Мой Артек - Нина Храброва

Великое спасибо тебе, Белокуриха.

Иногда возвращаться в юность бывает опасно.

Зато Чуйский тракт явно давно и долго с нетерпением поджидал меня — с такой щедростью распахнул он свою красу. У Горно-Алтайска тракт осенен березовыми и тополиными аллеями. Дальше он то плавно, то круто уходит вверх, рассекает пади и хребты и очаровывает и восхищает. В автобус то и дело входят раскрасневшиеся женщины с ведрами и корзинами, полными грибов, чёрной и красной смородины, крыжовника. А на опушках в сизо-зеленых зарослях уже наливаются оранжевым соком целебные гроздья облепихи… Со склонов лиловых скал серыми реками стекают осыпи. Распахнулся вдруг фантастический мир разноцветных гор и ярко-зеленой долины среди них, исчез из виду и навсегда остался в памяти. Видела я рождение рек: звенели по камням, неслись с вершин прозрачные горные ручейки, сливаясь в Чую, Чуя неслась к Катуни, а там, в долине, в широком и светлом просторе, Катунь и Бия соединялись и становились вольной и плавной Обью… В спокойном достоинстве стояли вдоль тракта деревни, дома из светло-коричневых тесаных кедровых да лиственничных бревен, а наличники белые и голубые. Уходили в небо белогривые хребты Тархаты, чуточку замирало сердце от крутизны поворотов «тёщиного языка», от высоты Чикета, от красоты Черги. Внизу, в долинах, покоилась солнечная дымка.

Так, больше трех десятков лет спустя, судьба помогла мне завершить два круга: побывать и в крымском Артеке, и на Алтае. Разумом я безусловно, безоговорочно понимаю: в эти годы всё в Крыму и на Алтае шло в ногу с современностью, всё совершенно несравнимо с тем, что было здесь сорок лет назад, все стало красивее и удобней для жизни. Но память сердца бродит вокруг магнолий июня 1941 года да по горным тропинкам вокруг деревянной Белокурихи военных лет. Как точно сказано поэтом: «О память сердца, ты сильней рассудка памяти печальной…» Хотя у меня в данном случае все наоборот: рассудок видит яркое, цветное, нарядное, в общем-то удобныи беззаботный сегодняшний день, а сердце печалится об ушедшей неудобной и трудоемкой старине. Но ведь человек был бы слишком прямолинейным, если бы не был ему присущ этот парадокс…

Уже упоминалось — артековцев у нас в стране теперь 500 тысяч, и в одной только маленькой Эстонии их более 7 тысяч! Недавно на пленуме ЦК ЛКСМЭ секретарь по школам Керсти Рей много говорила о том, что дети, побывавшие в Артеке, несут в себе особый заряд: они прочно входят в сферу общественной жизни, их привлекает в своих школах пионерская и комсомольская работа, они вносят свой мировоззренческий вклад в общественную жизнь и постоянно развивают свою индивидуальность.

Это — бесспорно. Истина эта проверена не только почти шести десятилетней историей Артека. Схема столь же вековечна, сколь и проста: человек — коллектив — мировоззрение. Недавно я в известной статье Чернышевского «Русский человек на рандеву» отметила отрывок: «…Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется наблюдать мне? в чем останется участвовать мне?»

Что возразишь Чернышевскому? Если бы человек, став двуногим, не пошёл в соседние пещеры и не позвал соседей на охоту за мамонтами, наверное, он бы очень скоро снова опустился на четвереньки… Индивидуалисту только потому легко и удобно оставаться индивидуалистом, что вокруг него человеческое сообщество постоянно создает общечеловеческие ценности, материальные и духовные.

Артек всегда преподавал и преподаёт эту извечную истину с тем совершенством, с той виртуозностью, с какой можно и надо преподавать ее детям. И истина эта остается с людьми навсегда. Вопрос, однако, в том, что в этой виртуозности нуждаются все школы и пионерские лагеря, все пионерские и комсомольские организации нашей страны и других социалистических стран. Но 500 тысяч человек для этого — мало. И шестидесяти лет существования Советского государства — тоже мало.

При всей быстроте технического прогресса для стабилизации законов общественного развития нужны не десятилетия — веха испытаний, утверждения, противостояния, падений и взлетов. А вокруг нас — войны, и распри, и вражда племен. И внутри нашего общества еще живет кое-где застарелая ненависть к трудной правде, и застарелое обожание легкой лжи о легкой жизни где-то, где нас нет; и духовная лень, и леность мысли; и желание прожить полегче, без особой затраты собственных сил и, стало быть, за счет затраты чужих. И вообще — насколько удобнее, настроив ухо на соответствующую «словоохотливую» радиоволну, прислушиваться к чужим мыслям, чем поглядеть вокруг и задуматься самому. Как удобно сказать себе: не я один бездельничаю на работе, все бездельничают; не я один ни над чем не задумываюсь — всем надоело думать; не я один ворую у государства — все воруют… — и так далее. Удивительно! Человек — возможно, единственное разумное существо во всей Вселенной — совершенно не может уразуметь, что ему хорошо, полезно и нужно… Удивительно — как трудно, оказывается, отличить добро от зла и как легко поменять их местами.

