В море погасли огни - Петр Капица

Нашу типографию шутники назвали "подпольной". Военкоров вдруг развелось больше, чем нужно. Они являются по два - три человека, но, конечно, без корреспонденции. Главная цель прихода: взглянуть на девчат. Как бы ни было тяжело, они рады позубоскалить и вскружить голову какой-нибудь Тоне или Раечке. Отваживает этих "корреспондентов" Клецко. Он дает гостям бумагу, карандаш и заставляет писать заметки, а это действует безотказно: у "корреспондентов", оказывается, нет никакого времени, они стремятся скорей улизнуть.

Нужно сказать, что женщины никогда не служили на этом островке, лишь за бельем прибывали пожилые прачки. Поэтому моряки издавна прозвали Кроншлот "островом погибших женихов". Здесь они редко получали увольнительные и девушками любовались только в бинокль. Поэтому две наборщицы и молодой корректор вызывали повышенный интерес.

В бухту Кроншлота то и дело заходят катера МО пополнить боезапас, получить свежий хлеб, сыр, консервы. Для них в клубе беспрестанно крутят старые кинокартины.

Стоянка недолгая, но моряку и за эти минуты хочется как можно больше вкусить береговых радостей: катерники набиваются в клуб и с затаенным дыханием смотрят на недавнюю мирную жизнь, похожую теперь на сон. Досмотреть картину до конца редко кому удается, так как от дверей через каждые пятнадцать - двадцать минут доносятся голоса дежурных:

- Сто двенадцатый - на выход.

- Зенитчикам - построиться на берегу.

- Двести восьмой - через пять минут отходим.

Зрители неохотно поднимаются и бегут к выходу. Ряды скамеек пустеют, но через некоторое время заполняются новыми катерниками.

Я заметил, чем труднее людям на войне, тем больше их тянет к зрелищам, к музыке и танцам. Почти на каждой короткой стоянке появляются баяны, гитары, мандолины. Катерники выносят из кубриков патефоны и на пирсах, а то и на парапетах отбивают чечетку или русского.

Сегодня в Кроншлоте появилась фронтовая бригада ленинградской эстрады. Народу в зал набилось до отказа. Краснофлотцы сидели на полу и стояли вдоль стен.

Надев бушлаты и бескозырки, два пожилых актера спели старые матросские песни. Затем выступила танцевальная пара с таборными танцами. Черноглазая артистка так лихо трясла плечиками и грудью, что вызвала овацию. Ее долго не отпускали со сцены, заставляя каждый танец повторять на бис.

Закончился концерт сатирическими куплетами о четырех "Г" - Гитлере, Геринге, Геббельсе, Гессе. Куплеты были по-солдатски грубыми и не очень остроумными, но оттого, что их исполнял унылый и тощий детина, они вызывали взрывы смеха и аплодисменты.

Артистов моряки гурьбой провожали на катер, а они, глядя на далекие пожары на петергофском берегу и беспрерывно взлетающие ракеты, спрашивали:

- В Кронштадте менее опасно, чем у вас? Кроншлотцам не хотелось их огорчать, и они без зазрения совести врали:

- Ну конечно, там Дом флота имеет хорошее убежище. Но вы и нас не забывайте, приезжайте еще.

26 сентября. Вчера весь день прошел без налетов авиации. Воспользовавшись передышкой, начальство устроило "переселение народов". Вся жилплощадь Кроншлота распределена по - иному.

Мне и секретарю партийной комиссии, батальонному комиссару Власову, отведена отдельная комната на втором этаже круглого здания, у входа в бухту. Комната небольшая, в нее с трудом вместились две койки и столик. Здесь будут храниться все наши материалы.

Власов - тусклый блондин с бледной и вытянутой физиономией. На щеках и подбородке у него какое - то подобие растительности - кустики бесцветных щетинок. Подозреваю, что он обходится без бритвы. По виду Власову лет тридцать пять. Он почти не улыбается, всегда серьезен. Видимо, эта черта и выдвинула его в секретари партийной комиссии.

