Казанова - Эндрю Миллер

— Друзья мои, я хорошо знаю богатых. Вы даже не можете себе представить, как им надоела праздная жизнь. Мы должны их пожалеть! Каждый день одно и то же — карты, театры, обеды с людьми, которые в глубине души не устают их проклинать. Почему столько богачей кончают жизнь самоубийством? Да потому, что им легче взвести курок, чем проснуться поутру. Ни богатство, ни свобода не радуют их. За стенами своих особняков они завидуют вам, боятся вас и ненавидят. Они знают, что их жизнь бессмысленна. Но вы, воздвигающие памятники человеческой цивилизации вашими мозолистыми руками…

Возможно, Жарба присочинял какие-то забавные словечки, подумал Казанова, потому что все развеселились куда сильнее, чем он рассчитывал, и куда больше, чем, на его взгляд, предполагала подобная речь. Ведь он говорил о благородстве и душевной чистоте рабочего люда. Жарба поглядел на него и пояснил:

— Они хотят знать, купите ли вы им чего-нибудь выпить.

Раздали бутылки и столь грязные кружки, что на них было страшно смотреть вблизи. Рабочие выпили. Рози улыбнулась ему. Теперь они слушали этого крючконосого иностранца внимательно и с явным уважением.

Казанова достал спрятанный на груди оберточный лист, высоко поднял руку и показал им. Он зачитал требования с полной убежденностью в собственной правоте и от волнения несколько раз топнул ногами по столу. В его словах звучал непонятный гнев, возможно, причиной была изначальная несправедливость, которую не исправишь никакими забастовками. После перевода каждого требования рабочие поднимали кружки, размахивали ими и свистели. На шестом пункте послышались нестройные одобрительные возгласы, на восьмом в закусочной стало шумно, как в медвежьей яме, а когда он закончил, дюжина самых набравшихся мужчин вскинули его на плечи и промаршировали по залу, распевая, как герои.

— У нас с ними общие корни, — пробормотал Казанова. — И вот я вернулся к корням.

Его поразила эта мысль, но он вздрогнул от искреннего признания и воодушевился. Ему захотелось прибежать в особняк к лорду Пемброку и поделиться своим открытием. Захотелось очутиться при дворе и увидеть, как от него отвернутся напудренные лица, хрупкие, точно севрский фарфор.

Рози потянулась к нему, и он ощутил горячую эмаль ее ногтей.

— Мы едины! — воскликнул он. — Мы едины!

И рабочие, будто ждавшие его команды, бросились с ним к двери и так сильно ударили его головой о притолоку, что у него потемнело в глазах, и вот толпа орущих незнакомцев повлекла его, раскачивая, словно гондолу, по убогим окрестным улицам.

глава 9

Он очнулся и увидел, что его голова покоится на груди у Жарбы, а ухо прижато к сердцу слуги. Казанова сел, потрогал затвердевший рубец над бровью и, осторожно ступая по узкой полоске света, сочившейся из-под двери, зашагал к лестнице. На ступенях, неуклюже свернувшись, спало несколько человек, он не заметил, сколько именно. Другие лежали в темных углах площадки, где лестница делала поворот, и зашевелились, когда Казанова прошел мимо; он сунул руку в карман, нащупывая свой маленький венецианский нож для устриц.

Он кивнул старухе у двери ночлежки. Она держала на коленях ребенка, возможно правнука, блаженно отдыхавшего у пустых мешков ее груди. Привратник стоял вместе с ними и сентиментально улыбался. Он посмотрел на Казанову, забыв изменить выражение лица, и на мгновение они отнеслись друг к другу по-братски.

Шевалье справил нужду в широкий поток грязи, текший по середине улицы. Когда он застегнул бриджи, из дверей ночлежки неслышно выскользнула тень — Рози О'Брайен. Казанова подозвал ее отработанным посвистом — через-пьяццу-доносящимся, между-колоннами-петляющим. Она двинулась ему навстречу, он подтащил ее к себе, укрыл собственной тенью, сжал в кольцо объятий и поцеловал — один грязный рот припечатался к другому.

Они отправились на прогулку, пробираясь между воровских рынков и воровских городков. Их обитатели толпились у костров и проверяли свою добычу — дамские носовые платки, мужские часы и маленькие кошельки с одной-двумя гинеями, которые мужчины обычно забывают по ночам, а грабители и мелкие карманники охотно подбирают, но настоящее богатство и большие деньги приходят к ним совсем иными, тайными путями. Кто-то из них окликнул Рози, и они перемолвились двумя-тремя словами. Она по-прежнему крепко держала Казанову за руку, как будто окутав его плащом безопасности. Без нее они бы выпотрошили все его карманы, а быть может, и его самого и заработали бы примерно шесть пенсов у старьевщиков или у старинной гильдии пирожников.

Был ли он первым? Скольких еще вовлекала она в эту одиссею по тайным закоулкам города, странствуя, как Эвридика в аду, между туманными островами света? Он окинул взглядом стены Тауэра, затем они свернули налево к предместьям и миновали Уоппинг. Дважды приходилось прятаться от вербовщиков Ост-Индской компании, которые торопливо прочесывали квартал, сгребая из кабаков и притонов всех слишком слабых и неспособных больше ни пить, ни сбежать от них. Между деревянными домишками выделялись на фоне неба мачты и такелаж многочисленных кораблей. Там стояли галионы, рыболовные суда, лодки с устрицами, военные бриги, баржи Ост-Индской компании, шхуны и барки. Из-за двери погреба донесся отрывок пламенного монолога на урду, а вот эти мужчины, спорящие на середине улицы, не по-русски ли они говорят?

Наконец они выбрались из города — дом, разрушенный амбар, поле. Река, по которой скользило с полдюжины рыбацких лодок. От ветра пахло приморьем, дельтой, а щебет речных птиц смягчал мглу. На берегу росла ива, и Рози, наверное, целый вечер думала об этом дереве. Они улеглись, обнялись и заворковали на своих несхожих языках, обмениваясь интимными жестами, вбирая дыхание и тиская друг друга, словно в поисках потайных дверей. Было слишком холодно, они не стали раздеваться и ласкались, ощупывая изношенные одежды. Отбрасывали один немытый кусок ткани за другим, пока их пальцы не добрались до мякоти плоти. Вот так, подумал Казанова, страстно обхватив извивающиеся руки и ноги Рози, поступают боги и птицы малые. Они обнимаются под небом, им нужен один миг радости и мук. А он почти забыл об этом.

Когда они встали и трава под ними разгладилась, от нее вдруг повеяло весной. Он сказал об этом Рози. Она не поняла его слов, но все равно добродушно улыбнулась, и они вернулись вместе, празднуя медовый месяц на угрюмых улицах. Их ласки благословлял мелкий, моросящий дождь из предрассветной тучи. Они расстались в ночлежке — Рози легла, найдя свободное место между двумя спящими девушками, может быть, ее сестрами, а Казанова положил голову на грудь Жарбе и приноровил свое дыхание к мерным выдохам слуги. Когда его все же сморил сон, он почувствовал нечто вроде счастья, вроде жалости, вроде…