Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо - Олег Кашин

Олег Кашин

Реакция Путина. Что такое хорошо и что такое плохо

От автора

Мы стояли с Лимоновым на рю-де-Рив в Женеве, то есть стоял я один — у витрины магазина Apple — единственного на тот момент доступного мне источника хорошего беспроводного интернета, позволяющего поддерживать видеосвязь с Москвой. Лимонов сидел у себя дома на Ленинском проспекте, впервые в жизни общаясь по «скайпу» — со мной.

— Художественное произведение как жанр устарело, — говорил он мне. — Роман особенно устарел. Издатели виновны в навязывании вот этого извращенного продукта, такого кирпича там, в 300 страниц приблизительно, с выдуманными персонажами. Издатели всего мира виновны, потому что это продается лучше всего, вот эти сушеные ослиные мозги. А вообще это крайне примитивный жанр как таковой, ему можно научить, и пытаются научить в школах. Что такое сочинение школьное, как не первый набросок романа? И поэтому романы отвратительны, это первый класс для литератора. Только в первом классе можно написать три романа и покончить с этим. Самый, на мой взгляд, современный жанр, дающий большой простор и для мысли, и, что очень важно, мысль должна присутствовать, — это, конечно, эссе. Я говорю, что нужно писать эссе, наблюдения, смесь какую-то. Нужно писать воспоминания, довеском с моралью какой-то, с какими-то оргвыводами, извините, из воспоминаний.

Эта книга началась с этих слов Лимонова. Только он так умеет — нажал на кнопочку где-то у меня в голове, что-то переключилось, и я уже сам прекрасно понимаю, что вот эти тексты — они не журналистика совсем, и ничего обидного (а как я обижался, когда мне говорили о чем-нибудь моем «ну нет, старик, это не журналистика!») в этом нет, просто другой жанр, другая, так сказать, отрасль гуманитарной сферы. Журналисты почему-то боятся слова «проза», но вообще да, я старался писать именно прозу, и, иногда прямо совсем хулиганя и срываясь в прямое цитирование, писал целые куски «под Эренбурга» — видимо, главного русского писателя, работавшего в том жанре, которому теперь учит меня Лимонов. «Пал неприступный Кенигсберг».

Я действительно хотел бы, чтобы человек, который возьмет в руки эту книгу, отнесся бы к ней не как к сборнику опубликованных в СМИ материалов, а как к цельному художественному произведению, созданному начинающим писателем «на основе реальных событий».

Наверное, стоит пояснить, о каких именно событиях идет речь. Хронологические рамки я взял такие — с лета 2012 года, то есть с разгрома Болотной площади и последовавшего за ней разгрома нелояльных Путину журналистов, среди которых оказался и я, — до лета 2013-го, до вынесенного в Кирове приговора Алексею Навальному и последовавшего за приговором неожиданного его освобождения, которое сейчас (а я и пишу эти строчки сейчас, как раз этим летом, не зная, что будет дальше) выглядит как символ странной, с явным подвохом, но все равно надежды. Год реакции и год рефлексий; люди, которых пропаганда назвала «креативным классом», испуганно наблюдая за первыми арестами по политическим делам, за судебными процессами, за гайкозкручивающими инициативами парламента, — эти люди вдруг увидели, что их картина мира не вполне адекватна тому, что есть на самом деле. Даже в мелочах и даже в базовых ценностях, прямой связи которых с тем, что происходит вокруг, до сих пор не замечает почти никто.

2013 — юбилейный год. Двадцать лет исполняется первому настоящему разгрому оппозиции — московским событиям 1993 года. О том, что 1993 год стал политической родиной для Владимира Путина, о самом существовании которого тогда знал только узкий круг ценителей в Петербурге, — об этом я писал еще в 2010 году. Теперь, по мере приближения к юбилейным датам осени, я даже сам начал пугаться той частоты, с которой я теперь обращаюсь к этой теме. Готов повторить — да, я уверен, что и «Болотное дело», и «гребаная цепь», и даже «Кировлес» — все началось именно тогда, когда Борис Николаевич Ельцин решил вдруг, как было принято говорить в советскую старину, сосредоточить в своих руках необъятную власть. Тюремщики и прокуроры, судьи и «кураторы из администрации» — все они вышли из шинелей ельцинских танкистов 1993 года, и я не перестаю надеяться, что когда-нибудь это станет ясно всем, с кем вместе я выходил на Болотную площадь спустя двадцать лет после кровавых московских событий.

