Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - Олег Кашин

После него директором стала уже местная женщина Мариника Бабаназарова — судя по ее интервью, женщина, абсолютно преданная и музею, и памяти Савицкого; уже при ней о музее стало известно за пределами Каракалпакстана и Москвы, какие-то иностранцы дали денег на монументальное здание, которое я видел на фотографии, Альберт Гор приезжал в Нукус и провел в музее весь день, есть какое-то количество англоязычных фильмов об этой коллекции, есть сайт у самого музея — сайт не очень выдающийся по нашим меркам, но репродукции там висят, на них можно посмотреть и составить впечатление, наверняка очень сильное. И я не знаю, как это правильно сформулировать, чтобы прозвучало не слишком экзальтированно и глупо, но я попробую — да, понятно, что именно Каракалпакстан приютил это искусство в те времена, когда здесь оно было никому не нужно и сгнило бы в запасниках провинциальных и московских музеев; да, понятно, что каракалпаки тоже люди и тоже имеют право на прекрасное; да, понятно, что фантастический музей посреди далекой пустыни — это само по себе произведение искусства.

Доберись до Нукуса, походи по высохшему аральскому дну, обменяй свои рубли на манаты и только после этого смотри на эти картины. Это все понятно. Но мой внутренний националист, вежливо, конечно, кивая этим аргументам, тихо, но уверенно говорит: Простите, но это русское искусство, и место ему в России. И дальше говорит: Представьте, что Большой театр вдруг взяли и увезли в Каракалпакстан. Или Ясную Поляну. Или что там у нас еще есть, Третьяковку. Хочешь посмотреть на «Явление Христа народу», езжай в Каракалпакстан. Вы уверены, что это нормально? — спрашивает меня мой внутренний националист. И я неуверенно, запинаясь, чувствуя подвох, отвечаю ему, что нет, конечно, это не вполне нормально, и было бы, конечно, здорово что-нибудь придумать. Купить, что ли, или выменять. Может, в Москве хранится какая-нибудь невероятная каракалпакская святыня, на которую они бы согласились поменять эти картины? Может, в счет узбекского долга? Может, социальная ответственность — покупали же некоторые россияне и яйца Фаберже, и старые советские мультфильмы, и «Тихий Дон» Бондарчука — в принципе же это возможно? Немцы нам Янтарную комнату вон сделали новую, может, Каракалпакстану тоже что-нибудь такое надо — ну не знаю, воды для их моря в обмен на картины? Или вот у узбекского президента есть дочка, которой важно, чтобы ее уважали в Европе и России — может, ее к этому как-то привлечь? Есть же какие-то варианты. Должны быть наверняка. Покажите эту ссылку Мединскому, пусть посмотрит на картины — у них есть родина, и им нужно на нее вернуться из Каракалпакстана.

Перевал Дятлова. Миф родился

Возможно, говорить об этом пока рано, но за последний год история группы Дятлова из локального культового сюжета (на форумах — сотни страниц обсуждений, а выйди на улицу и спроси у прохожего — никто не в курсе) превратилась в почти общенациональный миф. Выйдет в прокат фильм, и «почти» отвалится, миф станет общенациональным.

Как один из энтузиастов распространения этого мифа, я давно смирился с тем, что мой и многих других людей публичный интерес к гибели группы Дятлова воспринимается как вирусное рекламное сопровождение либо фильма, либо очередной книги, либо даже «Битвы экстрасенсов». Это, конечно, не так; более того, насколько я знаю, даже аккаунты членов группы Дятлова в Twitter, Instagram и Foursquare ведут (вели; 2 февраля туристы погибли, и вместе с ними погибли аккаунты) люди, никак не связанные с продвижением какого бы то ни было коммерческого продукта. Это просто «некоммерческие» поклонники дятловской истории, которых за последний год стало несравнимо больше, чем было до сих пор. Даже чуткая к народным потребностям «Комсомольская правда» снимает про дятловцев какое-то свое кино.

Собственно, самое феноменальное в этом сюжете — не сама гибель туристов при всем уважении к их памяти, а тот массовый интерес, который сопровождает посмертную судьбу членов группы. Этот интерес невозможно объяснить никакими манипуляциями и интригами, и у того, кто брезгливо ворчит, что, конечно, все дело в лавине и нечего тут рассуждать (а таких комментаторов за этот год появилось тоже очень много во главе с писателем Акуниным, и это тоже признак настоящего массового мифа — он был бы неполноценным, если бы не было скептиков), — у такого комментатора просто нет сердца.

