В блаженном угаре - Анна Кэмпион

— Рут?

— Ну что?

— Можно войти?

— Нельзя.

— Извини, но нам нужно поговорить.

Вхожу. Окно открыто. Она одевается, сидя на кровати. Рядом лежит расческа, и я вдруг остро ощущаю, как Рут еще молода, и это сейчас — важнее всего. Сажусь на краешек постели, как можно дальше и как можно осторожней… Какие мы нынче сосредоточенные, нет, не могу я спокойно видеть это сердитое личико… меня снова к ней тянет.

— Прости меня, Рут, я не должен был… Не знаю, что на меня нашло… Со мной никогда не было ничего подобного, клянусь.

Она хохочет, прямо мне в лицо. Я действительно отмочил глупость.

— Ну да, да. Ты права. Я имел в виду — ничего подобного в подобной ситуации.

Она водит — и раз, и два — расческой по скомканной простынке и — молчит, молчит…

— Не переживайте, считайте, что ничего не было.

Она расчесывает волосы, занавесив ими все лицо, в солнечном луче пляшут всякие пылинки и ворсинки. На простынях — влажные пятна. Мне тяжко их видеть, особенно после этих ее слов. А солнечный свет делает их такими… очевидными. Мучительно подбираю слова, чтобы случайно не брякнуть какую-нибудь гадость.

— Я, конечно, тоже виноват, но, видишь ли, это было не просто… это. Мне хотелось тебе помочь, успокоить.

— Очень любезно с вашей стороны.

Она не смотрит на меня, и мне совсем не видно за пологом волос ее лица… не могу понять, что огорчает ее на самом деле.

— Мне тоже было хорошо.

Нервный смешок, недоверчиво качает головой.

— Я схитрила, — говорит она. — Нарочно, чтобы заманить вас.

Она сообщает об этом с гордо поднятой головой, тыча себя в грудь пальчиком: Я, Я, Я. Разумеется, только с большой буквы.

Гляжу на нее и думаю: ну ладно. Хоть ты этого не хочешь, я готов изобразить паиньку, подчиниться. Меня отрезвил этот душ, и я принимаю твою игру, моя девочка, да здравствует притворство. Никаких благостных бесед, ни гугу, можешь продолжать любоваться собой. Мы можем называть это… то есть она может называть это все как угодно, клиент всегда прав, пусть фантазирует, выдумывает всякие небылицы. Но все-таки, как мне самому воспринимать вчерашнее? Как мелкий, но все-таки проигрыш? Или, наоборот, как удачу? Как нечто, что отвлекло ее хоть на время от главного «соперника» и от поклонения тем новым для нее трансцендентным категориям, которые она отождествляет с этим аферистом гуру?

Весь день она усердно прихорашивается. Долго намывается в душе, долго сушит волосы. Просит у меня ножницы, чтобы обкромсать леггинсы. Отныне они превращаются в лосины. Я — в сладкой полудреме, наблюдаю за ящерицами, млею вместе с ними на солнышке. Какая благодать… слиться с матерью-природой… оказывается, вокруг столько всего интересного, жизнь кипит. Ползают огромные жуки, летают стрекозы, видимо, есть и змеи, впрочем, пока еще ни одной не видел (если не считать меня самого). И потом, плохо ли еще разок полюбоваться на эму, на пересохшую извилистую речку, полную источенных стихиями плоских камней… Они почти горячие, эти каменные — с пылу с жару — лепешки. Коротаю время тем, что выискиваю самую ровную и круглую лепешечку, хочу прихватить ее с собой в Америку — на память.

При нормальных отношениях и обстоятельствах мы бы уже доползли до четвертого уровня. Это когда клиент умоляет: «Не надо так говорить, очень вас прошу! Мой гуру ни капельки не похож на этих ненормальных, на всех этих Джонсов, Корешей, Шри Раджнишей и прочих придурков. Нет, нет, он совсем не такой!..» Ответственный момент, когда у твоего подопечного должно наконец открыться второе дыхание. Я наношу удар, и весьма ощутимый. «Твоя вера прекрасна, но тот, кому ты поверил(ла), недостоин твоей преданности, пойми это». И — аргументы, аргументы, при каждом подходящем случае.

Весь ужас в том, что я тоже оказался типом не слишком достойным, с гнильцой. 18.45. Перед Рут и передо мной — тарелки с сэндвичами, она заваривает чай. Ну а я в данный момент стараюсь справиться с двумя трудными испытаниями: не прятать от нее глаз и преодолеть гложущее меня чувство вины. Если я от него не избавлюсь, все мои дальнейшие психологические дивертисменты просто бессмысленны. И, в конце-то концов, она грешна не меньше моего. Когда все это более или менее «рассосется», я смогу продолжить, а пока… я обречен на бездействие. А ее вся эта история, похоже, взбодрила, вон какая веселенькая… М-да-а, сдается мне, этой девочке уже вряд ли кто сумеет помочь…

— Еще чаю?

