Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

– Этого не может быть!

– Чего не может быть? – удивился он и стал переводить взгляд с левого края стола на правый. – Я сказал что-нибудь не то?

– Вы утверждаете, что занимались с ней любовью? Что стали ее любовником?

Щеки Маркуса налились соком спелого помидора:

– Лучше бы я умолчал об этом, правда?

Вся верхняя часть моего тела была напряжена. Я постарался немного расслабиться и откинулся на спинку стула.

– Нет, дело не в этом, – сказал я смущенно, сожалея о своей несдержанности. – Это прекрасно, что вы рассказываете мне все, что произошло. Это очень хорошо.

– Тогда в чем же дело? И если я все рассказываю как надо, то какую ошибку я совершил?

Маркус не знал, что дело было вовсе не в какой-то совершенной им ошибке, – он просто ранил мои чувства. В первый момент я не мог представить себе пальцы Амгам на его затылке, потом эта картина стала для меня невыносимой. Шесть ее пальцев – таких белых, таких тонких, таких длинных… Я больше ничего у него не спросил, потому что не хотел слушать его рассказ. Но в моем воображении неминуемо вспыхнул образ: Амгам в объятиях Маркуса среди сельвы. Я почувствовал холодный огонь в груди, тонкий язычок пламени сварочной горелки, направленной прямо мне в сердце.

Почему меня так оскорбила эта картина? Я пытался противиться тем чувствам, которые испытывал к Амгам. На самом деле они были мне ненавистны. Эти чувства зародились в моей душе недавно, несколько ночей тому назад, в комнате господина Мак-Маона, и я с первой же минуты осознал, что они сильно осложнят мою жизнь. Более нелепых чувств не было во всей вселенной. В конце моей беседы с Маркусом Гарвеем, сидя напротив него, я говорил себе: «Томми, идиот, какого черта ты вздумал ревновать к заключенному женщину, которую никогда не видел и не увидишь?» Однако у меня хватило ума задать себе вопрос, который должен был заинтересовать меня в первую очередь: откуда у Гарвея взялась такая способность причинять мне такую дикую боль своими словами?

История Маркуса Гарвея высветила всю мою ограниченность и мои недостатки. Пока он не рассказал мне о том, что стал любовником Амгам, я не понимал, до какой степени презирал его и считал себя существом высшим, чем он. Как просто сочувствовать людям, с которыми нечего делить! Поэтому я позволил себе роскошь быть столь снисходительным и доброжелательным с ним – бедным цыганом, которого ждала виселица. Но теперь мои чувства вступали в противоречие с историей его жизни. Мне казалось оскорбительным, что такой человек, как Гарвей, мог удостоиться любви Амгам. Он обладал тем, чем мне было не дано обладать никогда. Никогда. А слово «никогда» невероятно длинное. Я повторяю его: никогда.

В действительности ничего удивительного в этом происшествии не было. Девушкой двигали мотивы абсолютно ясные и в то же время совершенно логичные. Было бы удивительно, если бы она поступила иначе. А то, что Маркус занимал подчиненное положение, имел цыганскую внешность и короткие ноги, никакого значения не имело. По крайней мере, для нее. Эта девушка пришла из другого мира, на нее не распространялись наши предрассудки. А Гарвей был самым добрым человеком на всей поляне, поэтому Амгам любила Маркуса. Узнав о ее чувствах к моему подопечному, я полюбил ее еще сильнее, а ему, приговоренному к казни, стал завидовать.

Пока я размышлял обо всем этом, Маркус наблюдал за мной, не имея ни малейшего понятия о том, в каком направлении текли мои мысли. Он еще раз спросил меня:

– Что я сделал не так, господин Томсон?

Я громко прокашлялся, пытаясь скрыть смущение, и сказал:

– Вы заявили мне, что Уильям и Ричард пошли охотиться на льва.

– Да, правильно. Ричард увидел следы льва на тропинке в сельве. Братья отправились искать его, но не нашли.

– В сельве нет львов, – закончил я свой отвлекающий маневр. – Наверное, это был леопард.

– Леопард? – Маркус задумался. – Может быть, Ричард и вправду говорил о леопарде. Я точно не припомню.

Безумная жажда братьев Краверов получить с прииска максимальную выгоду росла день ото дня. В то же время желание Ричарда охотиться на буйволов так же быстро сошло на нет. Плотская страсть Уильяма тоже шла на убыль. Он не уступал свою пленницу брату только из-за присущего ему инстинкта собственника. Младший Кравер был умен и понимал, что представление о существующей иерархии укрепляется в сознании негров при виде картины, когда самый белый мужчина в мире властвует над самой белой женщиной на Земле. Или из-под земли. Однако это была не единственная причина, которая заставляла Уильяма удерживать девушку.

