Оракул Апокалипсиса - Лариса Капелле

Хильдерик вышел от отца Иеронима, оставив изрядно смущенного настоятеля раздумывать над только что полученными новостями. Итак, Бертольда Вюртембергского обвиняли в ереси и сговоре с дьяволом. Только, к удивлению Хильдерика, с арестом не спешили, словно желая поймать более крупную дичь. Кто был этой дичью, Иероним догадывался. Всем было известно, что Бертольд находится под прямой защитой папы Сильвестра. Неужели архиепископ с бароном замахнулись на папу? Настоятель покачал головой. Вряд ли, кишка тонка, даже если кардинал Бенно на их стороне. Но какая-то каша явно заваривалась. Иероним вспомнил последний разговор с Бертольдом. Он произошел за два дня до гибели Густавиуса. Иероним пришел тогда к Бертольду по собственной инициативе. Странный монах притягивал его как магнитом. Но самому себе в этом признаваться отец Иероним не желал. А наоборот, наивно пытался обмануть себя, что идет к Бертольду с единственной целью – вернуть заплутавшую душу в лоно истинной церкви.

Конечно, по твердому убеждению отца Иеронима, люди слишком часто уклонялись в грех ложного знания. Он с тревогой замечал вокруг, что все больше и больше людей ищут истину и спасение не в Евангелиях, а в странных сочинениях подозрительных людей. Не покорно ждут предназначенного, а ищут познания грядущего. Но будущее, в этом настоятель церкви Святой Берты не сомневался, было уделом Господа, и не простым смертным быть посвященным в замыслы Его. Но все чаще и чаще колдуны и маги со своим проклятым искусством соблазняли доверчивые души, шарлатаны обманывали простаков, выдавая желаемое за действительное, ложь за правду и прошедшее за грядущее. В этом отец Иероним был уверен. Однако сидевший напротив него собеседник убежденность настоятеля разделять не спешил. Время шло, но каждый из разговаривающих продолжал настаивать на своем. Особенно различались их точки зрения на дозволенное и запрещенное в познании. Для отца Иеронима все было ясно и понятно: не всякое знание добродетельно, даже больше того – чаще всего познание греховно. Для Бертольда все было с точностью наоборот. Только познание способно было вывести человечество из темницы ада на земле. Он с воодушевлением говорил о неведомом, способном изменить все окружающее.

– Это неведомое знание – дьявольский соблазн! Под влиянием этого искушения люди могут только ослабеть в вере и отпасть от надежды, – твердо произнес отец Иероним, – и ничто не заставит меня отказаться от этих мыслей!

– Значит, ты осуждаешь стремление к истине?

– Это не истина, – возразил отец Иероним, – единственная истина в этом неверном и меняющемся мире – это наш Господь.

– Мне бы твою веру, Иероним, – с грустью произнес Бертольд.

– Ничто не мешает тебе вернуться, – тон отца Иеронима был серьезен.

– Вернуться – куда? Ты думаешь, у каждого есть дорога назад и каждый хочет возвращаться? – на этот раз глаза Бертольда горели вдохновением.

– О чем ты? – непонимающе уставился настоятель на своего собеседника.

– О том, что, преступив порог темного и смрадного жилища и выйдя на простор, никому не захочется вернуться!

– Это нашу веру ты называешь темным и смрадным жилищем?! – задохнулся от гнева Иероним.

– Нет, Иероним, я говорю о невежестве!

– Бертольд, тебе известно, как и всем нашим братьям, – осторожно начал Иероним, не зная, как свернуть собеседника с ложного пути, – что все происходящее в этом мире, будет ли оно радостным или печальным, происходит хотя и не от Бога, но, однако, и не без Бога.

– Это ты о том, что Бог не запрещает и не мешает никому вершить зло или творить добро? Ты прав, человек волен выбирать, – одними губами усмехнулся Бертольд. Сейчас его маленькая, словно скукожившаяся от многих лет сидения взаперти фигура расправилась и стала почти величественной, а глаза засверкали.

– И ты выбрал, Бертольд, – с укором произнес отец Иероним.

– Да, я выбрал, – подтвердил его собеседник, – я выбрал знание.

– Даже если оно ложное?

– Кто может судить об этом?

– Господь, – мягко произнес Иероним.

– Господь, говоришь, – вскинулся он, – ты считаешь, что тайна, в которую я решил проникнуть, противна Творцу, тогда зачем он развязал мне руки?

– О чем ты? – беспомощно переспросил Иероним.

– Тогда объясню. Ты сам говоришь, что без Бога ничего не бывает. Тогда моя встреча с Гербертом д’Орийяком, папой Сильвестром – это тоже дело Божье. Именно Он свел нас, именно Он дал в мои руки знание, значит, это Его желание! Ты же сам только что утверждал, что все случающееся с нами – дело Божье!