Как сторонник версии Алексея Ракитина («контролируемая поставка», радиоактивные свитера и двое чекистов, внедренных в группу), я вместе с тем прекрасно понимаю, что версия Ракитина кажется такой убедительной не потому, что Ракитину удалось собрать какие-то неопровержимые доказательства и аргументы, а прежде всего по той причине, что он, во-первых, просто хорошо пишет, во-вторых — не поленился изложить свою версию в виде полноценного почти художественного произведения, очевидно, лучшего из всего, что было на эту тему написано. Популярность версии Ракитина — это, безусловно, его писательский, а не исследовательский успех, который тем внушительнее, чем ущербнее наша комиксовая культура. Не графические романы, конечно, но весь этот пласт, который в начале нулевых безуспешно пытались сделать модным редакторы Ad Marginem, запускавшие свою серию «Атлантида». Переиздания советских шпионских романов десять лет назад провалились на книжном рынке, но это так и осталось частным неуспехом конкретных издателей. Потому что исторически эта идея в любом случае безальтернативна, русскому масскульту все равно больше неоткуда черпать вдохновение, кроме как из послевоенных криминальных сюжетов, в которых проницательному чекисту противостоят шпион, диверсант и цеховик. У нас же все успешные телесериалы — об этом, от «Ликвидации» до «Черных волков» и «Мосгаза»; даже «В круге первом» Глеба Панфилова пять лет назад рекламировался именно как шпионская драма: «Певцов сдал агента».

Популярность дятловской истории на нынешнем ее витке обусловлена именно этим, уже почти консенсусным представлением о советской добрежневской реальности, которое сложилось в России нулевых-десятых: за черно-белыми фотографиями и турпоходами в честь очередного съезда партии скрывается какой-то совсем другой мир. То, о чем не писали в газетах, но о чем у всех есть более-менее четкое представление, составленное из городских легенд и рассказов ветеранов. Зоино стояние в Самаре, Янтарная комната в Калининграде, авария химкомбината «Маяк» под Челябинском, ограбление армянского Госбанка братьями-акробатами и много еще чего. Буду рад ошибиться и узнать, что на эту тему существуют какие-нибудь серьезные работы, и жаль, если их так никто и не написал; далекая от политики и от самиздата с западными голосами советская альтернатива медиа, которую даже не очень корректно называть слухами — нет, это просто была альтернативная система изустных СМИ, благодаря которой достоянием общественности становилось едва ли не все, что заслуживало внимания, почти по-нью-йорк-таймсовски: «All the News That’s Fit to Print».

Полтора личных воспоминания — о новочеркасском восстании я знал задолго до первой газетной публикации, ему посвященной, всего лишь потому, что в Новочеркасске спустя несколько лет после событий проходил срочную службу мой отец. А в девяносто каком-то году, прочитав где-то сенсационный очерк о крушении «Александра Суворова» (как раз с посылом — «об этом не писали в газетах»), я потерпел фиаско, попытавшись пересказать его одноклассникам на перемене. Оказалось, у моего соседа по парте бабушка из Ульяновска, и всю историю главного речного кораблекрушения времен позднего СССР он знал в гораздо более увлекательных подробностях, чем автор прочитанной мною статьи.

Из этого набора сюжетов можно было бы сложить альтернативную историю СССР; что-то подобное, кажется, получилось у некоторых постсоветских стран — в Прибалтике в учебниках истории пишут о самосожжениях студентов, закопанных на хуторах пулеметах и политической подоплеке баскетбольных побед «Жальгириса». В России до этого как-то никому не было дела, но альтернативная история сложилась сама собой, проникнув в масскульт. А следующий, более высокий уровень культуры комикса — это, конечно, «Твин Пикс», и какой еще сюжет мог бы стать русским «Твин Пиксом», как не история группы Дятлова? Загадочная смерть, нераскрытое уголовное дело, десятки фотографий, сделанных за какие-то часы до катастрофы, неестественно большой по советским меркам объем документов, свидетельств, слухов — вот это действительно лавина. И, чтобы обрушить ее, достаточно одного интернет-камешка.

Пока преждевременно об этом говорить, но история группы Дятлова обязана превратиться в общенациональный миф. Мы — свидетели этого превращения, а кто может — давайте становиться соучастниками. России очень не хватает общенационального мифа, и даже если никто не предпримет в этом направлении каких-то специальных усилий — миф все равно сложится.