Уик-энд - Маргарет Форд

- Я умру, - промолвил Харри, но это было вопросом, а не утверждением. Он хотел, чтобы она возразила.

- Нет. Сидни сказал...

Она принялась успокаивать его, назвав Голаба по имени, потому что теперь он был другом семьи, а не просто жившим на озере врачом, которого они изредка видели. Сидни оказался посвященным в их секреты, странности, пороки и страхи. Она поступила так инстинктивно, желая заверить Харри в том, что он не умрет, что если приступ действительно имел место, то он был слабым.

Пока она говорила, ей показалось странным видеть Харри неподвижным, слышать его тихий, полный страха голос. Он всегда говорил громко, бодро, уверенно. Он казался человеком, потерпевшим поражение. И все равно она ничего не чувствовала.

Я чисто механически успокаиваю его, подумала она. Если он слышит меня хоть краем уха, то ему ясно, что мне все равно.

Наконец после произнесенного Поппи монолога, показавшегося ей длинным, Харри сказал:

- Я не могу позволить себе не полететь в среду в Англию. Герцогиня немного сумасшедшая. Она может передумать. Или умереть.

- Ты можешь подождать. Она не передумает, Харри. Ты всегда умел договариваться с людьми. Она подождет.

- Я умел договариваться с людьми.

Харри обеспокоенно нахмурился.

- Не разговаривай. Сидни сказал, что тебе нужен покой. Ты не должен беспокоиться из-за таких мелочей. Все уладится.

- Если я перестану работать, я могу умереть. У меня столько планов.

Он отвернулся с усталым видом, словно эти мысли утомляли его. Поппи посидела ещё полчаса, затем на пороге спальни появился Бакстер; она обрадовалась тому, что он не уплыл домой. Она совсем забыла о нем.

- Доктор Голаб сказал, что я могу посидеть здесь немного, - сказал Бакстер. - У меня все равно нет сейчас дел.

Она попыталась скрыть свое облегчение. Она встала и обратилась к Харри.

- Бакстер говорит, что он посидит здесь немного. Я выйду и посмотрю, что делают остальные.

Харри молча кивнул. Казалось, ему все безразлично.

Бакстер занял её место; похоже, он собирался смотреть на стену. Казалось маловероятным, что он умеет читать. Поппи никогда не видела его с книгой, журналом или газетой.

На несколько мгновений приступ Харри вернул Макса в реальный мир. Он установил с ним контакт, думал о Харри, Лайле, своей ответственности. Жизнь, которую он вел, и этот уик-энд сфокусировались в его сознании. Это длилось всего несколько минут, словно связь была слабой; она напоминала трансатлантический телефонный разговор. Реальность снова уплыла от Макса, и он начал погружение в бездну, которая хотела поглотить его.

Он отошел от дома и начал спускаться к причалу. Увидел лодки и самолет, который должен был через несколько часов забрать Рика и Морин. Он слышал плеск воды, вдыхал воздух, видел отражавшиеся в озере огоньки. Смерть. Здесь присутствовала смерть. Возможно, Харри умрет. Эта мысль ускользнула от Макса.

Он потерял чувство времени. Через несколько минут или часов он вернулся к дому, прошел в цокольный этаж, куда не заходил никто из гостей. Там находилась семейная комната.

Летом Сигрэмы редко использовали эти нижние комнаты. В большой гостиной стоял огромный каменный камин для зимних приемов, в оружейной хранились охотничьи трофеи, ружья новейших систем и антикварная мебель. Макс знал, что не застанет тут никого, хотя Бакстер включил свет. Здесь хватило бы места для танцев; Харри купил в Нью-Йорке за восемнадцать тысяч долларов подержанный музыкальный автомат. Харри всегда сообщал точную цену.

Прежде Макс не выносил звучание музыкального автомата, его грубые разноцветные огни. Но сегодня он смотрел на проигрыватель зачарованными глазами. Автомат был включен, очевидно, вездесущим Бакстером. Макс радовался тому, что он ускользнул от Лайлы, которая, вероятно, заставила бы его извиниться. Извините, что я взорвал ваш катер. Извините, что я порубил ваш "Стенвей". Почему он должен извиняться за катер, который сам себя взорвал? Или за пианино, которое предало его?

Музыкальный автомат, подмигивая своими огнями, смотрел на ослепленного его разноцветным сиянием Макса. Охваченный злостью и смущением Макс думал сейчас о том, что его обвинят в сердечном приступе Харри. Его поведение привело к тому, что у Харри случился сердечный приступ - так будут говорит люди, словно он несет ответственность за чьи-то слабые артерии. Обвинять следовало образ жизни Харри, но они не могли признать это, потому что сами жили так. Курение, питье, трахание в самых неподходящих местах, неразборчивость в связях, отсутствие самодисциплины. Его, Макса, нельзя было обвинить в таких грехах. Однако они обвинят его так уж устроен мир.