Вот поэтому учёные — педиатры, психологи, философы всего мира постоянно напоминают нам: все разумное, доброе, честное надо закладывать в детстве. В разных словосочетаниях звучит одинаковая по мысли пословица разных народов: дитя надо воспитывать, пока оно поперек лавки лежит. То есть уже в грудном возрасте прививать ему условные рефлексы. И, если это удалось, не забывать о том, что и дальше надо воспитывать его каждый день, наставлять каждый его шаг. Помнить — даже и эти усилия не всегда дадут положительные результаты…

У меня есть знакомый, который время от времени изрекает:

— Посмотрите, какой интеллигентный человек!

— А по чему вы судите?

— Как он красиво держит вилку и нож, как хорошо сидит на нём одежда! Он умеет вести себя.

Я возражаю, мол, это лишь часть интеллигентности. Что нужно еще уметь чувствовать, мыслить, читать, знать, отвечать за себя и других, быть честным и добрым, совестливым и терпимым… Куда там! Он с грудного возраста закодирован: интеллигентность — это спортивная походка и платочек в нагрудном кармане. А дочь его, ходившая в детский сад, бывшая активной пионеркой и комсомолкой, теперь взрослый, живущий по законам советского общества человек, считается самой отчаянной спорщицей среди молодежи одноэтажных коттеджей одного таллинского района.

— А вы знаете, она умная и думающая, — довольно говорит мой знакомый.

— Интеллигентная?

— Да, она умеет держаться.

Кажется, с помощью синонимов мы почти договорились до общеизвестной чеховской формулы — что в человеке все должно быть прекрасно: лицо, одежда, душа, мысли. Только вот знакомый-то мой, пожалуй, не читал, или совсем мало читал Чехова… Какое это однако, благо, если последующие поколения умеют учиться на ошибках предыдущих. Поэтому я с каждой новой книгой все больше ценю таких писателей, как Эме Бээкман, Антс Саар, Лплли Промет, Юло и Юри Туулики, Виллем Гросс и Яан Кросс — за их постоянную готовность идти в бой против мещанства, манерности, самодовольства, ограниченности.

А после лаконичного, общеизвестного чеховского определения интеллигентности хочется привести еще и современное: глубоко пережитую, сотни раз передуманную, выстраданную мысль Василия Шукшина: «…Явление это — интеллигентный человек — редкое. Это — неспокойная совесть, ум, полное отсутствие голоса, когда требуется — для созвучия — „подпеть“ могучему басу сильного мира сего, горький разлад с самим собой из за проклятого вопроса: „Что есть правда?“, гордость… И сострадание судьбе народа. Неизбежное, мучительное. Если всё это в одном человеке — он интеллигент. Но и это не все. Интеллигент знает — интеллигентность — не самоцель».

Если меня спросят придирчиво, с честными намерениями, я и отвечу честно — нет, я не могу назвать из наших питомцев, из нашего небольшого воспитательского коллектива никого, кто полностью соответствовал бы строгой требовательности Шукшина. Это, действительно, крайне редкое явление — человек, в котором совместилось бы все, о чем говорит Шукшин. И это — великолепное явление. Такой человек ушел далеко вперед по сравнению с идеалом и минувших, и даже наших дней — энергичного, делового, для которого любую проблему решить все равно что орех щипцами расколоть: было ведь время, когда наша литература в качестве примера предлагала нам и такого героя. Люди мысли — в поиске. И мы можем только радоваться тому, как видит Шукшин настоящего человека, я хочу сказать — настоящего советского человека, настоящего интеллигента. Но в наших бывших пионерах есть, пусть, повторяю, не в полном сочетании, эти черты: и неспокойная совесть, заставляющая их много и честно трудиться; и, безусловно, ум; и поиск правды; и тревога за судьбу народа, за судьбу человечества; и не станет подавляющее большинство из них подпевать — для созвучия — могучим басам неправды. Если в человеке есть хоть одно такое свойство — значит, — он неизбежно, обязательно принесет, благодаря хотя бы одному этому свойству, пользу обществу. Если же прибавить ко всем названным Шукшиным гуманным человеческим свойствам ещё органичное, с детства усвоенное чувство интернационализма (оговорюсь еще раз — оно ведь не исключает здорового чувства национальной гордости) — человек станет еще богаче духовно. В простых, естественных своих проявлениях эти черты всегда были присущи духу Артека. И, как уже не раз говорилось, и далеко не мной одной, а каждым, кто пробыл хотя бы одну смену в Артеке, — пионер увозит с собой в свою дальнейшую жизнь, в жизнь своего коллектива этот артековский настрой.