Лагерь живых - Николай Берг

— В судмедэкспертизу входит как составная часть работа с живыми клиентами. И по времени даже ее больше — всякие ссадины, синяки и шишки описывать. У меня вот только один случай и был, когда одна дама другой по морде мороженой курицей залепила, — брякаю я не совсем к месту.

— Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть. — Хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь.

— Ну, я вообще-то не специалист… — мямлю, понимая, что язык мой таки все же враг мой, и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь молчать.

— Диплом есть? Есть. Курс проходили? Проходили. Экзамен сдавали?

— Сдавал…

— И на сколько?

— Ну, на «отлично»…

— Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений. Это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть?

— Специфический. Очень специфический, — осторожно отвечает маленький.

— Но с огнестрелом-то встречались?

— Это да… Только что здесь разбирать? Это ж не на Кеннеди покушение — стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает, и свидетели есть. Что нужно-то?

Михайлов на секунду-другую задумывается.

— Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов.

— Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она — сама и расскажет, что там было.

— Уверены?

— Не так чтоб уверен, женщины всякие фортели выкидывают. Может, это ее любовник был или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял?

— Да вроде как нет у нее мужа…

— Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете?

Тут мне приходит в голову, что вообще-то о медсестре я не знаю толком ничего.

Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу. Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации.

— Можешь что сказать по делу? — спрашивает его маленький.

— Только с адвокатом, — неожиданно отвечает тот.

Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера.

— Ты, зема, улыбочку-то убери. Примерзла она у тебя.

— Неа. Не могу, извини, — все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей.

— А что так? Это я тебе прямо скажу, смотреть на тебя, с этой улыбочкой, неприятно.

— Ага. Но пока не могу…

— Получается так, что медсестру я заберу к нам, — решает Николаич.

— Под вашу ответственность?

— Да.

— Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен?

— Нет, только покой, — отвечаю я и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего ничего. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно-полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А там и стороны разные, и люди разношерстные. И вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит. Тем более что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех мужиков спущенные штаны — признак чего-то сексуального. А для меня скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. Я ж, пока в педиатрии корячился, насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций — от витаминов до антибиотиков? То еще душераздирающее зрелище.

А получил пациент полную обойму, причем хладнокровно выпущенную по ключевым точкам — в рот, чтоб не орал, в плечо, в колено, в живот. Как он еще после этого ухитрялся шевелиться — ума не приложу.

Может, он и впрямь ее, например, хотел изнасиловать прямо в кабинете, на столе?

Или действительно муж какой-никакой?

Тогда почему Андрей так выглядит, словно ему жутковатый, но долгожданный подарок сделали?

— Точно? — Михайлов чует мою неуверенность.

А откуда тут взяться уверенности? Да те же омоновцы, глянув на наложенный по мошонке жгут, приплюснувший яички к туго перетянутому бедру, при всем отсутствии у них следовательского образования не поверят ничему. Да, бывает такое, особенно у очень неопытных и невнимательных, когда, напугавшись до усрачки жутким фонтаном крови из бедренной артерии, одним махом прихватывают под жгут и мошонку. Но Надя не неопытный автолюбитель, кровотечения не было, да и на бедро не жгут кладут грамотные люди, а закрутку вертят… Вот окажется чертова Надька ревнивой сукой, а ее, скажем, бывший муж, невинной жертвой — так я буду прямым соучастником гадкого и тупого дела.

— Там же остался его друг. А кстати, кто это такие оба-двое? И пострадавший и этот… господинчик?

Михайлов стеклянно смотрит на меня.

— Из столицы. Весьма высокие гости. Перечислять титулы не берусь — там у меня их визитки лежат, так мелким текстом на две страницы… Как минимум европейского значения птицы…

Еще интересней.

— Вот знаете, — продолжает Михайлов, — больше всего я не люблю, когда делают из меня идиота. А сейчас такое ощущение, что если и не все, то некоторые здесь именно этим и занимаются.