У Власова хозяйственные задатки: он натаскал к круглой печке дров, раздобыл чернил и завалил стол папками.

- Никого из посторонних не оставляй здесь, - предупредил он меня. - Все дела секретные.

- Как же тут вместе работать? - спросил я у него. - У тебя, наверное, заседание за заседанием, а мне уединиться необходимо.

- Особо мешать не буду, - пообещал он. - Я больше в разъездах. Заседания провожу на местах, с привлечением актива. Вот и сегодня укачу на острова, а тебе своего бывшего помощника подкину. Послал человека по делу на юр, или, как его называют, Ораниенбаумский "пятачок", а там парня захомутали. Отбить не могу, только с отчетом прислали, несколько часов побудет здесь, очухается и опять - на сухопутный фронт.

Вечером пришел ночевать старший политрук в матросском бушлате, подпоясанный широким ремнем, в кирзовых сапогах. Прямо комиссар гражданской войны! В его усталом лице мелькнуло что - то знакомое. Я всмотрелся.

- Не узнаешь? - спросил он. - Витьку Наумова признать не можешь?

В бравом морячине трудно было узнать тощего институтского баскетболиста, с которым мы играли в одной команде, но я сделал вид, что сразу узнал его.

- Года три, наверное, по спортзалам с тобой разъезжали. Но понять не могу, кто тебя моряком сделал? Специальность ведь у тебя другая.

- На партработу взяли, а во время войны с финнами - на флот мобилизовали. С тех пор кителя не снимал. Надо бы вспрыснуть нашу встречу.

Он вытащил из вещевого мешка немецкую флягу и, поставив на стол, сообщил:

- Трофейный шнапс. И закуска имеется. - Наумов высыпал из мешка килограмма два картошки. - Разведчики на ничейном поле накопали. Приходится с боем картошку добывать.

В круглой печке - голландке догорали дрова. Я закопал в горячую золу десяток картофелин и поинтересовался делами на Ораниенбаумском "пятачке".

- Какой же он "пятачок"! - возмутился Наумов. - На нем несколько Нью-Йорков и государство Монако разместить можно. По дуге шестьдесят километров, в глубину - двадцать пять. Немцы "котлом" назвали. Я в этот котел случайно угодил.

Он рассказал, как послали его вручать партийные билеты морякам, ушедшим с кораблей на сухопутный фронт. На командном пункте у Петергофа Наумова задержал бригадный комиссар, прибывший с большими полномочиями. Не желая ничего выслушивать, он тут же назначил старшего политрука комиссаром отряда и послал на развилку дорог задерживать беспорядочно отступавших бойцов Восьмой армии.

- А ты что - отбиться не мог? - спросил я у Наумова.

- Тут, когда все взвинчены, возражать не моги - под горячую руку расстреляют. Говорю "есть", повернулся, щелкнул каблуками и пошел. Наше дело солдатское.

Когда испеклась картошка, я открыл банку консервов и разлил по стаканам шнапс. Мы чокнулись и одним махом выпили его. Мой институтский товарищ быстро захмелел.

- Задерживали мы вконец измученных бойцов, - понизив голос, заговорил он. - Еще бы! Всю Прибалтику прошли с боями. В некоторых полках по двести триста бойцов осталось. А тут от Ленинграда отрезали, в мешок попали. Растерялись многие. Пришлось чуть ли не каждого встряхивать и крепкое слово в ход пускать. В общем, наберем сотни полторы бойцов, дадим им командира, политрука и отправляем в обескровленные полки. А какая помощь от таких наспех сколоченных рот? К тому же плохо вооруженных? У немцев танков, снарядов и мин до дуры, а мы патронов вволю не имеем, пять снарядов на пушку даем. Хорошо, что наших моряков прислали да еще курсантов Петергофской школы пограничников. Эти стойкие. Фрицы боятся "черных дьяволов". Но батальоны морской пехоты с каждым днем редеют, в строю и трети бойцов не осталось. Хорошо, что корабельная артиллерия помогает.