Гуль (СИ) - Кочеровский Артем

— Это ты про Бориса своего? — Вишневская улыбнулась.

— Да.

— Ну не знаю, — Вишневская снова запустила камушек. — Я бы ему не верила.

— Наверно, довольно отстойно получать отказ, когда прежде их не получала?

Настя задержала камушек в руке и потрогала его текстуру:

— Необычно и… да, немного отсойно. Но в целом полезно.

— Главное не переусердствовать. Когда пользы от этого становится слишком много — она уже нифига и не польза. Я кое-что об это знаю.

— Слушай, Кононов, ты чего там пьёшь?! — спросила она и поднесла горлышко к носу. — Мне тоже такое принёс?

— Ты так и не ответила на мой вопрос, — я посмотрел на неё. — По-моему, тебе есть из кого выбирать.

— Они все ненастоящие.

— А я настоящий?

— Не знаю, — сказала Настя и первый раз глотнула из бутылки. — В последнее время стал похож.

Несколько минут мы молча бросали камушки в воду. Теперь и я бросал парашютиком. А ещё постарался впредь думать, прежде чем что-либо делать. Я слишком часто раскрывался. Однажды это может обернуться проблемой.

Как-то само собой среди нас завязалось соревнование — кто дальше бросит. Тут я позволил Насте победить, а потом сказал:

— Пожалуй, это самый дебильный момент, учитывая, что тут Маша и… Впрочем, что-то подсказывает мне, что я должен спросить. Тем более, что эта нахальная херовина в моей голове сегодня подсказывает на удивление хорошо, — я посмотрел Насте в глаза. — Не хочешь как-нибудь сходить со мной в кино?

… … …

Наступила ночь. Вечного водителя Игоря впервые за долгое время освободили от обязанности крутить баранку. Он отрабатывал за всю боль. Пил, танцевал, играл на гитаре, лазил на деревья и показывал опасные трюки с топором. Он изо всех сил старался продлить эту ночь и даже разжёг костёр, который посоревновался бы в высоте с лагерными. Но всё было тщетно. У остальных ребят батарейки садились. Они медленно расползались по палаткам, у костра остались только Игорь, Теплый и спящий Муха. Мне не спалось. Я бы заснул, если бы лёг, просто после изменений я перестал нуждаться во сне так, как прежде. Не спалось мне прежде всего после разговора с Настей. Это было… круто! Впервые я не блеял, не заикался, не упирался глазами в землю. Но что много важнее — я изменил своё мнение на её счет. Она была другой. Во всяком случае она могла быть другой. Сегодня я в этом убедился.

Задумавшись, я побрел по вытоптанной нами же тропинке в сторону поляны. Неподалеку услышал знакомые голоса — Марк и Маша разговаривали. Меня это не тронуло. Я лишь ушёл чуть левее, чтобы им не мешать. Звук на поляне стал громче, огни ярче, людей — больше. Признаться, я ожидал увидеть обратное — утомленного диджея, сонные тела, оставшуюся от веселья грязь. Ни тут-то было. Вероятно, только наша компания отдала предпочтение сидеть у костра — шумной вечеринке. Какой тогда вообще был смысл ехать на этот оупен-эйр, если нам подошел бы и любой другой лес? Ответ был очевиден: оупен-эйр был лишь прикрытием для родителей Маши, Насти и моих. На такое наши родители согласились пойти (вы же будете там под присмотром, правда?). И вот я подходил к этому шумному действу и удивлялся. Тут вечеринка и не думала заканчиваться. Она только начиналась.

В толпу я не пошёл. Остановился на краю поляны и смотрел на людей. Парень с фиолетовой челкой был весел, девушка в красном платье — чуть недовольна; рыжая — обиделась; толстяк в косухе — злился. Наблюдая за случайными людьми, я вдруг понял, что не просто угадываю их настроение и эмоции. Я был уверен, что всё именно так. С другой стороны, в этом не было ничего сверхъестественного. Что тут такого — понять, в каком настроении человек? Стоит лишь посмотреть на его лицо. В большинстве своём да, но я знал, что чувствуют и те — другие люди, кто срывал свои чувства. Девчонка танцевала с парнем, веселилась и позволяла целовать себя в щеку. На самом деле её пропитывали эмоции ненависти к себе. Чел с ирокезом стоял посреди бушующей толпы, курил и смотрел на всех с лютым презрением. Хотя я знал, что он испытывал блаженство от происходящего. Он просто стоял и кайфовал, чего по его виду совсем не скажешь.