– Так учит Святое Писание, – как можно тверже произнес Иероним.

– А что ты сам думаешь?

На этот вопрос бедный священник так и не нашел ответа. Он вспоминал эту беседу, и его разрывало непонятное чувство: нечто среднее между восхищением и ненавистью. Маленького священника подобное расхождение смущало и приводило в тупик. Как он мог забыть о несчастных младенцах, осквернении последнего покоя умерших? Священник встал и в возбуждении заходил по своему тесному жилищу. Он как бы мысленно продолжал спор с Бертольдом.

«Значит, это Господь заставил тебя совершать самые страшные кощунства, и это Господь замарал твои руки кровью!» – бросал он обвинения невидимому противнику.

Но как ни старался, ничего с собой поделать не мог. Бертольд Вюртембергский, осквернитель, святотатец, слуга лукавого, был для него еще вдохновенным искателем, загадочным магом, проникшим в такие глубины познания, которые скромный настоятель даже представить себе не мог. И поэтому что-то мешало ему поверить в сговор Бертольда с сатаной. Он нахмурился. Нет, не только симпатия мешала ему поверить в виновность Бертольда. Они явно что-то упустили.

Глава 10. Puris omnia pura (Для чистых все чисто)

Пообещавшая подругам вывести собственного возлюбленного на чистую воду, Марго разработала безошибочный план. Этот вечер они с Филиппом решили провести вместе. Главное было – найти место, где никто их не мог потревожить. Ни апартаменты Марго, ни номер Филиппа не подходили. Тогда она решила, что они вполне могут уехать из замка, и никому их отлучка не повредит. Внимательно изучив карту и найдя в окрестностях очень симпатичный ресторан, она предложила своему возлюбленному небольшую прогулку. Вечер превзошел все ее ожидания. Кухня была великолепной. Их посадили на террасе, сентябрьский вечер был удивительно теплым, в зарослях кустарника щебетали невидимые птицы, совсем рядом журчал переливающийся всеми цветами радуги фонтанчик с подсветкой. В общем, весь этот антураж романтического вечера, переизбыток хорошего вина, ласковые взгляды, легкие прикосновения и прочий имеющийся в распоряжении Марго арсенал средств сделали свое дело. Филипп полностью и окончательно потерял бдительность, и его понесло. А Марго оставалось только внимательно слушать своего возлюбленного.

А он, радуясь возможности все рассказать, говорил, говорил, говорил, не прерываясь и не замедляя хода повествования. Она уже знала все про его родителей, про то, как он учился, блестяще, к слову сказать, окончил факультет медицины, устроился в престижный госпиталь, работал… Повествование было динамичным и обыкновенным. Но таковыми были события внешние. Внутренне же все протекало иначе. Иногда так бывает, что жизнь человека была похожа на долгий и занудный сон. Родился, прилежно учился, устроился на работу, добросовестно исполнял свои обязанности. Но в какой-то момент в отлаженный механизм жизни вклинивается какая-то досадная помеха, песчинка, и все разлаживается. Вернее, для других разлаживается, а человек наконец вздыхает свободно, словно просыпается, пелена спадает с глаз, и он начинает жить. Для одних это событие не наступает никогда, для других – слишком поздно, но в его жизни такой казус, к счастью, произошел, Филипп встретился со странным человеком. Одни называли его небуйнопомешанным, другие опасным субъектом с экстравагантными идеями. Но Филиппу они показались удивительными и увлекли по-настоящему. Стефан, так звали странного человека, отличался такой широтой и глубиной познаний, которые нормальному человеку кажутся невозможными. Правда, он никогда не пытался извлечь из этого какую-либо выгоду. Наоборот, такого материально незаинтересованного человека редко встретишь. Себе на пропитание он зарабатывал частными уроками и чтением небольших курсов лекций в нескольких университетах. Конечно, кто-либо ушлый и изворотливый давно бы обзавелся несколькими дипломами, парой почетных званий и пожизненной зарплатой в каком-либо фонде по изучению чего угодно. Но Стефана, повторюсь, все это абсолютно не интересовало. Семьи у него не было, и всю свою жизнь он посвятил изучению самых причудливых тем. Да и внешне он был полной противоположностью Филиппу: небольшого росточка, сухонький, с костлявыми пальцами и светящимися от удовольствия глазами вечного ребенка за толстыми линзами старых очков. Правда, Филиппу все-таки удалось уговорить учителя заказать новые очки со специальными утонченными стеклами. Это была единственная уступка прогрессу, на которую согласился Стефан.