— Если уж признаваться, — в тон ему отвечаю и я, — то ситуация непонятная, и идиотом тут я себя тоже чувствую.

— Не знаю, не знаю… Не пойму, в чем тут штука, но вообще-то при тяжелораненом доктор как-то уместнее там, чем тут, на площади. А вы стоите, словно в медпункте все как должно…

— Нечего мне там делать.

— С чего бы? Я вот слыхал, что при ранениях положено оказывать помощь. А ребята сказали, что перевязки наложены на фу-фу… Типа — отвяжись.

Черти глазастые. Хотя тут и образования не надо, видно, что халтура, да еще и нарочитая какая-то. И то, что бинты уже пользованные, заметить тож ума большого не надо.

— Чего молчим?

— Ну а что? Я ж сказал — чувствую себя идиотом.

Николаич с Андреем ушли, Надежду уведя с собой, а я тут с омоновцами да с комендачами — как рак на мели. Хорошо темно, да в ушанке, а то светились бы у меня уши малиновым светом…

— Почему помощь оказана халтурно?

— Почему-почему… да потому что безнадежник он. В лучшем случае до завтра дотянет, — ляпаю я.

— И потому вы там оставили второго? Запамятовали, где карантин находится? — Михайлов явно свирепеет.

Омоновцы пользуются случаем и ретируются по-английски.

Ситуация глупее не придумаешь. И что особенно противно в таком положении — прав Михайлов, будь он неладен, причем по всем пунктам. Набираю в легкие воздуха.

— Вы правы. Причем полностью. Я растерялся. Как скажете — так и будет. Командуйте, Петр Петрович.

— Тогда так — раненого в карантин, под присмотр, по протоколу. Тащите своими силами. И делаете это быстро. Прямо сейчас.

— Так этот второй вой поднимет!

— Ваши проблемы.

— Ну. Ладно.

Вызываю Сашу. Прошу взять напарника и прийти в медпункт.

Михайлов сопровождает меня. Смотрит нехорошо, разозлился, видно, мужик от непонятностей. Я бы и сам разозлился, только вот предмет для злости не определить. За неимением такового злюсь на самого себя.

Упираемся в запертую дверь. Подливается масло в огонь. Михайлов пыхтит, как паровоз, вот-вот тронется.

Вспоминаю, что ключ у Николаича.

И тут как раз какие-то жалобные причитания за дверью сменяются воплем.

— Доигрались, ребятки! Обернулся ваш безнадежник!

В медпункте грохочет и орет.

— Такую дверь без лома не вынесешь, старая работа, — замечает старший патруля.

На шум опять собирается куча народу. К счастью, поспевают Саша, Серега и Андрей. С ключом, слава богу.

Саша, встав на колено, открывает дверь. В медпункте — погром. Но московский гость оказался не так прост, сориентировался в обстановке и зажал обернувшегося дружка в угол столом, да еще и кушеткой сверху прищемил. Голосит не уставая, но кушетку держит твердо. Дружок, как и положено новообратившемуся, вяло машет целой рукой, но дотянуться не может.

— Давай. Того, что слева, — говорит Серега Андрею.

— С удовольствием, — почему-то отвечает тот и грохает одиночным.

Зомби с простреленной головой так и остается стоять, припертый в углу мебелью.

Голосящий затыкается после весьма увесистых плюх. Его уводят патрули.

— Завтра мне рапорт к планерке. Я знаю, что вы мне не подчинены напрямую, но настаиваю. Категорически настаиваю.

Михайлов поворачивается и уходит.

Публика потихоньку начинает рассасываться.

Стоим вчетвером. Потом запираем дверь и идем в салон. Говорить неохота.

Замечаю, что рядом с нами идет тот самый старичок-пчеловод.

— А вы что хотите?

— Вам некогда было. А обещали мазь и таблетки, — отвечает дедок.

И действительно…