Покров для архиепископа - Питер Тремейн

— Значит, есть другой кандидат? — уточнила Фидельма.

— Его Святейшество думает над этим.

Эадульф удивился.

— Я думал, что сейчас здесь очень мало саксов, которые подходили бы на этот пост?

— Так и есть, — согласился Геласий. — Его Святейшество склоняется к тому, что нынешние времена не способствуют тому, чтобы церковное главенство в земле саксов было доверено саксу.

— Но саксам это может не понравиться, — вырвалось у изумленного Эадульфа.

Геласий повернулся к нему, хмурясь.

— Смирение — первая заповедь веры. — В его голосе слышалась угроза. — Саксы должны смириться перед решением Рима. В этот час и в этих стенах я не могу сказать ничего более, но можете быть уверены, что кандидатура настоятеля Путтока на сей пост не рассматривается. Однако это должно пока что оставаться в тайне.

— Конечно, — дипломатично согласился Эадульф. — Я всего лишь думал вслух. — Он помолчал и добавил: — Интересно, знает ли об этом решении сам настоятель Путток?

— Я уже сказал, что это пока останется между нами. Путток узнает, когда придет время.

Фидельма бросила на Эадульфа предостерегающий взгляд, когда тот открыл рот, чтобы продолжить свою мысль. Сакс тут же осекся.

— Главное в настоящий момент — разрешить дело об убийстве Вигхарда, — продолжал Геласий. — И мы рассчитываем на вас… обоих, — произнес отчетливо и со значением, и затем, не говоря более ни слова, повернулся и вышел.

Угрюмый Марин вышел следом.

— Почему ты хотела, чтобы я молчал про Путтока? — спросил Эадульф, когда они ушли. — Я просто думал узнать, претендует ли он по-прежнему на посох архиепископа.

— Нам следует держать наши рассуждения при себе. Если Путток настолько тщеславен…

— А люди убивали и из меньшего тщеславия, — перебил Эадульф, заканчивая ее мысль.

— В таком случае, мы должны предоставить ему веревку, которой он сможет сам себя удавить. Нельзя давать ему знать о наших подозрениях.

Эадульф пожал плечами.

— Только имей в виду, что я не подозреваю никого, кроме Ронана Рагаллаха, тем более после подтверждения, которое дала Эафа. У нас есть свидетельство, что Ронан бродил вокруг гостевых палат в ночь перед убийством, потом, что он расспрашивал о Вигхарде и его свите утром в день убийства, и, наконец, его задержали, когда он бежал из гостевых палат дома сразу после того, как Вигхард был убит. Неужели этих доказательств недостаточно?

— Нет, — твердо ответила Фидельма. — Мне нужно что-то большее, чем отрывочные свидетельства…

На последних словах она неожиданно невольно зевнула. Усталость от долгого дня, переполненного событиями, наконец настигла ее. Она лениво покосилась на блюдо с едой, что принес Лициний. Несмотря на полуденную сиесту, она была совершенно обессилена, у нее не было сил даже смотреть на еду.

— Теперь моя ближайшая цель — сон, Эадульф, — сказала она, сдерживая зевоту. — Встретимся здесь же завтра до полудня и обсудим все, что знаем на данный момент.

— Мне проводить тебя до постоялого двора?

Она улыбнулась и хотела было кивнуть, как вдруг юный стражник Фурий Лициний выступил вперед:

— Я провожу вас, сестра, мне ведь в ту же сторону, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

А Фидельма слишком устала и была уже не в силах спорить. И, пожелав Эадульфу доброй ночи, она, сонная, вышла вслед за молодым стражником. Они шагали через мраморные залы дворца, пересекли опустевший большой зал, вышли в портик и дальше на Виа Мерулана.

Когда они добрались до маленького постоялого двора возле капеллы Святой Евпраксии, она едва не заснула на ходу.

Диакониса Эпифания, стоявшая у ворот, поспешила ей навстречу. С той поры, как она узнала, какая Фидельма нынче важная птица — сам епископ Геласий доверил ей какое-то дело, а в подчинении у нее даже тессерарий дворцовой стражи, диакониса не знала, как услужить почетной гостье. И теперь она заквохтала над обессилевшей Фидельмой, как заботливая мамаша. Взяв девушку под руку, она махнула рукою молодому стражнику и повела свою усталую подопечную через ворота прямо в спальню. Фидельма забылась, прежде чем голова ее коснулась подушки. Она спала глубоким сном, хотя и не без сновидений, столь нужных усталому разуму для отдыха от всех новых сведений и картин, что впечатались в него за долгий день.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сестра Фидельма пошевелилась в своей постели, разбуженная ослепительным утренним римским солнцем, заливавшим ее спальню. Она сладко потянулась, чувствуя, что по-настоящему отдохнула, и заметила, как тепло и светло за окном. Она чуть нахмурилась, откинула одеяло и выскочила из постели. Да, было уже не рано; но ее это не слишком огорчило: хороший сон был ей необходим. Некоторое время спустя, умывшись и одевшись, Фидельма вышла из комнаты. Диакониса Эпифания и ее муж Арсений, конечно, уже давно подали jentaculum, утреннюю трапезу, и Фидельме теперь придется позавтракать в другом месте, например, купить фруктов в лавке на Виа Мерулана, что по дороге в Латеранский дворец. Но и это ее не заботило. Удивительно, насколько отдых и сон способны сделать жизнь прекрасной.

