Ничей ее монстр (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena"

— Ясно. Спасибо за честность.

— Я бы рекомендовал госпитализацию для снижения давления и наблюдений. И снизьте физическую активность. Я бы не рекомендовал вам тренировки и спорт. По крайней мере еще несколько лет.

— Ну я пока еще не хочу превращаться в растение или тряпку. Так что с нагрузкой придется моему мозгу смириться или сдохнуть от напряжения. И никакой госпитализации.

— Немного отдыха, лечение и…

— Ваш курорт вернет мне зрение?

— Нет. Но…

— Вот когда найдете способ его вернуть я с удовольствием лягу в этот санаторий.

Прошел по тротуарной дорожке, размахивая впереди себя тростью и стараясь не вытягивать вперед инстинктивно левую руку. Мне казалось, что это выглядит жалко. Я прятал ее в карман и показушно уверенно двигался в сторону флигеля.

А потом услышал шаги, точнее хруст гравия.

— Кто здесь?

Прошелся из стороны в сторону тростью. Может кошка. Иногда они шныряли по двору. Шорох послышался снова. Теперь уже с другой стороны. Я проигнорировал и пошел вперед и … теперь я точно знал, что за мной кто-то идет или крадется. Резко обернулся и шаги стихли.

— Я спрашиваю кто здесь? Не отзовешься — вызову охрану и прикажу стрелять.

— Не надо стлелять. Это я.

Если бы передо мной разверзлась пропасть я бы удивился намного меньше, чем этому детскому голоску. Словно в аду запели птицы. Словно сквозь треск огня послышалось свежее журчание ручья. Я дернулся всем телом… мне стало не по себе. Как будто мои ночные кошмары ожили и ворвались в мое сознание уже днем.

Он снился мне. Мой нерожденный ребенок. Мой сын. Не знаю почему, но мне снился именно мальчик. Я слышал детский плач, иногда гнался за этим плачем по лесу и видел вдалеке силуэт ребенка. Последний раз мне приснилось, как я бегу босиком по разбитым стеклам за ним, а он смеется и петляет за деревьями. В моем сне ему лет пять. И я точно знаю, что впереди есть озеро и оно глубокое. Бегу за ребенком, кричу что-то, но не слышу собственного голоса зато слышу его крик: «Папаааа, спаси меня… Спаси меня…». А когда слышится всплеск воды меня накрывает паникой, и я бегу все быстрее, ветки бьют меня по глазам, и я точно знаю, что их расцарапало и выдрало, и по моему лицу течет кровь. Подбегаю к берегу, я уже совершенно слеп, меня разрывает от боли… и слышу голос детский, он звучит в моей голове, он разламывает мои мозги таким адским страданием, что кажется моя черепная коробка треснет по швам: «Ты не спас… это ты убил меня. Ты убил… меня и маму… тыыыыыыыыы… папаааа… тыыыы»

Вздрогнул всем телом, потому что мне показалось, что голос из моих кошмаров вдруг проявился наяву и у меня на лбу выступил холодный пот.

— А можно потрогать твою палку?

Я опешил совершенно и протянул ему трость.

— Ух тыыыы. Как Солвиголова.

Тряхнул головой. Это не кошмар и все происходит наяву. В доме чей-то ребенок. Скорей всего прислуги. Мне не кажется и я не сошел с ума

— Кто такой Сорвиголова? И ты откуда взялся здесь? — спросил хрипло, чувствуя, как дрожит все тело от напряжения.

— Я — Волчонок. Я с мамой приехал.

— Кто твоя мама?

— Мама Таня, а еще ее баба Устя называет Се…

— Со мной приехал!

Услышал ее голос и перед глазами появилось лицо Девочки. Вот так просто появилось и все. Как будто это она говорит… а не какая-то деревенская девка, которая приносит мне завтраки и моет туалеты в моем доме. Черт меня раздери, какая связь? Почему лицо Есении? Почему в сочетании с ней, а не с кем-то другим?

Возникло едкое желание ударить ее… Ту, что надевает на себя образ Девочки. Ударить очень сильно, так чтоб ощутила ту боль, что ощущаю я. Но голос ребенка отрезвлял, утихомиривал гнев, успокаивал. Мне нравилось его слышать, у меня внутри появлялись какие-то светлые пятна. Нет, не перед глазами, а именно внутри. Там, где всегда темно, сыро и воняет гнилью. Моему сыну могло быть столько же лет, сколько этому малышу… Если бы он был жив… Он мог бы так же называть Девочку мамой и звенеть, светиться, разрываться от нескрываемого обожания к ней. А я… я бы обожал их обоих.