— Спасибо, не откажусь.

— Вы поедете на вечеринку?

— Исключительно ради тебя.

Она протягивает чашку, точнее, ставит ее на стол, словно боится нечаянно ко мне прикоснуться. Надо, надо было бы у нее спросить: «А если бы я тебя не отпустил, ты бы им рассказала? Все-все?»

19.55. Они прибыли. Мы с Рут при полном параде. На Йани — прозрачный плащ-накидка на молнии. Непромокаемый. Он знакомит меня со своей сестрой Мерил. Да, похоже, та еще штучка. Жара, а у нее совершенно сухая ладонь, на запястье поблескивает какой-то странный жетон — или брелок? Бледное от природы лицо слегка подрумянено солнцем. Черные, коротко подстриженные волосы, черное платье, черные босоножки на каблуках, натренированное литое тело и развязные манеры.

— Приветик, я столько всего о вас слышала.

— Надеюсь, не очень плохого?

— Ну, не знаю, я никогда не полагаюсь на чужое мнение. Ну что, двинем? Чур, я с Рут.

— В таком случае я с вами.

Мы направляемся к двум обвешанным рождественскими прибамбасами машинам: разномастные, немыслимой яркости, блестящие гирлянды (жуть!), к бамперу форда Робби прикручена проволокой хрупкая самоделка из папье-маше — голова олененка Рудольфа из рождественского мультика. Та-а-к, понятно, сегодня у них там продолжится предпраздничная гульба. «Мы их каждый год так наряжаем, обе машины». Робби с Ивонной — на «форде-фэлконе», остальные набились, просто нечем дышать, в «мазду» Тима. Мерил шутливо дергает Рут за прядку волос:

— Эй, ты как, похудела, пока там жила? В Индии все худеют. Хочу вот туда смотаться, там есть что-нибудь стоящее? Хочу пройти курс йоги в каком-нибудь клевом местечке, так там есть на что посмотреть?

Рут молча отворачивается.

— Ох! Ну, прости, моя лапонька. Замнем, ни слова о грустном. — Оборачивается ко мне, ее сияющая улыбка вдруг тускнеет. — Кстати, о грустном. Детка, у тебя бледноватая помада. У меня есть «Версаче», купила в Лондоне, здесь такой не найдешь. Розовая с перламутром, имей в виду. У всех нас, конечно, помады — завались, но почти все цвета быстро приедаются, на фиг их тогда покупать, верно? У тебя губки что надо, Рут, тебе не мешает слегка их оттенить, и никакого силикона не потребуется, ты не представляешь, до чего это больно, когда его закачивают. Приоткрой ротик, я кисточкой, так будет ровнее.

Мерил достает длинные помадные футлярчики, потом косметический набор — целый арсенал, извлекает разнокалиберные кисточки. Она нарочно загораживает собой Рут, одна нога на полу, вторая — на сиденье, коленка почти вплотную у бедра Рут.

На шоссе (в данный момент, как я понимаю, мы где-то в сердцевине Австралии) никаких машин больше нет, поэтому Тим вдруг резко подает в сторону, и теперь мы едем борт о борт с Робби. Ивонна радостно выкрикивает: «Привет!» Робби энергично крутит рукой, что означает: «Сбавь скорость». Между пальцев зажата огромная самокрутка с марихуаной, он раскуривает ее, потом, всю обслюнявив, дважды глубоко затягивается, Тим резко подъезжает еще ближе. Мерил, потеряв равновесие, падает на Рут. «Эй, вы там, вылезайте!» — с этим кличем Робби наполовину высовывается из окошка, нависая над мельтешащими внизу — то чуть правее, то чуть левее — белыми разделительными полосками. Йани начинает выкарабкиваться через люк в крыше, при этом маневре его зад упирается в мою физиономию. Ну что же, милости прошу… Выбравшись, он вдруг резко откидывает голову — как от удара. Не ожидал, что снаружи такой ветрище. Просто ураган, пришлось мальчику ретироваться внутрь кабины и протянуть руку через окошко. Пересевшая за руль Ивонна чуть притормаживает, чтобы окна оказались друг против друга, Йани наконец выхватывает самокрутку у Робби. Трюк благополучно завершен. Первым делает затяжку Тим, потом сам Йани, потом он передает ее Мерил, та заботливо подносит ее к губам Рут. Рут, курнув, протягивает самокрутку мне. Я — вышвыриваю их обмусоленный косячок в окошко.

Припарковавшись, мы ждем, пока Мерил доведет облик Рут до кондиции полной неотразимости, творческий процесс в самом разгаре. То, послюнявив палец, подправит ей бровь, то размажет очередной слой помады, вернее, нежно разгладит. Я сижу молчу и пытаюсь понять, почему меня этот процесс так раздражает. Сдается мне, что все это здорово смахивает на флирт, на самый откровенный флирт! Меня гложет ревность собственника: Рут моя, она моя клиентка, я за нее отвечаю и должен решать, что с ней следует делать, а что — нет.