Ночной поезд - Барбара Вуд

– Понимаю… – снова пробормотал Кеплер, и его лицо застыло в раздумье. – Если я правильно понимаю, доктор, то мне нечего терять. Если ничего не получится, тогда я вернусь к тому, с чего начал. Если я умру от вакцины, тогда… – Он пожал плечами. – Тогда я избавлюсь от лишних хлопот. Когда мы сможем приступить?

– Вакцину еще надо приготовить. Надеюсь получить ее через шесть дней. На сколько дней у вас увольнение? Две недели? Тогда у нас есть время. Приходите через четыре дня, и я дам вам знать, как у меня продвигаются дела.

Кеплер надел шерстяной вязаный колпак на голову, пожал руку Шукальского и твердым голосом произнес:

– Доктор, не знаю, как вас благодарить.

Голова Кеплера была так занята своими мыслями, что он почти не обратил внимания на юную девушку, которая прошла мимо него по обледенелым ступенькам, ведущим к входу в больницу. Он тут же остановился и обернулся.

– Привет! – сказал он.

Анна Крашиньская оглянулась и, увидев, что он машет рукой, вернулась, спустилась вниз и оказалась рядом с ним. Ее хорошенькое крестьянское личико озадаченно нахмурилось. Затем она узнала его и тут же просветлела.

– Да это же вы!

Кеплер широко улыбнулся девушке, любуясь ее милым лицом, мягкими рыжими волосами, которые ниспадали ей на плечи и завивались на кончиках. Он всюду узнал бы ее, эти большие карие глаза и тонкие изогнутые брови. Она была на голову ниже его.

– Разве вы не узнали меня?

– Без униформы не узнала, – нерешительно сказала Анна, пытаясь улыбнуться. – В самом деле я рада, что столкнулась с вами. Хотелось поблагодарить вас за шоколад и колбасу, которые вы предложили мне в поезде. Для моей семьи это было настоящее угощение. Боюсь, что рождественский ужин без этого вышел бы совсем пресным.

– Я счастлив, что смог порадовать вас, – Кеплер продолжал улыбаться ей, чувствуя себя гораздо свободнее, чем раньше. – Не хотите ли сегодня вечером поужинать вместе со мной? – выпалил он. – Дома у моей бабушки?

– О… – Она отступила на шаг. – Я думаю, что…

– Пожалуйста, забудьте о том, что я солдат рейха. Знаю, это нелегко, но я в увольнении и сейчас всего лишь простой гражданин Зофии. Как-никак я здесь родился.

– Обычно я всю неделю ужинаю в больнице.

– Соглашайтесь. Я встречу вас после работы. В котором часу?

– Правда, я не знаю…

– В котором часу? – спросил он более мягким голосом.

– В восемь часов.

– Значит, на этих же ступенях.

– Хорошо, – согласилась она, наклонив голову. – Думаю, мы все-таки старые друзья.

– За старую дружбу, – сказал он, приподнимая свой колпак, будто произнося тост. – До вечера. Пока.

Мария Душиньская прибыла в больницу чуть позже и нашла Шукальского в его кабинете. Он облокотился о стол и сложил пальцы так, что они напоминали шпиль церкви.

– Входя в больницу, я видела, как вышел этот немецкий парень, – сказала она. – Наверное, вы ему все объяснили.

– Да, и еще рассказал о возможных последствиях. Похоже, он воспринял все очень правильно. Если учесть, на что он идет и какое наказание его подстерегает в гестапо, думаю, он все отлично понимает. Наверно, Ганс Кеплер сильный духом человек.

– Но вам он не нравится.

Шукальский удивленно посмотрел на свою ассистентку, пораженный тем, что она сделала столь точное наблюдение.

– Нет, не нравится. Разве это заметно?

Она кивнула.

– Я удивилась бы, если бы он вам понравился. После всего того, в чем он замешан, мне он тоже не нравится. Но мы должны помочь ему.

– Мария, не поймите меня превратно. Я помогаю не Кеплеру. Я помогаю полякам, которых он мог бы убить, вернувшись в Освенцим. Пошли, время делать обход.

Оба врача завершили привычные больничные обязанности к десяти часам и пошли в лабораторию, где Леман Брюкнер корпел над утренними лабораторными образцами. Он пожелал им обоим доброго утра обычным сухим, безразличным голосом и продолжал работать с реактивами и пробирками.

Доктор Душиньская изучила агаровую пластинку в инкубаторе и сразу убедилась, что плотные круглые и полукруглые колонии на краю пластинки являются бациллами протеуса.

Взяв у нее пластинку, Шукальский зажег бунзеновскую горелку на лабораторном столе. Затем он достал новую агаровую пластинку из холодильника и положил ее на стол рядом с горелкой. Взяв тонкую проволочку для размазывания и нагрев ее крохотный круглый кончик до желтого цвета, он дал ему остыть, понимая, что любые остаточные бактерии на палочке теперь уничтожены. После этого Шукальский открыл чашку Петри с бактериями и осторожно коснулся палочкой того места, которое, как им с Марией казалось, было покрыто бациллами протеуса. Затем он провел по новой агаровой пластинке иглой для посева микроорганизмов. Удовлетворенный результатом, он закрыл чашку Петри и поставил ее в инкубатор.

– Наверно, появился очень важный пациент, раз вы оба здесь выполняете лабораторную работу?

Они оба взглянули на Лемана Брюкнера.

– Никакого важного пациента нет, Брюкнер, – беспечно откликнулся Шукальский, вдруг осознав, как неосторожно они поступили. – Просто научное любопытство. – Он включил улыбку. – Вы же знаете, что врачи за народ.

Худое лицо Брюкнера осталось бесстрастным, и он продолжил работу.

Повернувшись к лаборанту спиной, чтобы тот не видел, чем она занята, доктор Душиньская размазала образец бактерий по центру предметного стекла и провела его сквозь пламя бунзеновской горелки, чтобы сгустить их. Пока она работала, Шукальский подошел к Брюкнеру, взглянул на то, что делает лаборант, и некоторое время беседовал с ним о больном, анализами которого занимался Брюкнер.

Мария поместила предметное стекло под микроскоп. Она взглянула через окуляр, отрегулировала сначала осветительное зеркало и, наконец, фокус. Когда микробы отчетливо возникли в поле зрения, на ее лице появились признаки волнения.

– Доктор Шукальский, – сказала она, едва сдерживая волнение, – пожалуйста, вы не посмотрите на это?

– Да, конечно.

Когда он заглянул в окуляр и увидел красные, слегка изогнутые, похожие на стержни организмы, у него дрогнуло сердце.

– Они явно похожи на то, что мы ожидали, – пробормотал он.

Оба врача некоторое время приводили в порядок место, где работали, затем поместили образцы в инкубатор, распрощались с Брюкнером и покинули лабораторию. Оба пришли в кабинет Шукальского и не промолвили ни слова, пока за ними не закрылась дверь.

Ян откашлялся и сказал:

– Боюсь, мое любопытство взяло верх над здравым смыслом. Отныне нам придется вести себя предельно осмотрительно.

Мария кивнула, и в комнате наступила тишина, пока оба раздумывали над достигнутыми результатами. Шукальский догадался, что семена, которые в его сознании заронил отец Вайда, прорастали всю ночь и теперь захватили весь его мозг. И, как бы он ни старался избавиться от фантастической идеи, она лишь еще больше цеплялась за его сознание: «Эпидемия тифа».