Подобное я ощущал уже не в первый раз, но только сейчас уделил этому достаточно внимания. Нужно заставить себя впредь — больше рефлексировать — наблюдать за самим собой. То, что на первый взгляд было обыденным, становилось необычным. Также было и с запахами. В первые недели после обращения я был убежден, что моё обоняние развилось до небывалых высот. Мне казалось, что я достиг потолка. Прокачал нос до последнего уровня и теперь мог чувствовать всё и на любом расстоянии. Я заблуждался. Нос стал намного чувствительнее. Я мог на приличном расстоянии различать еду, однако у этой способности были конкретные рамки, пределы. Во-первых, запахи на расстоянии больше четырех-пяти метров (в зависимости от погодных условий или воздуха в помещении) передавались только с попутным ветром. Хотя раньше мне казалось, что я мог просто выйти на улицу и обнюхать любого — стоит лишь на него посмотреть. Во-вторых, запахи смешивались. Казалось бы, это вообще лежит на поверхности! Дураку понятно, что запахи смешиваются! И да, и нет. Тогда я был окрылен полученной способностью и мне казалось, что я могу, будто детектор или металлоискатель, вычленять отдельные запахи и с точностью определять их принадлежность. Тоже заблуждение. Чем кучнее стоят люди, тем тяжелее определить: чей запах к кому относится. Чем больше людей, тем сложнее заметить в их запахе запах гуля. Ведь не просто так запах Москвиной я почувствовал в пустом классе информатики, где кроме нас никого не было. Кто знает: сиди мы в разных концах класса, может, я до сих пор и не догадался бы, что она — гуль. Тут работала простая химия. Если на одной площади собиралась большая концентрация похожих или одинаковых запахов, то отличительные и даже резкие запахи, но в малой концентрации, заметить было сложно, а порой — невозможно. Восприятие способностей своего обоняния я подкорректировал, а сейчас обнаружилось что-то ещё. Эмоции…

Покопавшись в памяти, я припомнил, когда в последний раз ощущал подобное. Сложив одно с другим, пришел к выводу, что случалось это в первые дни после приёма железы. Перед поездкой на фестиваль я съел ещё одну. Похоже, что ситуация повторялась. Как и с запахами. После приёма железы я чувствовал общий подъем, физический, эмоциональный и любой другой, который только можно придумать. Находясь на этом подъеме, я не замечал таких вещей. Или они казались мне обыденными. Сейчас видел чётко. Как будто вокруг людей были оболочки. Комбинация суперобоняния и повышенной внимательности рисовали у меня в голове оболочки. Их не было на самом деле, но так их воспринимал мой мозг. Люди будто подсвечивались: синим — те, чьё поведение и образ соответствуют эмоциям, красным — нет. Это и в правду походило на какой-то детектор эмоциональной лжи. Впрочем, вряд ли только эмоциональной. Если человек врёт на словах, то ему придётся изображать и другие эмоции. Как и с запахами: чем дальше от меня стояли люди, тем сложнее их было читать.

Настроение поднялось ещё выше, хотя казалось: куда ещё. Накатил прилив счастья и одновременно решительности. Стоя в очереди я вдруг понял, что я приехал сюда не за Демидовой. Как со всем этим различием запахов и эмоций, я не сразу догнал, что рядом есть кто-то ещё. Когда в кафе Демидова просила меня поехать на оупен-эйр, я был готов ей отказать. У меня охватило бы сил, и я собирался это сделать. Но потом появилась Вишневская. Вот ради кого я по-настоящему сюда поехал. Я вспомнил и том, как подсознательно расстраивался, когда она перестала уделять мне внимание. Лезть с вопросами, предлагать вместе провести время. К Демидовой я продолжал тянуться по привычке. Потому что так надо было. Но теперь вдруг понял, что хочу совсем другого.

— Минералку?! — скрипучим голосом переспросил продавец с красными глазами. — Серьёзно, мужик?! Ты посмотри вокруг! Тут кто-нибудь минералку пьёт?! Мы её и купили-то на всякий случай, чтобы было чем фургон потушить, если кто с дуру подожжёт!