Причуды любви - Энцо Бьяджи

— Хорошо, а в чувственном плане все же появилось что-то новое?

— Разумеется. Хотя любовь для меня по-прежнему волнующе прекрасна. Она позволяет как-то встряхнуться и дает пищу воображению, когда ты уже не молод. Женщины, правда, теперь не те: они борются за свои права, справедливость, и я признаю их требования, но мне с ними не по пути. Я — доисторическое животное и просто не в силах понять всех этих проблем. Вопреки всем новшествам меня привлекает в женщине ее прежнее очарование, то, что ценилось испокон веков. С мужчинами нового поколения я еще как-то нахожу общий язык, а эмансипированная женщина вовсе недоступна моему пониманию. И это даже в чем-то меня ущемляет, как недостаток образования.

— Я где-то читал, что в твоей жизни самую важную роль сыграла Фэй Даноуэй. Это так?

— Я тоже читал, но это не так. У нас была красивая любовь, и ничего больше. Я не знаю, кто сыграл «самую важную» роль, каждая по-своему важна. К тому же я, при всей моей духовной щедрости, видимо, все-таки подсознательно старался не связывать себя чересчур крепкими узами.

— И когда связь обрывается, тебя ничто не мучит?

— Ну почему же, это всегда очень больно, даже если не тебя бросают, а ты. Что-то в душе рушится, и остается пустота.

— А после ты вспоминаешь о них как о прекрасных сказках, да?

— Не знаю, я так много читал о своих романах, что даже как-то неловко становится. Ну, мальчику еще простительно, но я-то слава Богу… Выходит, только актерам дано пережить безумные страсти? А я не удивлюсь, если кто-нибудь подойдет ко мне и скажет: «Извини, друг, но все твои дамочки моей синьоре Росси в подметки не годятся».

— Каждому свое, верно? Вот мой друг поэт Раффаэле Каррьери говорит, что любови проходят, а любовь не кончается.

— И он прав. Если однажды ты обнаружишь, что уже не способен страдать от любви, плохи твои дела. Горя бояться — счастья не видать.

— А на практике в какой роли ты чаще выступаешь: завоевателя, как тебе приписывает молва, или покоренного?

— Я по природе не соблазнитель, так что, наверно, где-то серединка на половинку.

— Тебя очень огорчают неудачи?

— Мне кажется, если человек лишен честолюбия в хорошем смысле слова — это большой недостаток. При отсутствии амбиций легко поддаться лени и тем самым оправдать все свои поражения. И еще большая ошибка, по-моему, упустить свой шанс. И в творчестве (не знаю, может, стоило бы попробовать себя в режиссуре), и в жизни, когда пытаешься сделать счастливыми тех, кто рядом с тобой. Мне это, правда, не очень-то удается.

— В чем, на твой взгляд, заключается очарование женщины, ее соблазнительность?

— Не знаю. Думаю, тут имеет значение красота, и физическая, и духовная, но и еще что-то, не поддающееся определению.

— Тебя часто мучают угрызения совести?

— А кого они не мучают? Хотя мы склонны в этом преувеличивать. Бывает, упрекаешь себя: мол, почему не сделал то-то и то-то? А может, ты и не мог этого сделать — просто переоцениваешь свои силы и способности?

— Какие недостатки ты у себя находишь?

— Чуть-чуть лицемерия, чуть-чуть трусости, неспособность быстро решать жизненные проблемы: я всегда пытаюсь их как-то обойти. Но даже когда я уверен в своей правоте, мне бывает трудно убедить в этом других.

— Давай вернемся к общности между тобой и Феллини.

— Да, в сущности, нет между нами ничего общего. Знаю, меня называют его alter ego, — по-моему, это нелепо. Феллини снимает меня, потому что ему нравится со мной работать и я не предъявляю немыслимых претензий. Я прихожу на съемку не как профессионал, а как случайный человек с улицы, и Феллини это приятно. Он не любит тратить время на подробные разъяснения актерам: либо его понимаешь, либо нет. Я как будто его понимаю, и это устраивает нас обоих. Что же до общности, то, пожалуй, нам обоим присущи детские фантазии. Или, во всяком случае, его фантазии мне по душе.

Когда я начинаю у него сниматься или когда мы встречаемся, а встречаемся мы вовсе не так уж часто (недаром же Федерико написал в своей книге, что наша дружба тем и хороша, что основывается на почти полном пренебрежении друг к другу), то обходимся без церемоний и всегда себя чувствуем совершенно свободными: хотим повидаться — звоним и с удовольствием общаемся.

Так вот, насчет общности: кое-что все же есть. Мы оба любим приврать, но свято уверены, что во спасение… еще потрепаться по телефону, помечтать, чтобы убить время, как в армии.

Вот тебе один пример. Поехали мы как-то в Гаэту, на место будущих съемок. Федерико нездоровилось, он прилег, а проснувшись, говорит мне: «Знаешь, мне снилось, что целая неделя прошла. Будто мы с тобой заночевали в деревне, поужинали жареными каштанами с красным вином, наутро деваха во-от с таким задом истопила нам баньку, мы помылись и опять на боковую. И так целую неделю». И мы часто играем с ним в такого рода игры.

— Ладно, это сходство, а различия?..

— Да сколько угодно. В фигуре, в культуре, в шевелюре. У меня, скажем, руки грубые, крестьянские, а у него изящные, как у артиста.

— Федерико многие обвиняют в антифеминизме, говорят, что он едва ли не женоненавистник. Как по-твоему?

— Ерунда. Впрочем, все мужчины где-то женоненавистники. С женщинами нельзя без конфликтов. Однако все свои фильмы он делает только о женщинах. И смотрит на них, как ребенок на сладкое.

— Много тебе дал твой успех?

— Затрудняюсь ответить. Ну конечно, определенные привилегии — правда, я не умею ими пользоваться. Если говорить о доходах, то они немалые, но я все трачу из опасения, что однажды в полночь явится ко мне маленькая такая фея и скажет: «Динь-динь, все прошло». — «Что прошло?» — «Да все. Все это тебе приснилось, так что отдавай все назад». — «Ха-ха, а я все уже потратил, и вам меня не облапошить!»

— Хорошо, если успех ничего тебе не дал, поставим вопрос иначе: что он у тебя отнял?

— Да нет же, я не говорю, что он мне ничего не дал. Просто я всех этих благ как-то не замечаю. Мне кажется, все пользуются точно такими же. К примеру, в двадцать лет пришли мы на службу и к пятидесяти достигли вершин карьеры: я — начальник управления, ты — начальник отдела кадров, он — главный бухгалтер и так далее. Но, видимо, не так-то все просто. Как ни рассеян, а порой замечаю, что не все стали начальниками управления. Странно, не правда ли, ведь если ты хорошо работаешь, на совесть, то, естественно, со временем продвигаешься по службе. А выходит, я так и не понял истинную цену успеха и все связанные с ним преимущества.

— А что, по-твоему, значит быть актером?

— Я всегда считал, что в актеры идет тот, кому скучно быть самим собой, и он ищет для себя какой-то иной образ, иную маску, чтобы веселее было жить. В этом, должно быть, есть что-то ребяческое, ведь дети любят переодеваться. Помню, в юности у меня был друг, мы были влюблены в двух хорошеньких сестричек. А у него на лице был ожог (кажется, в детстве он опрокинул на себя кофейник), так вот, он врал сестричкам, что ожог получил, когда работал в цирке и во время представления вдруг загорелся занавес. Впрочем, все, и дети и взрослые, постоянно что-то из себя изображают — должно быть, это попытка уйти от жизненной рутины.