Будет немножко больно (Женщина по средам) - Виктор Пронин

Впрочем, старик знал, куда все убежали... Конечно, к машине, конечно, на грохот взрыва. И старик все той же шаркающей походкой заторопился к месту события, туда, где над деревьями уже поднимался черный столб дыма, откуда слышались возбужденные голоса. Приблизившись к толпе, он остановился, не стремясь протиснуться вперед, опасаясь увидеть нечто ужасное — этого ему не хотелось. Он и пришел только для того, чтобы заявить о себе — я, дескать, здесь, со всеми, я никуда не отлучался ни на единую минуту.

— Надо бы позвонить в милицию, — предложил он, ни к кому не обращаясь.

— Какая к черту милиция! — возмутился один из доминошников. — Иван Федорович, что ты несешь! Тут в скорую звонить надо, если уже не поздно.

— Да, досталось парню, — протянул старик и замолчал, понимая, что не имеет права выражать сочувствие, сожаление, он сейчас вообще не имеет права говорить. Нехорошо это будет, где-то даже подловато. И он замолчал. Главное сделано. И он здесь, вместе со всеми, и есть человек, который всегда подтвердит — Иван Федорович Афонин был на месте происшествия. А вы там доказывайте, уличайте, ловите.

Не сумев сдержать себя, старик протолкался вперед, его почему-то пропустили, будто признавали за ним право все знать. Зрелище, которое он увидел, потрясало. Темно-вишневый опель, который совсем недавно так роскошно выглядел в прицеле его винтовки, был не просто испорчен, он был уничтожен. Развороченный зад, сорванная крыша, сильный огонь, пожирающий обшивку, полыхающие кресла, едкий черный дым...

И еще увидел старик — в сторонке, на траве лежал Борис и вокруг него толпились люди, пытаясь, видимо, ему помочь. Он не решился подойти ближе, что-то остановило.

— Жить, конечно, будет, — проговорил кто-то в стороне, и старик чутко уловил эти слова, с облегчением уловил — он не хотел смерти Борису. — Но... — говоривший продолжать не стал и старик понял, что не только машина получила повреждения, его противнику тоже досталось.

Люди вдруг заволновались, отступили, оттиснули старика в сторону — подошла машина скорой помощи. Тут же распахнулась дверца, выбежали два санитара с носилками, им показали лежащего в траве пострадавшего. На какое-то время, когда носилки проплывали мимо, старик увидел Бориса — обгорелая щека, запекшиеся от огня волосы на затылке, обуглившееся, какое-то неживое ухо. Парень беспрестанно орал, пытался встать, повернуться...

— Да, конечно, — пробормотал старик, — сейчас тебе, детка, немножко больно, я тебя понимаю...

Это была оплошность, он и сам не заметил, что произнес эти слова вслух. Его услышала женщина, стоявшая рядом.

— Это страшная боль, — кивнула она. — Мне пришлось как-то обжечься... Иван Федорович, это страшно.

— Гранаты возят в машинах, — твердо сказал один из доминошников. — Вот и взрываются. А вы что же хотели? Так и будет. Пельмени не взрываются. И бутылки с водкой тоже не взрываются. Гранаты! Мины! Взрывчатка! Останови сейчас на проспекте десять машин! Нет, ты останови! И в одной обязательно найдется оружие. С кем они воевать собрались? На какую такую войну направляются? Со своим же народом воюют. Ну что ж, на войне, как на войне... Без жертв не бывает. Кто-то и пострадать должен... Там у него в квартире хороший бы шмон устроить... Арсенал! Помяните мое слово — арсенал там, не меньше. Что скажешь, Иван Федорович? Я прав?

— А чего тут думать, — вымученно произнес старик. — Открой любую газету, включи телевизор... Только об этом и речь. Все последние известия — это сводки боевых действий.

— Но как рвануло! — воскликнул доминошник почти с восторгом. — Ты слышал, как рвануло?

— Ну, а как же... Почти на моих глазах.

— Посмотри на бензобак! Развернуло так, что на розочку стал похож... Во все стороны лепестки развернуло! — продолжал восхищаться доминошник.

— Черные лепестки, — пробормотал старик.

— А ты знаешь, сколько стоит такая машина? Если в долларах, то тысяч сорок, не меньше. Сорок тысяч! — ужаснулся доминошник, напугав самого себя. — А если перевести в рубли... Сотни миллионов! Понял?! Сотни! Если все ветераны нашего района скинутся по годовой пенсии... Не хватит. А этот хмырь болотный, — тощий мужичонка кивнул на то место, где недавно лежал Борис, — купил. И я скажу тебе, Иван Федорович, — доминошник понизил голос до шепота, — не на последние купил. На последние деньги такие игрушки не покупают! Понял?

