Человек видимый - Чак Клостерман

Я сказала Джону, что не могу ответить ни на один его вопрос. Что мы с Игреком о таких вещах не говорили, что он не оформлял медицинскую страховку. Я же не полицейский, и Игрек приходил ко мне не на допросы, а за помощью. Я сказала, что все эти прозаические моменты не важны, особенно когда имеешь дело с человеком, который явился к тебе на прием, а ты его не видишь! Больше всего меня расстроило отсутствие сочувствия со стороны Джона. Почему мои опасения не встревожили его? Я никогда не пойму, почему он сразу начал задавать мне все эти вопросы. Будто только так он и может решать проблемы.

— Тебе нужно как следует во всем разобраться, — сказал Джон. — Если все, что ты говоришь, правда — а у меня нет оснований не верить тебе, потому что ты не из тех, кто сочиняет небылицы, — тогда ты должна понять, что столкнулась с исключительным, невероятным случаем. Правильно? И это очень важно. Тебе, психоаналитику и психотерапевту, доверяет свои эмоции человек, обладающий феноменальным умением. Этот случай нельзя упустить. На тебе лежит гражданский долг исследовать этот феномен. Правильно я говорю? Конечно правильно.

Я не согласилась с Джоном, во всяком случае, на первых порах. Я возразила, что прежде всего я несу ответственность за пациента. И что для меня все пациенты равны (здесь я покривила душой). Казалось, Джон совсем не понял, почему я рассказала ему об Игреке. Он никогда не пытается понять меня, просто не способен на это.

— И ты не права, — сказал он. — Ты умница, а сейчас говоришь глупости. Не обижайся, но ведь это действительно так. Ты не замечаешь самого главного — что этот случай уникален. Обычный подход здесь не срабатывает. Я бы посоветовал тебе непременно выяснить, кто этот человек и чем он на самом деле занимается. Ну ты сама подумай. Он обратился к тебе не с обычными жалобами, верно? И мне даже кажется, что не по тем причинам, какие он сам озвучил. Ведь так? Ну вот. А ты неправильно ведешь себя с этим пациентом.

Меня поразило это обвинение. Вообще для Джона характерно рубить сплеча, но впервые он так открыто подверг сомнению мой профессионализм. В результате наш разговор перерос в ссору с взаимными обвинениями, не имеющими отношения к Игреку. Чего только я не наговорила ему! Что он не воспринимает меня всерьез как специалиста, что мы до сих пор не определились, заводить ли нам детей, что разница в возрасте и расовой принадлежности создает дисбаланс в наших отношениях (Джон афроамериканец и на 13 лет старше меня). Что меня оскорбляют пренебрежительные высказывания Джона о моих друзьях и знакомых и что… Словом, сейчас уже и не помню. Ссора продолжалась весь вечер, и хотя утром мы попросили друг у друга прощения, прежняя непринужденность общения сменилась какой-то скованностью, напряжением. Это был самый сложный период нашей и без того нелегкой семейной жизни.

Выходя замуж за Джона, я отдавала себе отчет в том, что мы с ним очень разные. Я говорила это всем присутствующим на свадьбе, а они успокаивали меня банальной фразой о том, что противоположности притягиваются, и пили за наше семейное счастье. Но оказалось, что у нас много общего. Я ошибалась, когда думала, что между нами будут постоянные трения по самым разным вопросам. Так, мы придерживались разных политических взглядов, зато одинаково высоко ставили вопросы нравственности. Нам нравились разные книги и фильмы, но критерии их оценок у нас были схожими. Мы росли в разных штатах, но оба придавали одинаковое значение полученному воспитанию. Короче, наша семейная жизнь оказалась более благополучной, чем я ожидала. Но чего я не понимала в день свадьбы — и что Джон продолжает отрицать даже сейчас, несмотря на все происшедшее, — это что мы с ним абсолютно разные в одном отношении: для меня всегда имеет большое значение настроение и состояние окружающих, тогда как Джона это совершенно не интересует. Точнее, меня всегда очень волнует, как живется другим (и особенно Джону), а Джона как раз меньше всего интересуют проблемы других (включая и мои), если только они не затрагивают его самого. Это вовсе не значит, что мы не любим друг друга. Просто у меня такая натура, а у него другая. Все мои друзья видели это, одна я этого не понимала, а они ничего мне не сказали.

Я долго привыкала к различию в наших характерах, можно сказать, до сих пор стараюсь привыкнуть.

Я прямо говорю обо всем этом не для того, чтобы представить Джона или себя в невыгодном свете, и не потому, что чувствую потребность в публичном откровении. Я говорю об этом потому, что это повлияло на то, что произошло позднее.

