Интимная жизнь элиты - Евгений Осипович Белянкин

Дома ждал ужин с водочкой. Шампанского не покупали.

– Это не праздник, – сказал Игнат Семенович. – А всего-навсего возвращение блудного сына.

Но обстановка стала мягче, чем в первые дни. Игнат уже успокоился и теперь полностью находился под опекой жены.

– Ничего страшного не случилось, – настаивала на своем Мария Алексеевна. – Жизнь – это не скатертью дорожка. Гладко в молодости не бывает. Главное, жив. И возвращается не куда либо, а домой, к родителям… А промахи. Они, Игнат, и у нас были. Вспомни, как тебя чуть не засудили… Так что карьера нынче легкой не бывает.

Возможно, в чем-то жена была права, и Игнат, сходив к другу, Александру Николаевичу Лаврентьеву, и выложившись ему «до дна», вполне философски стал смотреть на эту драму…

Мать же, увидев худого, с пожелтевшим лицом сына, стала всхлипывать.

– Что же это с тобою, сынок?

– Малярия.

– Не ходил бы ты, сынок, во солдаты, – рядом пропел Ромка и получил от матери шлепок.

Отец посадил всех за стол и сказал:

– Что было – то былью поросло.

Налил по рюмочке.

– Вот что, Максим. Думаю, что твой гонор вошел в норму – и я пью за нормального человека, у которого в жизни все будет получаться!

– Спасибо, отец, – сказал Максим. – В Африке я многому научился…

Максим спал всю ночь и еще полдня. Никто его не беспокоил. Но встав, сразу позвонил Лаврентьевым. Егор, оказывается, дал весточку из Вены и скоро обещал вернуться в Москву. Дома была Настя, что его обрадовало.

– Можно, я к тебе приеду, – спросил Максим. – Я так, девочка, соскучился.

Настя с минуту подождала.

– Понимаешь, Максим…

– Я ничего не понимаю. Я сейчас приеду – и все!

Максим пришел в модном полупальто, так как на улице было прохладно – стояла поздняя осень.

Настя возилась на кухне. Бабушка лежала в больнице, и мать уехала к ней с передачей. Скоро на обед должен был появиться отец, и на нее ложилось домашнее хозяйствование…

Максим пил чай и рассказывал об Африке. Настя рассеянно слушала и думала о том, что Максим здорово подурнел лицом, а когда-то был «сладкий мальчик»…

– Ты как обо мне думаешь, плохо?

Настя, положив ему в тарелку блинчиков, вдруг зарделась.

– Да я, Максим, никак не думаю. Блинчики вкусные? А остальное не мое дело.

– А я много размышлял, когда летел сюда. Пришел к выводу. Надо кончать с холостяцкой жизнью. Хочу жениться на тебе.

– Это что, предложение? – суховато заметила Настя.

– Нет, прощупывание почвы.

– А, тогда другое дело! А то ведь я совсем не готова к такому повороту…

Кто-то открывал ключом дверь. Настя заторопилась.

– Это отец!

Лаврентьев обнял Максима.

– Куда бы жизнь ни бросала – встречаемся на кухне.

Максим от обеда отказался. Но пока Александр Николаевич ел, рассказывал ему о своем бедственном положении.

– Странная пошла жизнь, – вдруг заметил генерал. – Прочитал в газете… В Англии новый премьер-министр. Старый запутался в проститутках. Большие, серьезные люди! – Он помолчал, пожевал губами. – Ну что ж! Краем глаза вижу – у тебя не все плохо: ведь так закаляют сталь!

Ромка поругался с матерью. Та защищала Максима, а Ромка «палил как из пушки»:

– Ха! Жениться собрался. Больше он ничего не захотел!

Глава 39

Полковник Салтыков, в отличие от местного следователя КГБ, был корректен и располагал своей душевной откровенностью, что всегда было свойственно людям, прошедшим добротную школу контрразведки. Потому и допрос Аллена Оливера перерос в доверительный разговор.

– Так вы считаете, что настоящий журналист – это тот, кто доводит свои расследование до конца?

Адлен был уверен в своей правоте.

– Конечно. Мне все время втирали с сибирской язвой очки. Она, мол, сама по себе: и никакого взрыва! А как же классифицировать избирательность эпидемии, когда сибирская язва поражала здесь только половозрелых мужчин?..

Салтыков ухмыльнулся.

– Что ты скажешь на то, если бы у тебя на родине московский журналист расследовал то же самое на острове Грюинард? Собственными силами, тайком шныряя по военным городкам, и тому подобное… Английская контрразведка объявила бы его русским шпионом? Скажу тебе: объявила и заточила бы в тюрьму… Это точно, как пять пальцев на руке.

– Но сейчас не военное время, – возразил Аллен.

– Время не военное, а тайная война существует, – заметил полковник. – Даже и не очень тайная… Холодная война!

Аллен в камере простудился и все время шмыгал носом.

– У меня даже отобрали носовой платок, – пожаловался он.

– Возьми пока мой. Напрокат, – сказал Салтыков. – Поверь, я тебя понимаю. Понимаю истинность твоей профессии. Как у нас говорили в войну: – ни дня без строчки… Но ты сообрази, Аллен, речь идет о другом, что, собственно, к сути сибирской язвы не относится. Ты нарушил незыблемые законы, которые существуют во всех странах… Пугать не буду. Но если бы тебе грозила высылка из страны – это, пожалуй, полбеды… Тебе грозит десять – пятнадцать лет строгого режима. Просто тюрьма! Все же твой поступок инкриминируется как шпионаж… А если вдруг раскроются твои отношения с СИС – вышка!

– Что такое «вышка»?

– «Вышка»? Да ничего. У нас нет электрического стула. Поставят к стенке и – расстреляют… Я советую хорошенько подумать о себе. А я тебя по-человечески очень даже понимаю…

Аллен Оливер не знал, что следователя с капитанскими звездочками строго наказали, объявив ему служебное несоответствие.

Теперь журналист лежал на кровати в казарменной комнате, прикрывшись солдатским одеялом, – знобило – и думал о том, что сказал ему полковник. Он теперь и сам осознавал свое незавидное положение.

Если вышлют, особого удовлетворения он не получит. Хотя бы потому, что дома рай его не ждал. Чтобы вертеться в газете… Конкуренция задавит! Он уже испытал это на себе. Положение иностранного корреспондента давало ему возможность не только накопить на будущую жизнь, но и жить более интересно. Москва ему нравилась даже своей бесшабашностью. Житье здесь бойкое, да еще и Лариса, которую он назло всем чертям полюбил…

Уезжать из Москвы не хотелось. Это разрушило бы его надежды… на престижную журналистскую карьеру.

Аллен только сейчас начинал понимать, что он все же самолюбив и человек престижности…

Аллена Оливера под конвоем переправили в Москву. Здесь снова с ним разговаривал полковник Салтыков.

– За тебя ходатайствовал известный журналист Владислав Иванович Грачев. Между прочим, он сам прошел эту школу, когда был корреспондентом в Объединенных Арабских Эмиратах. Там его тоже чуть не посчитали шпионом… Пока он не понял, что в чужой стране – чужие законы… И свои права качать там сложно… Мы закроем глаза на многое. И даже забудем об Урале. Поможем с информацией, раз она тебя