Старик уходил домой подавленный. Радостного, торжествующего чувства возмездия, которого он так ждал и к которому стремился, он не ощущал. Была именно подавленность. Он не привык делать зло, мстить вот так жестоко. Хотя и убеждал Катю, что месть — это прекрасно, он и сам в это верил, но месть оказалась работой тяжелой и гнетущей. Он шел, сгорбившись, с трудом передвигая ноги, но на этот раз не притворяясь, сегодня это было его истинное состояние. Вид развороченной, обгоревшей машины, от которой до сих пор поднимался дым, лежащий в стороне Борис с обгоревшим ухом и черным затылком, толпа знакомых людей, которым он вынужден врать в глаза...

К этому он не привык.

Поднявшись в квартиру, старик прошел на кухню, присел к столу да так и остался сидеть, подперев голову рукой. Но когда позвонила Катя, он встрепенулся, потер лицо ладонями, постарался привести себя в приветливое состояние и пошел открывать дверь.

Катя вернулась радостная, на ходу поцеловала старика в щеку, легкой походкой прошла на кухню и принялась разгружать свою сумку. Во всем ее поведении чувствовалась почти прежняя легкость. Не было в ней той угнетенности, к которой старик начал уже привыкать, исчезла сосредоточенная, почти угрюмая замкнутость.

— Никак премию выдали? — спросил старик.

— Держи карман шире! — рассмеялась Катя. — Слушай, деда, а помнишь ты говорил недавно, что в среду меня отпустят мои печальные воспоминания, помнишь?

— Ну? — настороженно спросил старик, не зная, подтвердить ли ему собственные слова или отказаться от них.

— Отпустили!

— Ну и слава Богу.

— А ты откуда знал?

— Поживешь с мое, тоже будешь знать, — проворчал старик, но почувствовал — и ему стало легче. Значит, все правильно, значит, сожалеть не о чем. И те древние знания, которые вдруг возникли в нем недавно, оказались верными — кровь лучше всего смывается кровью. За все надо платить. Здоровьем, молодостью, будущим своим счастливым расплачивайтесь, господа хорошие. Что сами потребляете, то и мне платите. А то ишь, деньгами решили... Тут никаких денег не хватит. Взяли у человека молодость — расплачивайтесь собственной молодостью, взяли будущее — платите своим же будущим... и раньше это тоже знали, хотя выражались короче — зуб за зуб.

Полковник Пашутин долго стоял перед развороченной взрывом машиной. Над обгорелым металлом еще поднимался слабый дымок, даже на расстоянии чувствовался жар разогретых деталей. Все внутренности машины были обнажены, все было на виду, перед глазами — будто вскрытый труп лежал перед полковником. Гора рваного, обгорелого металла ничем не напоминала ту красавицу, которая сверкала у подъезда еще сегодня утром.

.Пашутин знал, что с разных сторон двора за ним наблюдают десятки глаз, но старался не обращать на это внимания. Он был озадачен, а если уж говорить точнее, испуган. Подобного полковник не ожидал. И по опыту своей работы знал, что и взорванная коленка, и взорванная машина — одна цепь событий.

Несмело приблизился и остановился в сторонке один из доминошников — полупьяный мужичок в клетчатой рубахе, который вечно толокся во дворе с утра до позднего вечера и, конечно, все знал, обо всем имел самые свежие и достоверные сведения.

— Что тут случилось? — спросил его Пашутин.

— Бак взорвался, бензиновый бак, — охотно пояснил мужичок и только после этого решился подойти поближе, остановиться рядом с полковником. — Говорят, хваленая западная техника... Ха! И у них не все, значит, решено, не все отлажено, а? Взрываются, баки-то?

— Взрываются, — Пашутин подошел к тому месту, где должен был находиться восьмидесятилитровый бак опеля, присел. Осмотрел каждый лепесток, каждый завиток черной развороченной розочки. Его полноватое, гладко выбритое лицо выражало крайнюю озабоченность. То ли он увидел то, на что другие не обратили внимания, то ли искал подтверждение собственным мыслям, но смотрел он уже иначе, нежели потрясенный прохожий, это уже был холодный взгляд профессионала.

Пашутин попытался отогнуть искореженный взрывом кусок заднего крыла, но это ему не удалось.

— Нет, — сказал мужичок, оценивающе глядя на остатки машины, — починить не удастся... Разве что мотор снять... — Он, видимо, решил, что полковник изучает возможность восстановления машины.

Пашутин не ответил. Он увидел то, что и ожидал увидеть, что искал все это время — на обгорелом крыле, на искореженном, рваном металле четко выделялось маленькое круглое отверстие. Больше полковнику и не нужно было ничего знать. Он поднялся с явным облегчением, отряхнул от копоти руки, вынул душистый носовой платок, протер пальцы, касавшиеся теплых еще листов металла.