История византийских императоров. От Юстина до Феодосия III - Алексей Величко

Помог св. Юстиниану замечательный подвижник Православия Антиохийский патриарх Ефрем (526–545), ставший на кафедру после смерти патриарха Евфрасия (521–526), погибшего во время землетрясения. Аскет, чрезвычайно порядочный и образованный человек, он пользовался непререкаемым авторитетом у своей паствы. Видя положение дел на Востоке и всерьёз обеспокоенный ситуацией в столице, он написал напрямую Римскому папе Агапиту (535–536) письмо, в котором объективно описал состояние Восточной Церкви. Тот как раз отправлялся из Рима в Константинополь в качестве официального посла Остготского короля Феодогаста — кажется, это был единственный, хотя и малопривлекательный, способ для понтифика непосредственно переговорить со св. Юстинианом по наиболее важным вопросам, не опасаясь обвинений в измене остготам. Под восторженные крики православных, папа прибыл в столицу Империи и первым делом отказался вступать в общение с Анфимом Константинопольским, сославшись на формальное нарушение древнего канона, согласно которому не разрешалось переводить епископа с кафедры на кафедру. Человек тихий и кроткий, Анфим решил добровольно оставить кафедру и укрылся по предложению императрицы в её покоях царского дворца.

Рассказывают, первоначально император без энтузиазма встретил инициативу апостолика и даже заявил, что отправит его за своеволие в ссылку. На что Агапит ответил: «Я думал, что еду к христианнейшему императору Юстиниану, а приехал к Диоклетиану. Но твои угрозы не запугают меня!». Император понял и признал свою ошибку, и с его согласия Римский папа поставил в патриархи православного Мина (536–552), которого рукополагал он сам, шесть итальянских епископов и пять римских диаконов. Как видим, никто из восточных епископов при хиротонии не присутствовал[224]. Это было время решительного перелома в религиозной политике императора.

Апостолик сразу после этого заболел и умер, но император св. Юстиниан довёл дело, начатое папой, до конца. В 536 г. он созвал Собор, который осудил нескольких предводителей монофизитства, после чего утвердил это осуждение государственным законом. В этом законе (42-я новелла) говорится, что издание таких церковных актов — дело не необычное для царства, поскольку всякий раз, когда епископы осуждали и низлагали еретиков, царство присоединяло свой голос к авторитету иереев, таким способом сходились воля Божественная и воля человеческая, составляя единое согласие — «симфонию». Анфим, писал св. Юстиниан, виноват в том, что не захотел принять человеколюбие и снисхождение императора, который, заботясь о его спасении, предлагал ему отречение от ереси. Постановление епископов на соборах само по себе действительно, но, как отмечает император, ещё более законным его делает царство. Патриарху Константинопольскому Мине, на имя которого был издан этот закон, предписывается сообщить содержание этого закона всем подчинённым митрополитам, чтобы они довели его до своей паствы[225].

Новый патриарх немедленно рассмотрел жалобы столичных монахов, просивших разогнать монофизитов в Константинополе, заочно лишил на Соборе Анфима Трапезундской кафедры и вообще священства. Впрочем, в этой акции было больше политики, чем богословия: достаточно напомнить, что постановления Собора 536 г. легли в основу праздника в честь Халкидонского Собора. В службе праздника (16 июля в русской «Минее») патриарх Анфим не упоминается среди осужденных еретиков. Это свидетельствует о том, что византийцы не придавали большого значения его осуждению[226].

Под давлением обвинений, могущих перерасти в приговор, Север Антиохийский оставил Константинополь и удалился в пустыню, где скончался в 538 г. Когда Александрийский патриарх Феодосий (535–537) отказался признать Халкидон в полном объёме, он тут же был отставлен с кафедры. Вместо него Константинопольский патриарх Мина совместно с апокрисиариями Антиохийского и Иерусалимского архиереев хиротонисал в патриархи монаха Павла (539–541) из Тавенниссии. Всем александрийским епископам, священникам и монахам приказали признать Халкидон, и внешне все покорились. Но втайне патриарх Феодосий рукоположил в епископы монаха Иоанна, ставшего организатором монофизитского сопротивления на Востоке. Лишь после многих приключений митрополит Ефрем из Антиохии сумел вытребовать его из Персии, где монофизит сколотил группу последователей. Иоанна препроводили в монастырь, где он скончался в 538 г.[227]

