День лисицы - Норман Льюис

— Знаешь, Коста, — заговорил он, — временами мне почему-то кажется, что мы все еще находимся на вражеской территории — мы оба. И каждый из нас на свой лад ведет холодную войну с окружающими. Не думай, что я не знаю, как они с тобой обходятся. Сейчас нам нужна взаимная поддержка, и, может, даже еще больше, чем тогда, под Тэруэлем… — Лейтенант оборвал себя на полуслове, почувствовав, что непроизвольно сбивается на привычный официальный тон. Он с беспокойством взглянул на Косту.

— Не сомневайтесь, сеньор, все, что смогу, — отвечал Коста, чувствуя, что от него чего-то хотят, но не понимая, что именно. Лейтенант становился все любезнее, и в душе Косты зародилось подозрение.

«Когда им чего-нибудь надо, они всегда так, — думал он. — Только зря надеется, что я поступлю на службу в его гестапо».

«Вместе были под Тэруэлем, — размышлял Кальес. — Более крепких уз нельзя себе вообразить. Придумать бы что-нибудь, чтоб получилось по-дружески…»

— Вино пьешь? — спросил он. — Я прикажу солдату сходить. — И лейтенант, много лет улыбавшийся лишь мышцами лица, желая подбодрить Косту, вдруг широко осклабился.

Коста весь подобрался. Сомнений не оставалось! Теперь ему хотелось только одного — поскорее да половчее уйти.

— Если не возражаете, сеньор, — заговорил он, — я вообще-то спешу. Еще с утра договорился…

Лейтенант не стал его задерживать.

— Ну конечно, конечно. Понимаю. Тебе надо работать, и работа не ждет… Обещай только, что вскоре опять зайдешь. — Он чуть ли не с мольбой заглянул Косте в глаза. — Нам ведь есть что вспомнить. Когда будешь свободен, я хочу сказать. Безо всяких обязательств. Лучше всего после пяти. Если захочешь, хоть завтра. — Он встал и протянул руку.

Коста поблагодарил лейтенанта и пробормотал что-то невнятное, не связывая себя обещанием прийти еще раз. «За дураков нас считают, — думал он, уходя. — Все их хитрости насквозь видно».

Из окна дома напротив на улицу смотрела прикованная к постели древняя старуха; в полумраке ее сморщенное коричневатое лицо нельзя было разглядеть. В ее лишенной всяких впечатлений жизни даже пробежавшая мимо собака была событием. Поэтому, когда на улице появился Коста, старуха не преминула отметить: «Вышел наконец-то! А вырядился-то как! Долго же он там пробыл. Отец его — вот это был человек, и ведь подумать только, стоило мне тогда лишь сказать словечко! Да вот умер он, а теперь таких людей больше нет. Ни разу такого не встречала. Интересно, чего это его сынок торчал там так долго?»

Коста снова шел вдоль песчаного побережья. Ветер успел сорвать облака с горных вершин, растеребил их и словно пухом затянул все небо. Он позвякивал нитями бус в дверях домов и мел по рынку блестки рыбьей чешуи. Коста с тревогой смотрел на все это; ему не нравился вид потемневших от водяной пыли скал и белые гребни волн там, где горизонт надвинулся на берег. Опасения его сбывались — проверить снасти сегодня не удастся, если же большая рыба попалась на крючок два дня назад — что вполне вероятно, — она сейчас уже засыпает. А если море и завтра не успокоится и на его лодчонке выйти будет опасно, рыба начнет портиться и на четвертый день ее уже не продашь. Это была реальная угроза, риск, которому постоянно подвергались все рыбаки… Все равно что игра в кости, где неожиданности подстерегают тебя на каждом шагу. Ты можешь вступить в игру, только выбросив шестерку, но вслед за шестеркой, еще не успев ей порадоваться, выбрасываешь комбинацию костей, которая аннулирует все набранные очки, и приходится начинать все сначала.

Коста стоял у воды, а из прибрежного кафе за ним наблюдали сидевшие за столиком четверо рыбаков. Двоих из них Коста встретил по дороге в полицейский участок, а потом видел в канцелярии. С ними сидели Франсиско и Симон.

— А почему ты уверен, что он не был там по такому же делу, что и вы? — спросил Франсиско.

— Да потому, как он себя вел. Вид у него был как у побитой собаки. Сам посуди, Франсиско, если тебя вызывают в участок, чтобы оштрафовать или избить, не все ли тебе равно, видел кто-нибудь, как ты туда входил, или нет. Заходишь, получаешь, что тебе причитается, и выходишь.

— Он хотел войти туда и вдруг увидел нас, — заговорил второй. — И заметался туда-сюда. Чем же ты это можешь объяснить?

— Понятно, почему у нас такое творится, — сказал первый. — Теперь все ясно. Капрал говорил с ним так, будто он лейтенанту брат родной. Ты когда-нибудь слышал, каким голосом обращаются полицейские к людям не того сорта, что мы с тобой? «Не угодно ли вам, сеньор, пройти к лейтенанту?» Так и слышу все время эти слова… Что до меня, мне никаких доказательств и не было нужно. Я это и так давно понял.

— Что ты понял? — спросил Франсиско.

— Ты же не станешь отрицать, что в последнее время кто-то нас постоянно выдает. Кто же еще, как не он?

— Надо от него избавиться, — предложил первый. — Дольше такое терпеть нельзя.

Коста, стоявший внизу около мола, зажмурился — в глаз ему попала первая капля дождя. Все вокруг окрасилось в тот же серебристый цвет, что и небо, и ветер, обрывая края надвигающегося ливня, швырнул в мужчин, наблюдавших за Костой, пригоршню капель.

— Против него нет ни одной прямой улики, — сказал Франсиско.

— Ну хорошо, а кто мог выдать Педро в тот раз, когда его взгрели из-за перегруженной лодки? Один только Коста и видел, как тот причаливал.

— А как насчет тех двух парней, что взяли без разрешения на борт туристов? Они еще не захотели ехать с Костой, потому что у него лодка мала.

— И все равно есть одно обстоятельство, которое мне совсем не по душе, — сказал Франсиско, — и тебя, Симон, это касается больше всех. Ты всегда руководствуешься тем, нравится или не нравится тебе человек. А не кажется ли тебе, что пора постараться забыть то, что миновало и с чем покончено?

Симон повернулся к Франсиско, и лицо его вдруг исказилось страшной мукой.

— Забыть, говоришь ты? Подожди-ка, прежде чем продолжить наш разговор, я у тебя кое-что спрошу. Видишь эту штуку там внизу, у дороги?

— Какую штуку?

— Вон ту. Я предпочитаю называть ее так. Памятник погибшим в войну, так сказать.

— Ну и что же?

— Ты хоть раз удосужился прочитать, что на нем написано?

— Читал, и не раз.

— И запомнил?

— Думаю, что да. Не все, конечно!

— А я запомнил — слово в слово. Там сказано: «Павшим за Господа Бога и Испанию». И дальше идет много имен. Есть среди них имена твоих братьев?

На лице Франсиско отразилась досада.

— К чему ты это?

— Нет там имен и моих сыновей, которые умерли в лагере от ран, не получив последнего причастия. А разве они умерли не за Испанию? И не за бога? И какое право имели люди, поставившие этот камень, решать, кто умер за бога, а кто нет? Зачем это за него решать? Пусть бы он сам разобрался, кто отдал жизнь за него! Я так считаю, что мои сыновья отдали жизнь за бога.