К удивлению Фидельмы, когда она спустилась во внутренний дворик гостиницы, навстречу ей попалась лучезарно улыбающаяся Эпифания. В ней ни за что было не узнать ту равнодушную хозяйку гостиницы, что встречала Фидельму два дня назад.

— Хорошо поспали, сестра? — приветливо спросила она.

— Да, — ответила Фидельма. — Вчера я невероятно устала.

Пожилая женщина коротко кивнула.

— Это точно. Вы даже не замечали, как я помогала вам улечься. Мы решили вас не будить, дать вам выспаться. Но еда для вас готова, сестра, в нашей маленькой трапезной.

Фидельма очень смутно помнила, как та помогала ей дойти до постели. Она не ожидала такой любезности от этой женщины.

— Но ведь уже поздно. Я бы не хотела нарушать распорядок гостиницы…

— Что вы, сестра, это никого не затруднит, — почти заискивающе промурлыкала Эпифания, провожая гостью в маленькую опустевшую трапезную. Стол был накрыт на одну персону, и диакониса продолжала хлопотать вокруг Фидельмы. Еда была превосходной: белый хлеб и блюдо с медом и фруктами, по большей части виноградом и фигами. За недолгое время, проведенное в Риме, Фидельма усвоила, как римляне едят: с утра легкий jentaculum, а днем — обильный prandium, главная еда дня. Когда же солнце садилось, подавали легкий ужин, или cena. Привыкла она к этому не сразу, ведь в ирландских монастырях и даже в Нортумбрии самой сытной едой был ужин.

Уже доедая завтрак, Фидельма решила спросить, не заходил ли кто за ней. Ведь Фурий Лициний обещал прийти за ней и проводить ее во дворец.

— Да, утром приходил тессерарий и спрашивал вас, — подтвердила Эпифания. — Он сказал мне, чтобы вы отдохнули столько, сколько вам нужно, потому что он и брат… — Эпифания сморщила лицо, пытаясь вспомнить имя.

— Эадульф? — догадалась Фидельма.

— Да, именно. Он и брат Эадульф пока проведут еще один поиск того, что пропало… — Эпифания нахмурилась, она явно не любила загадок и недоговоренностей. — Сами-то понимаете, что это значит?

Фидельма кивнула. Хотя она удивилась бы, если бы Лициний с Эадульфом на этот раз нашли в Латеранском дворце что-нибудь из пропавших сокровищ. Если там что-то и было, то это давно успели унести.

Вдруг Эпифания спохватилась:

— Ах да, я едва не забыла, сестра: для вас была записка.

— Для меня? — переспросила Фидельма. — Из Латеранского дворца?

Она решила, что это от Эадульфа.

— Нет, ее принес какой-то мальчик на рассвете.

Эпифания подошла к столу у стены и взяла небольшой сложенный кусок папируса.

Озадаченная, Фидельма прочла на внешней стороне свое имя, написанное латинскими буквами четким почерком. Развернув письмо, она в изумлении раскрыла рот, потому что написано оно было знаками Огама, тем старинным ирландским письмом, когда от основной линии отходят штрихи либо ее пересекают черточки. С приходом христианства все больше распространилась латинская письменность и огамическое письмо использовали все реже. Говорили, что этот алфавит подарил древним ирландцам сам Огма, языческий бог красноречия и книжности. Фидельма, разумеется, знала Огам — его еще использовали в хрониках и летописях. Знание Огама позволяло читать древние тексты, например, посохи поэтов — целые саги, записанные на жезлах из тиса и орешника. Теперь их переписывали — по-ирландски, но латинскими буквами.

Фидельма быстро пробежала взглядом записку. Ее глаза расширились от изумления.

Сестра Фидельма!

Я не убивал Вигхарда. Я думаю, вы подозреваете, что это так. Найдите меня сегодня в катакомбах Аврелии Рестуты на кладбище за воротами Метронии. Приходите без провожатых. Приходите в полдень. Я расскажу вам свою историю, только вам одной и никому больше.