Своеобразным «репрессиям» подверглись не только вожди умеренного монофизитства. Императора не могла не угнетать слепо ригоричная позиция Рима, где всех сколь-нибудь сомневающихся в Халкидоне тут же зачисляли в еретики. Он небезосновательно подозревал, что в такой принципиальности гораздо больше желания отстоять непогрешимость Римской кафедры и нежелания входить в тонкости восточного богословия (гораздо более содержательного и нюансированного, чем казалось Западу), чем объективно желания воссоединить с Церковью заблуждающихся монофизитов. К папе Агапиту св. Юстиниан, конечно, хранил почтительное отношение. Но когда Велизарий вошёл в Рим, и казалось, что Империя уже зримо восстала в прежних размерах, царь не простил самовольного, без его участия и одобрения, поставления на престол папы Сильверия (536–537).

Суть развернувшейся интриги заключается в том, что Сильверий был «избран» Остготским королём, причём с нарушением канонических норм. Как следует из «Папской книги», в ходе «избрания» Сильверия в ход были пущены подкуп и угрозы по отношению к клирикам и мирянам. И, конечно, императору никак не мог импонировать ставленник готов в период развернувшихся военных действий. Помощь Сильверия Велизарию, вследствие которой римлянам удалось захватить Вечный город, мало помогла папе. В Константинополе и в самом Риме на него смотрели с подозрением, справедливо рассуждая о том, что человек, раз предавший готов, может предать и византийцев. Когда на готский престол стал Витигес, Сильверий попытался вступить и с ним в тайный сговор, но его действия своевременно были пресечены[228].

По приказу царя Велизарий предъявил папе обвинение в государственной измене (сношение с готами), сверг с кафедры, а понтификом по велению царя был избран Вигилий (537–555). Из общих соображений, новый кандидат казался императору более привлекательной фигурой, чем Сильверий. Он являлся личным другом и секретарём покойного папы Агапита, и св. Юстиниан искренне полагал, что Вигилий, с которым он состоял в переписке, станет его единомышленником и по цели религиозной политики — воссоединить с Церковью монофизитов, и по способам её достижения — полемика, диспуты, убеждение.

Здесь произошёл случай, бросающий тень на непогрешимость Римской кафедры и лично на Вигилия. Вступив на престол, новый понтифик должен был обменяться с остальными патриархами Кафолической Церкви посланиями, в которых следовало изложить собственное вероисповедание. Видимо, желая устранить малейшие сомнения в каноничности своего поставления на кафедру, он направил послания в адрес Феодосия и Севера в духе «Энотикона». И хотя папа, понимая, чем может для него обернуться публикация таких писем, сделал всё, чтобы текст его вероисповедания остался тайным, этот секрет недолго удержался[229].

Несколько ужесточив меры против монофизитов, св. Юстиниан не оставил метод убеждения и разъяснения. В 542–543 гг. он собственноручно написал замечательный трактат «Против монофизитов», где полемизировал с покойным Севером Антиохийским. Он доказывал, что ересь Нестория и Евтихия затрагивает далеко не терминологический уровень, как казалось некоторым. В монофизитской формуле «до соединения — две природы, после соединения — одна» проявляется несторианская идея предсуществования человека, в которого вселился Бог. В этой связи выход для тех и других один: принятие Халкидонской терминологии, которая, по сути, есть терминология св. Кирилла Александрийского[230]. Таким образом, легко разрешалось старое недоумение многих восточных епископов, ошибочно полагавших, будто в Халкидоне свершилось предательство богословия св. Кирилла.

Дискутируя с монофизитами, император рассчитывал на помощь Рима. Но попытка императора обратить критику в сторону несторианства и таким способом привлечь отпавших христиан в Церковь вновь натолкнулась на непонимание Запада, ошибочно заподозрившего в действиях св. Юстиниана ревизию Халкидона. «Возникшая в связи с этим западная полемическая литература до сих пор оказывает большое влияние на историографию, и многие дела св. Юстиниана представляются в анекдотическом виде»[231].