Включенный автомат продолжал ослеплять его. Максу пришло в голову, что перед ним находится БОГ. Это был идол толпы во всем своем языческом блеске. (Теперь в ресторанах стояли маленькие автоматы, но нельзя поклоняться небольшому ящику без огней.) Прекрасное, яркое, выразительное существо. Он должен ублажить Бога, чтобы он не разгневался. Должен заплатить Богу. К счастью, возле автомата находился контейнер с жетонами.

Подношение Богу. Он накормит Бога, который выразит свой гнев или радость с помощью разноцветных огней. Возможно, заговорит с ним страшным голосом. Возможно, даст ответы на все существующие в мире проблемы.

Макс вставил жетон, и Уилсон Пикетт запел своим сексуально-хриплым голосом Мустанга Сэлли. Макс замер в оцепенении перед красными, желтыми, голубыми, зелеными огнями.

"Останови мустанга, ты носишься по всему городу. Останови мустанга..." - звучал противный голос.

Если бы кто-то бросил жетон в него, полилась бы музыка или нет? Вот в чем вопрос. Жетон. Существует ли на самом деле золотая рыбка? Возможно, он бросал в себя все эти годы не те вещи... кормил сидевшего в нем человека музыкой, книгами, бифштексами, "Джей & Би". Какая кантата изменит мир? Какая симфония повернет земную ось, охладит солнце, заставит упасть звезду? Какое подношение потребовал бы он, если бы был Богом музыки?

Он мысленно повторил этот важнейший вопрос. "Какую цену я назначил бы за эти чудеса? О, я бы попросил, чтобы на всей земле воцарились любовь и доброта. Чтобы они покрыли собой мир, точно слоем меда. Накормите меня милосердием и крохами жалости. Укутайте землю нежностью, избавьте от боли бьющихся в капканах диких животных, раненых солдат, неизлечимо больных. Отбелите людские души, очистите их состраданием. Влейте в мое пересохшее горло Амазонку терпимости."

На каком-то этапе, в какой-то миг он потерял путеводную нить! Она исчезла. Он перестал испытывать конкретные чувства, потому что его эмоции стали слишком общими. Он не мог любить. Однако любил все человечество. Хотел сообщить людям о своей любви. Но не любил Лайлу, которая терпела его, и Морин, которая любила.

Голос Уилсона Пикетта стих; Макс стал бросать в машину новые жетоны, услышал другие голоса, другие звуки. Ему показалось, что он слышит печальную тему из Ромео и Джульетты Чайковского. Возможно ли это? Йодная настойка. Только не от этого бога. Чайковский... Макс вспомнил свой собственный реквиум. Такой поворот был странным, потому что он никогда не питал большой любви к Чайковскому. Однако в музыке, сочиненной сегодня Максом, звучало громкое жалобное завывание, доносящееся из русских степей.

Сколько времени пройдет, прежде чем Лайла или кто-то другой обнаружит его? Наверно, немного, подумал он. Она отыщет его и скажет, что он вел себя дурно. С присущей ей корректностью, обусловленной воспитанием, напомнит, что он забыл о своих ежедневных упражнениях и взорвал катер. При этом её губы будут сохранять свою безупречную форму. Он разбил пианино, поэтому не сможет упражняться. Скоро инструмент починят. Это не выход из положения. Она возьмет его за заднюю ногу и вышибет из него мозги. Расскажет ли она все агенту? Вот что важнее всего. Вдвоем, совместными усилиями, они способны разрезать его на кусочки. Превратить в дерьмо, мусор. Это всегда становилось самой приятной частью церемонии. Значит, это он виноват в болезни Харри; он мог даже убить Харри, если бы прежде не погубил пианино.

Она приближается. В нынешнее время человеку негде спрятаться налоговый инспектор обязательно найдет его. Это послание Господа. Убежища нет; корабль не увезет тебя в другие края. Дороги нет, как закричал однажды поэт Кавафи с безлюдного острова.

Не Харри ли оставил ружье заряженным?

Глава четырнадцатая

Поппи стояла на краю причала, сжимая жемчужное ожерелье. Оно состояло из тридцати девяти выращенных жемчужин одного размера с диаметром в одиннадцать миллиметров. Они были тщательно подобраны и идеально подходили друг к другу. Ожерелье обошлось Харри в тридцать тысяч долларов ( на самом деле оно стоило дороже, цену сбавили специально для Харри). Поппи ненавидела эту вещицу. Она была совершенно ненужной и служила символом всей её проклятой жизни. На эти деньги можно было купить коттедж в пригороде для целой семьи, дать высшее образование юноше, спасти чью-то жизнь. Ожерелье никогда не приносило Поппи никакой радости.