Эта глава содержит выдержки из нашего разговора от 27 июня. Сначала Игрек говорил меньше, чем обычно, надолго замолкал, о чем-то размышляя. Я воспользовалась одной такой паузой и спросила, что именно удалось ему узнать путем наблюдений. Что нового узнал он, в частности, о самом себе. Меня очень интересовала эта проблема, тем более что он упорно уклонялся от конкретного ответа. И тут он сразу оживился, перевоплотился в театрального героя и разразился высокопарным и хвастливым монологом. Перечитывая эти записи теперь, я понимаю, что это звучало как вытверженная назубок роль. Хотя он по-прежнему оставил мой вопрос без ответа. Но если он заранее написал этот монолог, то почему он произнес его только сейчас, когда я попросила объяснений?

Было очень сложно наблюдать за ребятами в колледже. Практически каждый раз, когда я выбирал себе какой-то объект и следовал за ним в его комнату, выяснялось, что он живет там не один, а с соседями. И в результате я оказывался в маленьком замкнутом пространстве, где одновременно находятся от двух до четырех человек. Пребывание в такой тесноте тяжело само по себе, да и наблюдать за ними было абсолютно неинтересно, так как их поведение не было естественным. Я уж не говорю об опасности моего обнаружения. Когда человек один в комнате, я спокойно могу позволить себе что угодно, например чихнуть. Ты чихнул, и человек слышит твой чих, а ты видишь, что он его услышал. Вот он слышит неизвестно откуда раздавшийся чих. Он вскакивает и внимательно осматривает комнату. Не обнаружив источника подозрительного звука, он недоуменно пожимает плечами и возвращается к прерванному занятию. Этим обычно и заканчивается, так что в этом случае нет никакого риска. Но когда в комнате два человека, приходится подолгу сидеть тихо как мышка. Если ты не удержался и чихнул, они смотрят друг на друга, как бы спрашивая: «Это ты чихнул?» А потом начинают размышлять, что это было. Интересно, что обычно люди больше полагаются на ощущения своих друзей, чем на свои, — это открылось мне в самом начале наблюдений. И речь не только об ощущениях, между ними устанавливаются полностью доверительные отношения. Казалось бы, такая вера друг в друга дает им ощущение большей безопасности, но на самом деле как раз наоборот. Безграничное доверие со временем приводит к разрыву отношений. Ведь как это бывает? Вот встречаются два человека, которые ничего не знают друг о друге. После кратковременного общения между ними возникает взаимная симпатия, поэтому они сходятся ближе. Кажется, вместе им интересно и комфортно. Инстинктивная настороженность по отношению друг к другу исчезает, и два незнакомых человека становятся друзьями. Но именно тогда, когда в их отношениях не остается и тени недоверия, когда они поверяют друг другу свои самые сокровенные мечты и помыслы — только тогда каждый начинает понимать, каков на самом деле его друг, и вскоре между ними возникают разногласия и недовольство друг другом. А еще через некоторое время отношения между друзьями становятся более холодными и сдержанными, чем когда они были едва знакомы друг с другом.

Однако не стану скрывать, порой мне даже нравилось вести наблюдение за несколькими жильцами одной комнаты. Я столько времени потратил на одиночек, которые ровным счетом ничего не делали, что для разнообразия мне захотелось понаблюдать за двумя-тремя соседями по комнате в надежде, что они дадут мне больше материала для анализа. И как же я был поражен, узнав, что они практически почти не разговаривают друг с другом. Особенно парни — они могут провести с товарищем пять часов и не промолвить ни слова! Как правило, мужчины абсолютно безразличны к своим друзьям и знакомым, их не интересует, чем они живут, что их волнует. Другое дело женщины — они обсуждают телешоу, фильмы, рассказывают о своих бойфрендах, советуются, стоит ли сходиться с новым знакомым, делятся секретами красоты, кулинарными рецептами, ну и всякое такое. Просто удивительно, насколько четко прослеживаются эти гендерные поведенческие штампы. Они заложены у нас от природы. Мы затрачиваем столько усилий, пытаясь нарушить, разбить эти стереотипы полового поведения, — и все лишь для того, чтобы лишний раз убедиться в их устойчивости. И когда кто-то пытается доказать, что этого разделения по гендерному признаку нет и быть не может, люди только еще больше убеждаются в его естественной предопределенности. Посмотрите на любого мужа, который ссорится со своей женой из-за каких-то пустяков, послушайте, что они говорят друг другу, и проследите, какие эмоции они проявляют после окончания ссоры. Все это настолько типично, настолько лишено своеобразия, что вам и в голову не придет, например, включать эту сцену в фильм. Все критики дружно раскритикуют такой фильм, скажут, что сценарист даже и не пытался написать о чем-то серьезном и представляющем интерес. Вот почему кино оказывает далеко не столь сильное воздействие на зрителя, как нам нравится думать, — в кино нельзя показать реальную жизнь, потому что честное изображение реальной жизни оскорбительно для образованного человека.