Иногда Маркусу казалось, что Уильям использовал свою власть не для того, чтобы подчинить себе Амгам, а лишь затем, чтобы помешать всем остальным приближаться к ней. Но эти мысли были слишком сложными для Маркуса Гарвея: они пролетали в его голове, подобно падающим звездам в ясную ночь, неожиданно и мгновенно.

Очень часто несправедливость проявляется в том, что на праведников вдруг обрушиваются несчастья. Однако она может обнаруживаться и в обратном, когда судьба вдруг щедро награждает людей коварных и бессердечных. Золотая жила оказалась необыкновенно богатой. С каждым днем в лотках оказывалось все больше золота. Сначала дневная добыча поднялась с шестидесяти пяти до девяноста граммов, потом дошла до ста и даже достигла ста десяти. Чем больше золота братья Краверы получали с прииска, тем больше они заставляли работать рудокопов.

Как-то раз они позвали поработать на прииске Маркуса. Подземный зал расширялся все больше и больше, и им нужен был еще один помощник, чтобы руководить установкой свай, поддерживавших своды.

Гарвей заметил, что с того дня, когда он в последний раз спускался вниз, картина под землей очень изменилась. Зал стал гораздо шире, на стенах появилось много новых отверстий, и они были больше, чем прежде. Маркус задержался возле того туннеля, откуда вышла в наш мир Амгам. Круглая дыра сильно увеличилась. Было ли это результатом труда негров? Нет. Они копали равномерно во всех направлениях, и когда снимали пласты земли, то лишь открывали входы в туннели, существовавшие ранее, которые расширялись по мере того, как уходили в глубь земли.

Рудокопы хорошо знали свое дело и укрепляли деревянные сваи сами, не ожидая указаний. Поскольку на Маркуса никто не обращал внимания, он воспользовался моментом: подошел к самому большому из отверстий и зажег спичку. Слабое пламя освещало всего несколько метров туннеля, но этого было достаточно, чтобы разглядеть неровные стены, напоминавшие глотку великана. Потом подземная труба скручивалась червяком и уходила вниз. Неожиданно Гарвей почувствовал легкое дуновение на своем лице. Когда он спросил себя, был ли этот ветер создан его воображением, пламя спички качнулось и потухло. Но если туннель уходил в недра земли, как мог донестись оттуда какой-то ветерок? Маркусу не хотелось задавать себе другие вопросы. Воспоминание о господине Тектоне все еще мучило его. Оказавшись на поверхности земли, Гарвей почувствовал себя счастливцем.

В те дни братья Краверы обычно пребывали в состоянии эйфории. Прииск должен был позволить им по-своему отомстить отвергнувшему их обществу. Уильям хотел купить банк, а Ричард – целую армию.

Порой их ликование переходило во вспышки необузданной ярости: по ночам братья напивались, орали и палили из пистолетов в воздух. Маркус не раз опасался, что какая-нибудь шальная пуля пробьет ткань палатки и ранит его или Пепе.

Африканцы постепенно превращались в некое подобие черных нибелунгов. И это не метафора. Краверы принесли к прииску граммофон, труба которого напоминала гигантский цветок. Чаще всего они ставили музыку Вагнера. Обитавшие на поляне москиты бросались в атаку под звуки музыки, которая сводила их с ума, и ранили кожу людей, словно крошечные живые снаряды. Но Уильям был убежден, что музыка воодушевляла рудокопов. Не будем уточнять, что парочка ударов хлыста тоже помогала, и весьма успешно, ускорить ритм работ.

С каждым днем труд негров становился все тяжелее. Золота добывалось все больше, и подземный зал становился все шире. На протяжении двух следующих недель на поляне царил странный мир, и, хотя он был ложным, это ощущение испытывали все. Казалось, что прииск и братья пришли к соглашению и теперь гребли в одном и том же направлении. Уже невозможно было с точностью сказать, нашли ли братья Краверы золотую жилу или золотая жила нашла их.

Между тем Маркус пребывал в ином измерении. Он впервые узнал любовь там, в сельве, вместе с Амгам. Конго было странным местом: боль и наслаждение там смешивались и накладывались друг на друга, как опавшие листья.

Безумное желание Краверов добыть как можно больше золота позволяло Маркусу и Амгам надолго отлучаться из лагеря. Распорядок дня на прииске оставался неизменным. Уильям подгонял рудокопов, требуя от них выдавать на поверхность все больше земли и, соответственно, золота, а Ричард в это время следил за работниками на промывке руды. В обязанности Маркуса входило в основном приготовление обедов и ужинов для братьев и похлебки для рудокопов. Часто, приготовив деликатесы для Уильяма и Ричарда, он оставлял большой котел на огне и углублялся в сельву, чтобы встретиться с Амгам в условленном месте.