Древний Рим - Андрей Потрашков

Похоронная процессия двигалась в известном порядке; участников ее расставлял и за соблюдением определенного строя следил один из служащих «похоронного бюро», «распорядитель», с помощью своих подручных – ликторов, облаченных в траурный наряд. Вдоль всей процессии шагали факельщики с факелами елового дерева и с восковыми свечами; во главе ее шли музыканты: флейтисты, трубачи и горнисты. За музыкантами следовали плакальщицы, которых также присылали либитинарии. Они «говорили и делали больше тех, кто скорбел от души», – замечает Гораций; обливались слезами, громко вопили, рвали на себе волосы. Песни, в которых они оплакивали умершего и восхваляли его, были или старинными, или специально подобранными для данного случая «стихами, задуманными, чтобы запечатлеть доблестные дела в людской памяти». В особых случаях такие песнопения распевали целые хоры: на похоронах Августа эти хоры состояли из сыновей и дочерей римской знати. За плакальщицами шли танцоры и мимы; Дионисий Галикарнасский рассказывает, что на похоронах знатных людей он видел хоры сатиров, исполнявших веселую сикинниду. Кто-либо из мимов представлял умершего, не брезгуя насмешками над покойным: на похоронах Веспасиана, который считался прижимистым скупцом, архимим Фавор, надев маску скончавшегося императора, представлял, по обычаю, покойного в его словах и действиях; громко спросив прокураторов, во что обошлись его похороны, и получив в ответ – «10 миллионов сестерций», он воскликнул: «Дайте мне сто тысяч и бросьте меня хоть в Тибр».

За этими шутами двигалась самая торжественная и серьезная часть всей процессии: предки умершего встречали члена своей семьи, сходящего в их подземную обитель. В каждом знатном доме хранились восковые маски предков, снятые с умершего в день кончины. Эти маски, снабженные подписью, в которой сообщалось имя умершего, его должности и подвиги, им совершенные, хранились в особых шкафах, стоявших обычно в «крыльях» атриума. В день похорон эти маски, а вернее, их дубликаты, надевали на себя люди, вероятно, тоже из числа прислужников либитинария. Облачившись в официальную одежду того лица, чья маска была надета, они садились на колесницы или шли пешком в сопровождении ликторов. Чем больше было число этих предков (преторов, консулов, цензоров, из которых многие были украшены инсигниями (знаками высшей власти) триумфаторов), тем роскошнее были похороны. Если умерший прославился военными подвигами, одерживал победы, завоевывал города и земли, то перед носилками, на которых стояло погребальное ложе, несли, как и в триумфальном шествии, картины с изображением его деяний, привезенной добычи покоренных народов и стран.

Носилки с ложем, на котором лежал умерший, в старину несли его ближайшие родственники, чаще всего сыновья. Обычай этот соблюдался в некоторых случаях и в более поздние времена: тело Цецилия Метелла Македонского несли четверо его сыновей: один – цензорий, другой – консуляр, третий – консул, четвертый, выбранный в консулы, но еще не вступивший в эту должность. Иногда носилки несли друзья умершего, очень часто его вольноотпущенники. За носилками шли родственники покойного в траурной черной одежде (женщины в императорское время – в белой) без всяких украшений и знаков своего ранга (сенаторы без туники с широкими пурпурными полосами, всадники без золотого кольца), мужчины, поникшие, с покрытой головой, женщины с распущенными волосами и обнаженной грудью, рабы, получившие по завещанию свободу и надевшие в знак освобождения войлочный колпак. Женщины шумно выражали свою скорбь: рвали на себе волосы, царапали щеки, били себя в грудь, разрывали одежду, громко выкрикивали имя умершего. Процессию дополняли зеваки, толпами сбегавшиеся на похороны.

При похоронах знатных и выдающихся лиц процессия направлялась не прямо к месту сожжения, а заворачивала на Форум, где останавливалась перед рострами. Покойника на его парадном ложе ставили или на временном помосте, или на ораторской трибуне; «предки» рассаживались вокруг на курульных сиденьях – богато украшенных креслах для высших должностных лиц. Тогда сын или ближайший родственник умершего всходил на трибуну и произносил похвальную речь, в которой говорил не только о заслугах умершего, но и обо всех славных деяниях его предков, собравшихся вокруг своего потомка; «начиная с самого старшего, рассказывает он об успехах и делах каждого». В этих восхвалениях не все было, конечно, чистой правдой; уже Цицерон писал, что они внесли в историю много лжи, того же мнения придерживался и Ливий.

