Красавица и босс мафии - Лола Беллучи

материалов, или, возможно, ей приказано никогда не оставлять меня наедине с кем-то, кроме себя.

Сидящая рядом со мной Рафаэла подталкивает меня локтем, привлекая мое внимание. Я киваю и благодарно улыбаюсь, потому что мне действительно нужно научиться общаться в этом доме, если я хочу здесь выжить. Она весело подмигивает мне, а затем указывает на экран ноутбука, раскрытый перед нами.

— Начнем с основных слов, — говорит роботизированный голос, и я киваю, заставляя себя сосредоточиться на занятии.

Первые слова "ciao" и "arrivederci" даются легко, и первое из них очень похоже на португальское. За последние почти три недели я услышала их достаточно, чтобы понять, что они означают. Я повторяю слова медленно, стараясь подражать итальянскому акценту Рафаэлы, и она мягко смеется, прежде чем поправить меня, когда я говорю что-то неправильно.

Рафа учит меня основным фразам, таким как приветствия "доброе утро", "добрый день" и "добрый вечер". Позже я учусь говорить, что не поняла, что мне сказали, потому что не говорю по-итальянски. Рафаэла учит меня просить о чем-то, хотя я не думаю, что буду часто этим пользоваться. Я также учусь просить кого-то говорить медленнее, и тогда мы начинаем видеть фразы, которые пригодятся в работе.

Я узнаю, как спрашивать о задачах на день, о направлениях, как спрашивать "где это?" и как называются все комнаты в доме, которые я до сих пор не знаю. Когда отведенное на занятия время заканчивается, я уже не так волнуюсь и чувствую себя немного менее зажатой. Не в буквальном смысле, но ощущение такое, будто кляп, сжимавший мой рот, только что ослабили. Я могу это сделать, я могу научиться, и я немного удивлена, что это не займет столько времени, сколько я думала.

Конечно, это только начало, но, если я и дальше буду делать все правильно, у Луиджии не будет причин запрещать занятия, и через несколько месяцев я смогу говорить все, что угодно и, как угодно. Прошло столько времени с тех пор, как у меня была возможность выучить что-то, кроме механических задач, что я уже и не помнила, как хорошо училась в школе.

Окончить школу было настоящим жонглированием: нужно было заботиться о Ракель и содержать себя. Если бы не милосердие директора и учителей школы, где я училась, я бы, наверное, не справилась. Они разрешали мне брать остатки еды домой из школы, а учителя относились к моим пропускам гораздо щедрее, чем можно было ожидать.

— Grazie, — говорю я сразу после того, как поворачиваюсь к Рафаэле. Мне не нужно объяснять, за что. Она никогда не спрашивала, но с каждым днем я все больше убеждаюсь, что она знает, почему я здесь.

Я поворачиваюсь в другой угол комнаты, и через миллисекунду Луиджия отворачивается от нас, делая вид, что не обратила внимания на все, что произошло на уроке.

— E grazie anche a te, Luigia, (Спасибо и вам Луиджия), — благодарю я экономку. Ее взгляд встречается с моим, удивленный. — Grazie mille (Огромное спасибо). — Медленно подчеркиваю я, заглянув в записи о формах благодарности.

Она не отвечает мне ничем, кроме незаинтересованного взгляда, и, возможно, на мою интерпретацию влияет мое настроение, но я почти уверена, что вижу, как ее глаза загораются удовлетворением.

ГЛАВА 20

ГАБРИЭЛЛА МАТОС

Небо окрашивается в оранжевые и розовые тона, когда солнце садится, скрываясь на горизонте на другом конце света. Из окна моей спальни я любуюсь километрами виноградников, полных винограда, почти готового к сбору.

В какой-то момент за последние три недели это вошло в привычку. Оставаясь в конце дня одна в своей комнате, я сижу здесь до тех пор, пока небо не потемнеет, тогда я залезаю в ванну и остаюсь там, наблюдая за святой в окне, достаточно долго, чтобы глаза стали тяжелыми и я смогла выйти из душа, одеться и, вскоре после этого, лечь на пол, укрывшись простынями, и заснуть.

Из своей комнаты я не слышу тихого шелеста листьев на ветру и не чувствую аромата вина, распространяющегося в воздухе, но я представляю их себе. Точно так же я представляю себе чувство покоя и умиротворения, которое нахлынуло бы на меня, если бы я была одной из многих рабочих, прибывающих в последние дни для сбора винограда, который начнется через несколько недель.

Я также представляю себе чувство благодарности, которое возникло бы в моей груди за то, что я нахожусь здесь, в этом прекрасном месте, вдали от своих проблем и болезненных воспоминаний. Я представляю себе чувство обновления, как будто я начинаю новую жизнь, и представляю, как во мне растет надежда, потому что я знаю, что чувства в моей груди не могут быть настоящими, они должны быть воображаемыми.

Я начала новую игру с самой собой. Я сижу здесь и день за днем задаю себе одни и те же вопросы. Я снова и снова воспроизвожу последние мгновения, прожитые в Бразилии. В них нет никого, кроме Витторио, его слов и меня в лачуге, которую я называла домом.

Он сказал, что моя жизнь ничего не стоит для него и что я останусь в живых только потому, что не заслужила права умереть. Тот факт, что он просто оставил меня здесь, не ожидая от меня ничего, кроме того, что я продолжу дышать, свидетельствует об этом больше, чем любые действия, которые он мог бы предпринять против моей жизни.

Я ожидала камеры и плохого обращения, однако, как я поняла, ему нужно было бы позаботиться, чтобы дать мне это. Ему не нужно было давать мне ничего, кроме приговора остаться в живых, чтобы заставить меня страдать. Но интересно, знает ли он, насколько я нелояльна? Догадывается ли он, что всего за несколько недель наказания моя кожа приобрела цвет, тело — вес, а душа — вибрацию, говорящую о том, что мой дух не сломлен, как я считала долгие годы, что это так. Он был просто истощен и нуждался в выходе.

Когда наступает ночь и в небе не видно никаких цветов, кроме глубокого синего, я встаю с подушки под окном и иду в ванную, чтобы сделать еще один шаг в том, что стало моим ритуалом. Я включаю свет и подхожу к святой, мои руки раскинуты в миллиметрах от ее, и она словно просит меня отдать ей всю боль и насилие, которые есть во мне.

Я стою неподвижно, двигаясь только для того, чтобы дышать, несколько минут подряд. Я поднимаю глаза на ее лицо, приветливый взгляд такой же,