Маскарад - Мелисса Круз

Вдруг ее посетила неожиданная мысль: а что, если парень в маске был Оливер? На вечеринке были и другие из Красной крови… а Оливер терпеть не мог оставаться в стороне от общего веселья. Шайлер была уверена, что он сумел бы как-то разузнать об этой затее. Может, ее влекло к парню в маске потому, что это был ее лучший друг? Может, они действительно целовались с Оливером? И потому он так внимателен к ней в последнее время? Потому обращается с ней с такой нежностью?

Шайлер взглянула на Оливера, сидящего на другой стороне комнаты. Он, скривившись, наблюдал, как Мими Форс, его партнер по лабораторной работе, пережгла фруктозу и та, растаяв, образовала приторно воняющий комок — сущее бедствие.

Если она целовалась с Оливером, означает ли это, что теперь они с ним больше чем просто друзья? Должны ли они начать встречаться? Привлекал ли он ее когда-нибудь? Шайлер взглянула на каштановые волосы юноши, падающие ему на глаза, и вспомнила, как в Венеции ей сильнее всего на свете хотелось попробовать его крови. Можно ли считать, что это влечение того же рода? И как он сам относится к ней?

Шайлер положила аккуратно выплавленные квадратные леденцы на стол и заметила краем глаза еще одного парня.

Это был Джек Форс. У нее моментально заныло под ложечкой.

И вдруг Шайлер осознала, что просто обманывает себя. Она может поиграть с идеей о том, что ей нравится Кингсли или Оливер. Но на самом деле она знала, что лелеет не такую уж тайную надежду насчет того, с кем целовалась на самом деле. Она хотела, чтобы это был один, и только один юноша.

Джек.

ГЛАВА 23

Когда Шайлер вернулась из школы домой, Лоуренса все еще не было. Она попросила Юлиуса перенести в комнату Корделии дедушкин багаж: эти вещи выглядели такими покинутыми в коридоре!.. Хэтти приготовила ужин, и Шайлер унесла поднос к себе в комнату и съела мясной хлеб и картофельное пюре, сидя перед компьютером. Корделия никогда бы этого не допустила. Бабушка неусыпно следила, чтобы Шайлер каждый вечер ужинала за столом, как полагается. Но Корделии больше не было рядом, чтобы следить за соблюдением установленных ею правил.

Шайлер скормила Бьюти остатки еды со своей тарелки, проверила почтовый ящик и вяло попыталась доделать домашнее задание.

Потом она отнесла поднос на кухню и помогла Хэтти загрузить посудомойку. Был уже десятый час. Дедушку увели больше двенадцати часов назад. Сколько же может тянуться это заседание?

В конце концов, уже около полуночи, в замке повернулся ключ. Это был Лоуренс. Вид у него был изможденный, лицо избороздили морщины. Шайлер показалось, будто за прошедшие часы он постарел на несколько десятилетий.

— Что произошло? — спросила она, вскочив с диванчика у окна, где уже успела задремать.

Гостиная, из которой убрали тяжелые шторы и чехлы с мебели, оказалась на удивление уютным местом. Хэтти разожгла огонь в камине, и Шайлер любовалась видом на реку и никак не могла налюбоваться.

Лоуренс повесил свою помятую шляпу на вешалку и тяжело опустился в одно из старинных кресел, стоявших напротив камина. С сиденья поднялось облачко пыли.

— Корделии не мешало бы потратить немного денег, чтобы в доме было малость почище, — проворчал Лоуренс. — Я ей оставлял на черный день.

Корделия всегда держалась так, что Шайлер была убеждена: денег у них нет, а то немногое, что имеется, уходит на нужды первой необходимости: оплату учебы в Дачезне, еду, крышу над головой, жалованье минимуму прислуги. На все выходящее за эти пределы — новая одежда, деньги на кино или рестораны — выделялось с ворчанием по доллару.

— Бабушка всегда говорила, что мы разорены, — сказала Шайлер.

— По сравнению с тем, как мы жили прежде, — да, конечно. Но мы, ван Алены, отнюдь не банкроты. Я проверил сегодня счета. Корделия разумно вкладывала деньги. На проценты набегали новые проценты. Нам следует снова привести дом в надлежащий вид.

— Ты ходил в банк? — с легким испугом спросила Шайлер.

— Да, мне пришлось пробежаться по ряду дел. Давненько я не бывал в Нью-Йорке. Просто удивительно, как изменился мир. В Венеции это как-то упускаешь из виду. Столкнулся с несколькими друзьями. Кашинг Карондоле настоял, чтобы я поужинал с ним в нашем прежнем клубе. Извини, мне стоило бы вернуться пораньше, но нужно было выяснить, что Чарльз тут наворотил в мое отсутствие.

— Но что произошло в Комитете?

Лоуренс извлек из кармана сигару и осторожно раскурил ее.

— А, ты насчет слушания?

— Да! — с нетерпением произнесла Шайлер.

Небрежность Лоуренса заинтриговала ее.

— Ну, они привели меня в Хранилище, — сообщил Лоуренс. — Мне пришлось объясниться с Советом — с верховным руководством. Стражи, старейшины. В общем, бессмертные вроде меня.

Бессмертными называли вампиров, сохраняющих одну и ту же физическую оболочку на протяжении столетий; они получали особое дозволение не участвовать в цикле погружении в сон и пробуждений, именуемом также реинкарнацией.

— Никогда не видал такого жалкого сборища, — сказал Лоуренс, скривившись от отвращения. — Форсайт Ллевеллин — сенатор, мыслимо ли? В Плимуте он был всего лишь лакеем Михаила. Позор, да и только! И это категорически противоречит кодексу. Видишь ли, так было не всегда. Прежде мы правили. Но после того бедствия в Риме мы договорились о том, что отныне не станем занимать правящие посты в человеческом обществе.

Шайлер кивнула. Корделия рассказывала ей об этом.

— И они вышибли Карондоле из Совета! Кашинг рассказал мне об этом. И все потому, что он предложил кандидус суффрагиум.

— А что это такое?

— Открытое голосование. Выборы главы Совета.

— Но я думала, Михаил… Чарльз… он — Регис. Навсегда.

— Не совсем, — отозвался Лоуренс, стряхивая пепел в пепельницу, которую он извлек из кармана куртки.

— Нет?

— Нет. Комитет — не демократия. Но и не монархия. Было договорено, что вопрос о главенстве можно ставить, если Комитету кажется, что Регис выполняет свои обязанности не так, как должно. Тогда объявляется открытое голосование.

— А оно уже когда-нибудь проводилось?

— Да. — Лоуренс опустился в кресле так низко, что виден был лишь дым от его сигары. — Один раз, в Плимуте.

— И что произошло?

— Я проиграл. — Лоуренс пожал плечами. — Они выставили нас с Корделией из Совета. С тех пор мы не имели влияния в Комитете. Мы подчинились их правилам, а позднее, примерно во время «позолоченного века», решили разъехаться.

— Почему? — спросила Шайлер.

— Корделия ведь рассказывала тебе: мы подозревали, что кто-то из высокопоставленных членов Совета укрывал Серебряную кровь. Я решил, что для нее будет безопаснее, если я исчезну на некоторое время и продолжу расследование так, чтобы Совет об этом не знал. Нам казалось, что это разумный ход. Но, увы, в результате меня не оказалось здесь, когда Аллегру постигла та роковая любовь. Или когда ты родилась. А мои труды оказались бесплодны. Я и поныне ничем не могу подтвердить свои подозрения.