На Болотной, кстати, я даже выступал — на первой, в декабре 2011-го, когда Алексей Навальный передал мне из тюрьмы свое выступление для этого митинга, и спустя полтора года, весной 2013-го, когда, написав заранее большую речь (она есть в этой книге), я послушал ораторов, почему-то считающих себя лидерами тех, кто выходит на площадь — и вместо речи я спел знаменитую песню Егора Летова «Все идет по плану», потому что только бронебойными словами Егора можно было пробить стену, которой самозваные вожди оппозиции отгородились от народа, мечтающего о новой стране.

Текста песни Летова, впрочем, в этой книге нет. Все остальное, что хотел я сказать «креативному классу», — есть. Еще раз скажу, что это не сборник статей, это книга; я писал ее на протяжении этого странного года, о котором когда-нибудь напишут в учебниках — «год путинской реакции».

Спасибо издательству «Алгоритм» за то, что согласилось эту книгу выпустить. Спасибо Эдуарду Лимонову за идею. Спасибо Алексею Громову и его сотрудникам за то, что, лишив меня репортерской профессии, они дали мне возможность написать эту книгу, не отвлекаясь на «заметки». Спасибо Максиму Ковальскому, Веронике Куцылло, Андрею Горянову, Сергею Шаргунову и Захару Прилепину за то, что они публиковали мои тексты, и 57 тысячам читателям в твиттере за то, что читают «свежего меня». Также спасибо моей жене, которая понимает, зачем я это пишу — могла бы ведь и не понимать, я бы страдал.

Читайте. Я старался.

Прощание с «Единой Россией»

Учиться ненавидеть

Сесть в машину времени и вернуться на полтора года назад. Прийти на Болотную площадь, пробраться к микрофону и рассказать им все: про «болотное дело» и арестованных по нему вплоть до Гаскарова, про «Анатомию протеста» и про Лебедева, про «Кировлес» и Навального, да даже про инаугурацию в пустой Москве и зачистки тех дней; ну и чтобы поверили, что не сумасшедший, а реально из будущего, показать им какой-нибудь артефакт, которого у них еще не было, а у нас уже есть. Ну не знаю, пятый айфон — смотрите, мол, я из будущего!

Поверили бы? Вряд ли. Кто еще не забыл ту атмосферу городского праздника, кто читал тогдашние колонки (тогда все писали колонки), кто ретвиттил и ставил лайки, тот помнит, какое тогда царило настроение. Потом, конечно, все изменится. Политические процессы, Следственный комитет как главный коммуницирующий орган между Кремлем и оппозицией, новые безумные законы, новое все — по соотношению «ждали/получили» это были самые невероятные полтора года в новейшей истории России. Так не бывает, и логично, что никто не смог предугадать, предсказать, предупредить.

А если так: сесть в машину времени, прилететь в декабрь 2011-го и, не вдаваясь в подробности, произнести сочиненную в 2013-м речь о том, что — да, во власти есть адекватные люди, с которыми надо вести диалог, и что если оппозиция хочет быть лучше власти, ей надо научиться прощать и понимать, а не срываться в травлю оппонентов и поиски провокаторов в своих рядах, и что пора слезть с баррикад — в этом случае и пятым айфоном трясти не стоило бы, Болотная-2011 с удовольствием бы выслушала такую речь. В атмосфере городского праздника примирительные слова звучали бы уместно и адекватно.

Слушать их сейчас, когда праздник давно закончился, а не успевшие уйти домой его участники либо сидят в тюрьме, либо прячутся за границей, — в такой обстановке примирительные слова звучат дико. Но все равно звучат, и, видимо, если с чем и стоит смириться, так это с тем, что очередные аресты и суды будут происходить под аккомпанемент все тех же речей — мол, не нужно ожесточаться, нужно понять и простить, и далее по тексту.

Стало общим местом говорить об отсутствии у нашего общества каких-то важных человеческих качеств — милосердия, «протестантской этики», эмпатии, ума и Бог знает чего еще. Этот год убедительно продемонстрировал дефицит еще одного важнейшего качества — умения ненавидеть. Это может прозвучать странно, считается же, что русские крайне нетерпимы и бескомпромиссны, но именно что считается. В этом году, от мая до мая, не было ни одного случая, который бы доказывал нетерпимость русских хотя бы в лице отдельных представителей оппозиции. Власть совершила слишком много поступков, от которых глаза должны были бы наливаться кровью, а руки — тянуться к топору, но каждый раз мы видим полтора десятка растерянных пикетчиков в Техническом переулке, а больше ничего не видим.

Этот призыв может прозвучать странно, но нехватку ненависти и ярости нужно преодолевать так же усердно, как и нехватку милосердия, — без одного не бывает другого. Нужно учиться ненавидеть, учиться быть злопамятными, учиться не прощать.