Первая хвалебная речь, по словам Плутарха, была произнесена Попликолой над телом Брута. Но сообщение это вряд ли достоверно; первым словом, произнесенным в похвалу умершего, считается речь консула Фабуллина над прахом Цинцината и Квинта Фабия (480 год до н. э.). Этой чести удостаивались и женщины, в особенных, конечно, случаях. По свидетельству Цицерона, первой женщиной, которой выпала эта честь, была Попилия, мать Катулла.

После произнесения похвальной речи процессия в том же порядке двигалась дальше к месту сожжения или погребения, которое находилось обязательно за городскими стенами. Разрешение на похороны в городе, не только в Риме, но и в муниципиях, давалось редко, как особая честь и награда за выдающиеся заслуги. Общее кладбище существовало только для бедняков и рабов; люди со средствами приобретали для своих могил места за городом, преимущественно вдоль больших дорог, где царило наибольшее оживление, и здесь устраивали семейную усыпальницу. Место для погребального костра часто отводилось неподалеку от нее (в надписях оно неоднократно упоминается как место, находящееся возле могилы). Костер складывали преимущественно из смолистых, легко загорающихся дров и подбавляли туда смолу, тростник, хворост. Плиний рассказывает, как труп Марка Лепида, выброшенный силой огня с костра, сгорел на хворосте, лежавшем возле; подобрать покойника и положить его обратно на костер было невозможно: слишком жарок был огонь. Костер складывали в виде алтаря; у богатых людей он бывал очень высок, украшен коврами и тканями. Плиний говорит, что «костры разрисовывались»; очевидно, стенки костра раскрашивались в разные цвета. Вокруг втыкали ветви кипариса. Ложе с покойником ставили на костер и туда же клали вещи, которыми умерший пользовался при жизни и которые любил. Например, один охотник I века н. э. завещал сжечь с ним все его охотничьи снасти: рогатины, мечи, ножи, сети, тенета и силки. Всевозможные дары прибавляли участники погребальной процессии; тело изобильно поливали и осыпали всяческими ароматами, ладаном, шафраном, нардом, амомом, смолой мирры и пр. Светоний рассказывает, что когда тело Цезаря уже горело на костре, актеры, представлявшие предков и облаченные в одеяния триумфаторов, стали рвать на себе одежду и бросать в огонь; ветераны-легионеры начали кидать в костер оружие, с которым они пришли на похороны, матроны – свои украшения, буллы и претексты детей. Перед сожжением совершалось символическое предание земле: у умершего отрезали палец и закапывали его.

Когда костер был готов, один из родственников или друзей покойного поджигал костер, отвернув от него свое лицо. При сожжении крупных военачальников и императоров солдаты в полном вооружении трижды обходили вокруг костра.

Когда костер угасал, горящие угли заливали водой, и на этом погребальная церемония кончалась. Участники процессии говорили последнее «прости» умершему; их окропляли в знак очищения священной водой, и они расходились, выслушав формулу отпуска: «можно уходить». Оставались только родственники, на которых лежала обязанность собрать обгоревшие кости. Вымыв руки и воззвав к манам покойного, начинали собирать его кости. Их полагалось облить сначала вином, а затем молоком; потом их обтирали досуха полотном и клали в урну вместе с разными восточными ароматами. Это собирание костей совершалось в день похорон, и тогда же происходило очищение семьи и дома покойного, оскверненных соприкосновением с мертвым телом: устраивался поминальный стол у самой могилы, в «могильном триклинии», если он был, а если его не было, то просто на камнях или на земле. Обязательным кушаньем на этих поминках был «силицернум» – сорт колбасы; могила освящалась закланием жертвенной свиньи. Дома в жертву ларам приносили барана.

Девять дней после похорон считались днями траура; в течение их родственники умершего ходили в темных одеждах; их ни по какому делу не могли вызывать в суд. Возбуждать вопросы о наследстве в это время считалось неприличным. На девятый день на могиле приносили жертву, состав которой был строго определен: тут могли быть яйца, чечевица, соль, бобы. Дома устраивали поминальный обед, за который садились уже не в траурной одежде. Люди знатные и богатые устраивали иногда в память своих умерших угощение для всего города. Такой обед Фавст, сын Суллы, дал в память своего отца, а Цезарь – в память своей дочери. Обычай этот отнюдь не ограничивался столицей; надписи засвидетельствовали его для ряда городов Италии. Случалось, что вместо обеда народу просто раздавали куски мяса; Марк Флавий разослал жителям Рима порции мяса на помин его матери (328 год до н. э.); то же сделал Тит Фламиний по смерти своего отца (174 год до н. э.). При империи раздачу мяса заменили раздачей денег. Также часто устраивались игры в память покойного (обычно гладиаторские).