Убийство в ЦРУ - Маргарет Трумэн

— Да. Беда только в том, что она не умела отличать белые шляпы от черных. Ее вкус и выбор в том, что касалось мужчин, был ужасен и саморазрушителен, выражаясь в высшей степени мягко.

— Присутствующие не в счет.

— И опять верно.

— Эрик Эдвардс?

— А я все гадал, известно ли вам об этом бравом капитане яхты, этом красавце-мужчине для Барри.

— О нем мне известно много, — сказала Кэйхилл. — Барри очень сильно в него влюбилась. И говорила о нем без умолку.

— Извините, мне захотелось выпить.

Несколько минут спустя Толкер вернулся.

— Джоэл принялся за бифштексы. Позвольте перед ужином угостить вас коротенькой экскурсией по дому.

Дом был необычен: разномастный набор комнат, каждая из которых убрана и украшена на свой лад. Хозяйская спальня была сделана из трех комнат. Огромное помещение. Если в отделке других комнат чувствовалось раннеамериканское, еще доколумбово, влияние, то это помещение отдавало модерном. Толстый ковер на полу был белым, как и покрывало на круглом, поистине королевском ложе, возвышавшемся посреди спальни, как произведение скульптуры, все внимание к которому приковывалось еще и подсветкой, исходящей от светильников на потолке. Одну из стен едва ли не целиком занимали громадный выносной экран телеприемника и полки со звуковой аппаратурой, которая сама попадала в разряд изделий искусства. Помимо черного лакированного ночного столика, на котором располагались пульты управления аудио- и видеоаппаратурой, из мебели в спальне нашлось место только там и сям расставленным черным кожаным «директорским» креслам. Нигде ни завалившегося предмета одежды, ни забытого ботинка, ни небрежно брошенного журнальчика.

— Отличается, правда? — спросил он.

— От всего остального дома — да.

Воображение нарисовало ей Барри Мэйер на этом ложе в его объятиях.

— Моя квартира в Нью-Йорке тоже необычная. Мне нравится разнообразие.

— Полагаю, всем нам оно нравится, — сказала она и не столько вышла, сколько выбежала из спальни.

Ужин проходил умиротворенно, еда и беседа были отменными. Упоминать о Барри Мэйер избегали. Толкер много рассказывал о своих коллекциях, особенно о коллекции вин. После ужина он сводил Кэйхилл в подвал, где в помещениях с заданным режимом температур хранились тысячи бутылок.

Потом они поднялись в его кабинет, обставленный под традиционную британскую библиотеку: три стены сплошь в книгах, полированные панели, ковер теплых пастельных тонов, тяжелая потемневшая от времени мебель, роднички мягкого света от напольных светильников у длинного кожаного дивана и кожаных кресел. Толкер попросил Джоэла принести им бутылку коньяка, затем сказал ему, что больше его услуги сегодня не потребуются. Кэйхилл была рада, что молодой китаец перестанет отираться вокруг: в нем самом и в его отношениях с Толкером проглядывало нечто непонятное. За целый вечер Джоэл ни разу не улыбнулся. Когда китаец смотрел на Толкера, в глубине его глаз Кэйхилл видела сдерживаемый гнев. Во взгляде же, обращенном на нее, Коллетт улавливала больше обиду и возмущение.

— Молодой человек себе на уме, да? — спросила она, пока Толкер разливал коньяк по рюмкам.

Толкер рассмеялся.

— Да. Это все равно, что заполучить в дом и прислужника, и сторожевого пса за одно жалованье.

Они сидели на диване и потягивали коньяк из округлых, суживающихся кверху рюмок.

— Вы всерьез считаете себя чересчур полной? — спросил Толкер.

Кэйхилл, высматривавшая что-то на самом дне темного, в буро-коричневых бликах содержимого рюмки, подняла голову и сказала, обернувшись к доктору:

— Я знаю, что могу стать такой, если утрачу бдительность. Я люблю поесть и ненавижу диеты. Плохое сочетание.

— Гипноз не пробовали?

— Нет. Впрочем, вру. Один раз пробовала, в колледже. И Барри тоже.

Дело было на студенческой вечеринке. Некий молодой человек уверял, что знает, как надо гипнотизировать, все приставали к нему, чтобы он испробовал свое умение на них. Кэйхилл держалась в стороне. Она слышала всякие россказни о том, как по-дурацки ведут себя люди, оказавшись во власти гипнотизера. Это означало, что можно потерять контроль над собственным поведением, а такое ей было не по нраву.

