Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа

— Эта вода обладает особыми дезинфицирующими свойствами, — пояснил Бассу. — Она из чистейших горных источников, что бьют возле вершины Джебель-Тубкаль. Я лично хожу за водой, когда начинается таяние снегов. Такой воды больше нигде не найти.

Бассу внимательно наблюдал, как ноги Мустафы облепляют серебряные пузырьки. Явно довольный, он накрыл тазик куском просмоленной материи и занялся другими пациентами.

Ровно через полчаса Бассу вернулся к Мустафе и торжественно убрал материю, жестом приглашая нас с отцом взглянуть, во что превратилась вода. Мы вытянули шеи. К нашему изумлению, вода приобрела грязно-зеленый цвет.

— У твоего сына, — принялся объяснять Бассу, — избыток желчи. Желчь зеленого цвета; она циркулирует по всему телу мальчика, хотя должна пребывать в одном месте. Отсюда неадекватное поведение. Если сейчас не начать курс лечения, в будущем избыток и свободная циркуляция желчи приведут к тому, что твой сын станет позером и эксгибиционистом. Случай неординарный; впрочем, я все чаще сталкиваюсь с подобными расстройствами, поражающими нашу молодежь. Вероятно, причина в загрязнении атмосферы телевидением, западными фильмами и тому подобным. Вот вам минеральные соли. Делайте с ними ножные ванны, и ваш сын выздоровеет.

Брату моему Бассу сказал:

— После процедуры тебя будет мучить жажда, появится головокружение, легкая головная боль, чувство голода и усталость. Также возможен жидкий стул в течение двух-трех дней. Не волнуйся: это обычные реакции организма на детоксикацию. Отдыхай, ешь свежую пищу, пей побольше воды и слушайся родителей. Понял?

Бассу замолчал и скроил в адрес моего брата благожелательную мину.

Словно в ответ, Мустафа, до сих пор не отрывавший взгляда от зеленой воды, что омывала его ступни, внезапно рухнул на колени. Его стошнило прямо в тазик.

— Merde![6] — по-французски завопил целитель, мигом забыв о своей высокой миссии, и вскочил с живостью, удивительной для человека таких габаритов.

— М-м-мне пл-л-лохо, — выдавил Мустафа.

Гуэдра

Когда через несколько лет я навестил Мустафу в Эс-Сувейре, мы вместе посмеялись над этим случаем. Мустафа снимал комнату в районе Чбанат, где селятся разнорабочие. Комната была тесная, без окон, с выходом в темный двор, зато располагалась поблизости от ворот Дуккала, что ведут в Старый город. Мебель была самая простая. Посреди комнаты стояла кровать с латаным-перелатаным постельным бельем. Насколько я понял, Мустафе принадлежали здесь только две вещи — набор скорняжных инструментов (Мустафа еще только осваивал ремесло, которое впоследствии стало его бизнесом) да барабан-бендир ручной работы. Перевернутый деревянный ящик служил рабочим столом.

Вечером Мустафа предложил познакомить меня со своими приятелями — они вместе играли на барабанах. Собирались они в крохотной лавке музыкальных инструментов, под зубчатой стеной Скала-де-ла-Вилль — оснащенного пушками бастиона, глядящего на Атлантику. Мы пришли ближе к ночи, Мустафа представил барабанщиков: Саад, Абду, Фарид, Мбарек, Халид, Лахсен, Бучаб, Абдельджалиль. Все были его ровесники за исключением Омара, владельца лавки и лидера группы барабанщиков. На неполных восьми квадратных футах комнаты теснилась впечатляющая коллекция перкуссионных инструментов: в этом интерьере юноши и играли. Были здесь джембе и тамтамы, бендиры и говорящие барабаны, думбеки и дарбуки, тары и таариджи, гуэдры из Гулимина и деффы, столь любимые музыкантами-гнауа. Сами названия звучали как музыка. На стенах со следами плесени висели разнообразные металлические кастаньеты, каркабаты из арсенала гнауа и тарелки, по которым надо постукивать палочкой. Я уселся по-турецки в единственном свободном углу, а брат, к моему удивлению, поместил меж бедер массивный джембе с утробным звучанием и, по сигналу Омара, растворился в первой по счету мелодии.

Через несколько минут в дверях возник некто в джеллабе, сбросил капюшон и оказался женщиной. В великом смущении я смотрел на нее, но, сочтя невежливым прерывать мелодию, не стал возражать вслух, даже когда женщина уселась рядом со мной — только отодвинулся как можно дальше. Я продолжал дивиться на бесстыдницу, когда появились еще двое. Это тоже были женщины, только одетые по-западному. Последней вошла статная блондинка в джинсах и поношенной овечьей куртке и щелчком двери довершила как полноту сборища, так и мое смущение. С одной стороны, почти невозможно было противиться гипнозу барабанной дроби, с другой — казалось, комнатенка производит чужестранок, подобно конвейеру. Никогда не попадал я в такую обстановку.