И ярость начала утихать, растворяться, таять. Ее ярко-красные сполохи бледнели до светло-розового, пока не погасли совершенно.

Ярость исчезала, а боль нарастала все сильнее и сильнее пока не стала невыносимой. Мне до зубовного скрежета, до адского безумия захотелось прикоснуться к Девочке именно сейчас. До ломоты в пальцах и до дикого желания, от которого хочется резать вены. И эти навязчивые образы, настолько нестерпимо яркие, что меня всего корежит… и сердце то бьется быстро и болезненно, разрывая грудную клетку, то замирает и холодеет от понимания, что я просто вижу иллюзию. Я ее рисую сам себе… и она реально только потому что я ей позволяю быть реальной.

Как этому ребенку, сидящему за моим столом и задающему непрекращающиеся вопросы о шахматах и фигурах. Тем голосом, который в моих снах называл меня убийцей или молил о спасении. Конечно, я просто не слышал других детских голосов и мой мозг провел параллели. Когда ребенок находился рядом боль стихала, я обманывал сам себя и купался в этой лжи, пытаясь продлить ее как можно дольше. Удержать скрюченными пальцами мечту, вцепиться в нее и не отпускать как можно дольше. И образ девочки, которая принесла нам обоим гренки… Я так и видел перед собой ее силуэт с распущенными рыжими волосами и легкую улыбку на губах. Только она умела смотреть на меня с такой отчаянной любовью. С таким блеском в глазах словно я единственный мужчина во всей Вселенной.

Я даже не знаю зачем спросил какого цвета у Татьяны волосы. А вдруг… вдруг они тоже рыжие. И что? Чтоб мне это дало?

Несчастный безумный идиот. Это не Девочка! Не она! Нет ее больше. Ты лично закапывал ее. Опознавал, забирал тело… Это не девочка и не твой ребенок!

И я вижу сквозь туман выписку из заключения о смерти, где написано о гибели плода и матери. Стало душно в кабинете. Захотелось орать и биться головой о стены.

Не знаю, как я вышел туда… Никогда не ходил к ним. К розам. Не потому что не хотел вспоминать. А потому что не мог их увидеть. Когда приказал посадить еще надеялся, что оно вернется. Зрение. И сейчас невыносимо захотелось к ним прикоснуться, ощутить под пальцами лепестки, зарыться в них лицом, как будто прикоснуться к самой Девочке, как будто, сжать ее лицо и жадно искать ее рот губами.

Услышать голос позади себя и… позволить иллюзии опять завладеть собой, расползтись по всему телу теплом, просочиться в каждую пору и унять на некоторое время боль.

Вот она… стоит позади меня. Моя Лисичка. На ней платье, то самое красное. И ветер развевает ее длинные рыжие волосы. Полыхающий огонь на кроваво-красном. Она говорит куда мне идти… Направляет меня, и я верю ей. Если бы была жива стала бы моими глазами. Я бы пошел на ее голос куда угодно.

Я что-то спрашиваю, и она отвечает. Мой разум продолжает общение, а слепые глаза видят совсем иные картины. Видят лицо тонкое и бледное. Видят ядовито-бирюзовые куски моря, россыпь веснушек на щеках и на плечах, открытых осеннему ветру. Если я протяну руку я могу ощутить шелковистость ее кожи, почувствовать ее волосы, тронуть золотистые ресницы, провести пальцами по губам. Она ведь сейчас живая. Стоит в нескольких метрах от меня. Если зарыться лицом в изгиб шеи. Туда, за ушком я почувствую запах тела. Он там сильнее всего. Он там настолько сумасводящий, что у меня сводит скулы от желания сделать это прямо сейчас.

Отрезвил запах роз. Ворвался в мою эйфорию, водрался в мой сон наяву и заставил проснуться, ощутить, как возвращается боль и ноет ампутированное сердце. Его ошметки раскиданы где-то там среди этих кустарников. И я все еще цепляюсь за иллюзию, за похожий голос, за похожий образ. Пока он окончательно не тает и меня не накрывает огненной волной, выжигая любой след иллюзии.

Мне надо чтоб она ушла… чтоб этот суррогат исчез иначе я способен его разломать на куски.

И броситься туда, в запах роз, в шипы, которые колют пальцы, дерут их до крови, заставляя чувствовать себя живым среди царства ее мертвых роз. Сожрать эту боль и этот запах, подавиться им, набить полный рот лепестками. Жевать их, ощущая сладкую горечь во рту, отрезвляя себя, вырывая из плена иллюзий, глотая собственную боль.