Мэйер же, напротив, охотно вызвалась в добровольцы и уговорила Коллетт тоже разочек попробовать. В конце концов она согласилась, и они с Барри уселись рядышком на диван, а молодой человек принялся раскачивать перед их глазами подвешенное на ниточке колечко. Пока он втолковывал, как они начинают чувствовать себя сонными и расслабленными, Кэйхилл осознавала две вещи: она ощущала все что угодно, только не сонливость, а всю эту заварушку находила занятной и забавной. Мэйер же, напротив, расслабилась на диване и даже посапывала. Кэйхилл отвела глаза от колечка и взглянула на подругу. Гипнотизер понял, что с Кэйхилл у него дело пропащее, и обратил все свое внимание на Мэйер. После нескольких минут убаюкивающих речей он стал убеждать Мэйер, что руки ее привязаны к воздушным шарикам, наполненным гелием, и поднимаются вверх. Кэйхилл увидела, как руки Барри сначала задрожали, потом медленно-медленно поплыли к потолку. Вверху они оставались долго. Набившиеся в комнату студенты смотрели во все глаза. Никто не проронил ни звука, тишину нарушал лишь голос гипнотизера.

— Я начинаю считать от одного до пяти, — говорил он. — Когда я скажу «пять», вы проснетесь, почувствуете, что вам по-настоящему хорошо, и забудете обо всем, что происходило в последние несколько минут. Потом кто-то скажет вам: «Какие хорошенькие шарики!» Когда вы это услышите, то почувствуете, как ваши руки снова делаются очень легкими и как они поднимаются в воздух. Вы не станете пытаться останавливать их, потому что парение рук вам будет очень приятно. Готовы? Один — два — три — четыре — пять.

Веки у Мэйер затрепетали, глаза открылись. Увидев, что руки у нее подняты, она тут же опустила их и произнесла:

— Здорово, я будто поспала всласть!

Все зааплодировали, и вскоре центром общего внимания стал кувшин с пивом.

Минут двадцать спустя приятель гипнотизера, заранее предупрежденный, как бы между прочим сказал Мэйер: «Какие хорошенькие шарики!» Все участники вечеринки знали, что сейчас последует, и теперь внимательно следили за Барри Майер. Она зевнула. Довольная улыбка скользнула по ее лицу, и руки воспарили к потолку.

— Зачем ты это делаешь? — завопил кто-то.

— Не знаю. Просто… мне приятно.

Гипнотизер попросил ее опустить руки.

— Нет, — ответила Барри. — Мне не хочется.

Тогда гипнотизер быстро повторил предварительный сеанс и втолковал девушке, что руки у нее нормальные и что нет никаких воздушных шариков, наполненных гелием. Он сосчитал до пяти, Барри тряхнула головой, тем дело и кончилось.

Позже, когда Коллетт с Барри оказались на каком-то ужине, тянувшемся всю ночь, и пили кофе, усевшись в беседке, Коллетт сказала:

— Ну ты и притвора!

— А-а?

— Да я про ту сцену с гипнозом, про руки твои, парящие в воздухе, и про все остальное. Ты ведь все это знала, правда?

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Ведь ты же подыгрывала. Не было у тебя никакого сна или гипноза.

— Вот еще! Я в самом деле была под гипнозом. Во всяком случае, я думаю, что была. Я не очень-то много запомнила, помню только, что чувствовала себя так легко и спокойно. Так здорово было!

Кэйхилл откинулась на спинку стула и пристально посмотрела на подругу.

— Какие хорошенькие шарики! — спокойно произнесла она.

Барри огляделась вокруг.

— Какие шарики?

Коллетт вздохнула и допила кофе, по-прежнему убежденная в том, что подруга, ублажая гипнотизера, подыгрывала ему.

Когда она закончила свой рассказ, Джейсон Толкер обратился к ней со словами:

— Нельзя быть такой недоверчивой, Коллетт. То, что вы сами оказались невосприимчивой, вовсе не означает, что восприимчивой не была Барри. Люди отличаются друг от друга по своей способности впадать в иное состояние, вроде гипноза.

— Должно быть, Барри очень восприимчива. Невозможно было поверить, что тот студент взял и внушил ей сделать то, что она сделала, если только… если только она попросту, шутки ради, не подыгрывала ему.

— У меня нет сомнений, что лично вы, Коллетт, гипнозу не подвержены, — сказал, улыбаясь, Толкер. — Вы для этого слишком циничны и слишком озабочены возможностью утратить самоконтроль.

— Это так плохо?

— Нет, конечно, но…

— Вы когда-нибудь гипнотизировали Барри?

Он помолчал, словно унесся мыслями в прошлое, вспоминая, потом сказал:

— Нет, этого я не делал.

— Вы меня удивили, — призналась Кэйхилл. — Коль скоро она была такая впечатлительная и…

— Не впечатлительная, Коллетт, — восприимчивая.