К немалой моей досаде, между мелодиями не было пауз, то есть я не мог поговорить с Мустафой. Оставалось сидеть в углу, точно я там корни пустил. На третьей мелодии женщина в джеллабе — я потом выяснил, что ее имя Ксавьера и что она француженка, — и блондинка в джинсах (как оказалось, голландка) взяли барабаны, и я с неохотой признал про себя, что играют они не хуже мужчин, особенно блондинка: она держала гуэдру между колен, ладони ее, красные, мозолистые от многих лет игры, так и мелькали. Женщина, впрочем, не замечала моего взгляда. Как и остальные барабанщики, она наклонила голову и вся отдалась музыке. Казалось, даже крепостные стены дрожат и вибрируют.

Наконец барабанщики сделали паузу, позволившую мне переглянуться с братом. Мы вышли во двор, куда успел заползти густой туман с моря. Воздух приобрел солоноватый привкус.

— В чем дело, Хасан? — спросил Мустафа. — Говори скорей, не то весь киф без нас выкурят. А киф отличный — Омар прямо из Мелиллы получает, по своим каналам.

На мгновение у меня язык отнялся.

— Я, Мустафа, не намерен ни киф твой курить, ни в притон твой возвращаться. Ты что, с ума сошел? Женщины, считай, голые, в одних майках! Плечами светят, воняют как свиньи! Бесстыжие! И ты бесстыжий. Как ты только додумался меня сюда притащить!

Мустафа принялся оправдывать своих приятельниц:

— Они ведь в музыку погружаются! Они музыкой живут, Хасан, тут уж не до приличий. Странно, как ты, сам человек творческий, не понимаешь, что такое погружение в искусство.

— Ни про какое погружение ничего не знаю и знать не хочу! Ты хоть раз видел, чтоб я раздевался, когда истории рассказываю? Вот и не пори чушь!

Мустафа отступил на пару шагов и смерил меня холодным взглядом. Мое разочарование его как будто совсем не тронуло. Довольно долго мы в молчании смотрели друг на друга, наконец Мустафа заговорил нарочито спокойно, и спокойствие это ничего хорошего не сулило.

— Бедный мой брат, бедный провинциал-ханжа! — Мустафа скроил сочувственную улыбку. — Проснись для жизни.

В моих глазах, вероятно, отразилось недоумение.

— Ты это к чему?

— Цитирую любимое выражение американцев. Означает: добро пожаловать в мой мир.

— Какой такой мир? Не представляю даже, как с тобой разговаривать.

Одно долгое мгновение Мустафа удерживал мой взгляд и вдруг взорвался:

— Отлично! Валяй упорствуй в своих предрассудках, женоненавистник узколобый! Где тебе понять женщину! Тем более — посочувствовать женщине! Мои подруги приходят исключительно ради музыки, хочешь — верь, хочешь — не верь. Они серьезно интересуются искусством игры на барабанах. Но так и быть, скажу сейчас то, что ты хочешь услышать. Эти женщины не похожи на наших, из селения, — это по крайней мере должно быть тебе очевидно. Они приходят сюда, потому что им так хочется; они — как же это называется? — ответственные совершеннолетние, вот. И я отнюдь не слеп к их чарам. Например, американки, Шания и Иоганна, — родные сестры, и обе хотят затащить меня в постель. Француженка Ксавьера хочет за меня замуж, а блондинка из Амстердама сама не знает, чего хочет. Ну, которая тебе больше по вкусу? Говори, а я, как младший брат, приму к сведению.

Полный отвращения, я попятился, ударился о полуоткрытую дверь — и тут взгляд мой упал на яркий плакат с изображением какого-то тощего патлатого негра. Не желая оставаться в долгу после обидных слов Мустафы, я дернул за край плаката и одним движением разорвал его пополам.

— Боже! — прошептал Мустафа, в ужасе глядя на содеянное мной. — Хасан, ты что?

— Верно, это твой очередной кумир, — процедил я. — Предмет поклонения твоих приятелей-хиппи? А ты не забыл, Мустафа, что ты мусульманин?

— Идиот! При чем тут вероисповедание? Это же Боб Марли, король регги. Омар перед ним благоговеет. Что я теперь ему скажу? Он же меня выгонит!

Лексикон взбесил меня не меньше, чем смысл сказанного. Не помня себя, я воскликнул:

— Идиотом меня называешь? А это ничего, что я твой старший брат? Где твое уважение, где чувство долга? Или ты забыл о них, кувыркаясь в этом свинарнике с распутными чужестранками?

— Закрой рот! Меня от проповедей тошнит уже! Не нравится мой образ жизни? Ну так давай катись откуда приехал!