День лисицы - Норман Льюис

— Думаешь, ветром тунцов угонит? — спросил он.

Из дыры в щеке Марко вырвался насмешливый свист.

— А то нет. Показались тунцы — значит, готовься к хорошей буре. Это уж всегда так!

Слушая воркотню Марко, Коста впервые за много лет ощутил надежду: если вместе с тобой сетуют на жизнь, значит, видят в тебе товарища. Холодная, непроницаемая стена неизменной вежливости больше всего страшила Косту.

На улице около полицейского участка никого не было, но, когда Коста хотел войти в ворота, из-за угла показалось двое рыбаков, и он, заколебавшись, прошел дальше. Он и сам не понимал толком почему, но ему не хотелось, чтобы его здесь видели. В полицию вызывали по самым разным поводам, и все же он предпочел бы, чтобы его визит прошел незамеченным. Все трое небрежно, на ходу поздоровались, буркнув себе что-то под нос. Коста при этом не поднял глаз. Он свернул за угол, прошел еще метров сто, осмотрел витрину новой часовой мастерской и повернул обратно. В караулке, куда Коста вошел, сидел на стуле солдат. Он вскочил и показал ему на дверь в канцелярию. Там за столом сидел капрал, которого Коста видел утром, и перед ним стояли те два рыбака, что попались ему навстречу, — он и со спины узнал их. Капрал смотрел на рыбаков сурово и, разговаривая с ними, рявкал, будто командовал на плацу. Увидев Косту, он снял телефонную трубку. Аппарат звякнул, на том конце что-то пискнуло, и капрал негромко сказал: «К вам пришли, сеньор». Один из рыбаков чуть повернулся и искоса взглянул на Косту. Голос в трубке снова пискнул, и капрал сказал:

— Слушаюсь, сеньор. Пройдите на второй этаж, — обратился он к Косте.

Себастьян нашел в коридоре дверь с надписью «Старший офицер» и хотел постучать, но дверь сама отворилась, и из комнаты вышла женщина со шваброй и ведром с водой. По пятам за ней, осторожно ступая по влажному полу, шел лейтенант.

— А, Коста, заходи. — Лейтенант протянул ему руку и улыбнулся своей обычной деревянной улыбкой. К пряжке ремня у него прилип кусочек пасты для чистки металла. — Присаживайся. Хочешь сигарету?

Коста сел на краешек сильно потертого дивана. Лейтенант вышел из-за стола и придвинул к нему свой стул. Над головой лейтенанта в лучах солнца покачивалась закрученная в трубку липучка от мух. Коста неловко достал из туго набитой пачки сигарету — сигареты были испанские. При этом он уронил еще одну на пол и нагнулся, чтобы поднять ее.

— Не беспокойся, оставь, — сказал лейтенант и поднес Косте зажигалку.

Коста нерешительно подался вперед, кончик его сигареты никак не попадал в узкий язычок пламени.

— Мы, друг мой, раньше не встречались, — заговорил лейтенант, — но я о тебе много чего знаю. У меня в столе лежит донесение. Там сказано, что малый ты хороший.

Коста не нашелся что сказать. Он был в смятении. Приветливая улыбка на губах лейтенанта казалась неестественной, словно бы нарисованной на его худом суровом лице.

— Надежные люди сейчас так редки, — продолжал лейтенант. — Расскажи-ка что-нибудь о своих боевых делах. Ты ведь отличился, сражаясь в наших рядах, верно?

Коста нерешительно кивнул:

— Верно, сеньор.

Он был удивлен и немного напуган приветливостью лейтенанта, но в то же время чувствовал, как начинают кружить ему голову слова одобрения, которых он так долго и мучительно жаждал.

— Ведь ты, кажется, даже получил награду? — спросил лейтенант.

— Как же, сеньор, получил. В госпитале, после Тэруэля.

— Тэруэль. — Лейтенант пристально глядел на Косту. — В какой же части ты был?

— В Девятнадцатом Наваррском. — Коста произнес название прославленного пехотного полка с нарочитым безразличием, нередко означающим тайную гордость. Ведь он как-никак, по принуждению или нет, сражался с ними плечом к плечу, проливал вместе с ними кровь и в конце концов имеет право несколько минут порадоваться, сознавая, что это поднимает тебя в глазах других. — Мы тогда защищали горный хребет.

— Поразительно, — тихо произнес лейтенант. — Совпадение прямо-таки знаменательное. Я ведь тоже был там.

— Вы, сеньор? Подумать только! Позвольте узнать, в какой части?

— В пулеметном полку. Девятнадцатый был у нас справа. Они здорово держались. А не то бы нам крышка.

— Я их как сейчас слышу, сеньор, ваши пулеметы. Отобрали тогда нас несколько человек — самых надежных, сами понимаете, — чтоб отбить первую волну контратаки… Небо показалось нам тогда с овчинку, скажу вам…

— Ты, значит, храбрый солдат, — сказал лейтенант. — Там-то тебя, видно, и ранило.

— Только двое из нас уцелели. Обоим, конечно, досталось. Дали нам жару… Уж как водится.

Коста, который столько лет чувствовал себя изгоем, жадно впитывал слова одобрения. И он снова готов был на непростительный самообман и ужасную глупость: готов был приписать своим заслугам то, что столь злорадно подстроила судьба.

Война. Он ненавидел войну. И, трезво размышляя, понимал, что это несусветная глупость, уклониться от участия в которой стремится каждый человек, кроме разве круглых дураков. Но сейчас слова одобрения опьянили Косту — больше всего на свете ему хотелось поговорить о всяких фронтовых переделках, которые любят вспоминать при случае былые однополчане.

Сквозь маску бесстрастия, которая за последние пять лет службы словно застыла на лице лейтенанта, проглянуло что-то новое. Его вдруг охватило нестерпимое чувство одиночества, но, признаваясь себе в этом, он знал, что больше оно уже его томить не будет. Кальес не искал в дружбе ни общности взглядов, ни сходства характеров, его не привлекали в людях ни богатство, ни положение в обществе. Ему довольно было — как в случае с Костой, — что кто-то, как и он, прошел через великие, священные для него испытания. Судьба решила, что они оба должны были оказаться в одном и том же месте, в один и тот же роковой день. Не подозревая о существовании друг друга, они стояли рядом и вместе отражали атаки жестокого врага. Лейтенанту стало ясно, что он не сможет использовать этого человека в своих целях.

— Давно ты мыкаешься в здешних краях?

В последние слова лейтенант ухитрился вложить крупицу презрения, которое испытывал к нищим безбожникам, обитавшим на побережье Средиземного моря.

— Всю жизнь, сеньор, — отвечал Коста, — вот только когда на войне был… — Он скривил рот, понимая, что в ответ лейтенант ждет от него столь же презрительной улыбки. Но он не собирался объяснять Кальесу, каково это — быть единственным победителем среди побежденных.

Лейтенант не знал, что же сказать еще. Он наметил тонкий план — сначала надо было завоевать доверие Косты и уж потом попробовать его завербовать. Но после всего, что он узнал, такой способ действия показался ему нечестным. Ведя служебные переговоры, Кальес никогда не терялся, но он совсем не умел поддерживать обыкновенную пустую беседу, в которой не было места ни допрашивающему, ни жертве.