я вовсе не бедная, если не считать…

— Да, я знаю, — сказал Джим, снова направляясь к двери. — Ты не бедная, если не считать змей, и ветер, и негров, и мох, и ящериц, и жуков! Ешь завтрак. И оденься и приходи вниз вовремя к обеду, слышишь?

Он хлопнул дверью и Алиса забыла о нем; она засунула весь кусок свежего, вкусного масла в рот и откинулась на подушки, на мгновение удовлетворив свою отчаянную потребность. Сильный северо-восточный ветер хлопал ставнями с монотонным постоянством. Она вздрогнула, съела кусочек оладьи; без масла она была безвкусна. Алиса подвинула почти не тронутый поднос к ночному столику, вскочила, надела только две нижних юбки и свободное полотняное платье, которое не застегивалось на ее располневшей талии, накинула на плечи плащ и спустилась вниз; она вышла через парадную дверь, и побежала, сгибаясь от ветра, к кладовке над родником. «Я сама достану масло, — сказала она вполголоса, — если они не хотят мне его давать, я украду и спрячу у себя в комнате».