Я, Великий И Ужасный - Изяслав Кацман

довольно скользкое и малоприятное дело. В общем, наверное, следовало заняться этим ещё пару-тройку дней тому назад. Но я всё откладывал, находя для себя оправдания то в неизбежном праздновании по случаю усмирения мятежа, то в необходимости решать накопившуюся текучку. Вчера, например, помешало неожиданное прибытие в Мар-Хон Солнцеликой и Духами Хранимой типулу-таками. Но тянуть дальше было уже невыносимо.

Отставив в сторону плошку с кашей и кивнув в знак благодарности кухаркам, я направился в дальний угол Цитадели, где проживали мальчики, взятые в заложники у бунса и тинса. С громким топотом и шумом вошёл в хижину, и крикнул: "Вставайте, отродья болотных червей!" Ребятишки испуганно и недоуменно смотрели на меня.

"Боху!" — рявкнул я. Щуплый мальчишка лет десяти в страхе подскочил.

"Тароме! Коре! Локуро! Ики! Тотму! Похонве!" — продолжал я выкрикивать имена — "Выходите наружу!"

Семеро ребятишек выстроились напротив меня в неровный ряд. Я шёл вдоль шеренги и заглядывал в глаза каждому. В душе моей не было ненависти к этим пацанам. В конечном счёте, они виноваты куда меньше своих родичей, обнаживших оружие против моих "макак". Но по законам этого сурового мира семя мятежников необходимо уничтожить наравне с самими мятежниками.

Я долго вглядывался в глаза каждого из семёрки, пытаясь понять: можно ли оставлять их в живых, или же лучше прикончить волчат заранее. Ничего личного — только забота о благе Пеу: с одной стороны, на фиг не нужны юные мстители, с другой, несколько нерационально разбрасываться людьми, тем более что они уже начали учиться тагоровой азбуке для папуасов.

Пройдя справа налево вдоль ряда, я пошёл в обратном порядке, стараясь прочесть во взглядах юных заложников как можно больше. Они были самого разного возраста: от семи до тринадцати лет. И самой разной внешности. То, что удалось разглядеть в их глазах, вполне меня устраивало: страх, непонимание. Только у одного взгляд мне не понравился — у одиннадцатилетнего Тотму. Страх там был. Но ещё больше ненависти и упрямства. Во второй раз, встретившись взглядом с ужасным колдуном Сонаваралингой, щенок смотрел скорее испуганно, чем злобно. Но это уже ничего не меняло — страх пройдёт или перегорит, превратившись в жажду мести.

"Идите, приведите себя в порядок. Духи велели, чтобы вы сегодня с утра не принимали пищи. Можете только пить воду" — приказал я — "А потом приходите на площадь, где я разбираю жалобы". И, не оглядываясь, двинулся прочь. Мне предстояла подготовка к очень ответственной процедуре.

Солнце начало припекать в полную силу, когда на площади в центре Цитадели, где обычно проходили собрания обитателей нашего пау и решались судебные споры, собрались практически всех, кто находился сегодня в крепости. Мальчишки понуро стояли, окружённые толпой зрителей. Когда я оставил их утром, то почти сразу же, хотя и несколько запоздало, подумал, как бы не вздумали сбежать со страху. Потому приказал парочке "макак" взять этих семерых под наблюдение. Конечно, если бы кто-нибудь из них успел смыться раньше, чем появятся бойцы, я выглядели бы полным идиотом, причём не только в собственных глазах. Но к счастью, никому из мятежного отродья такая мысль в голову не пришла.

Кресло, с которого я судил и рядил, возвышалось на помосте. Но в этот раз ему суждено пустовать. Сегодня будет совсем другое действие.

В левой руке моей висела переносная кадильница, чадящая едким дымом. В правой — трещотка. В общем — великий и ужасный Сонаваралингатаки, пану олени братства пану макаки, свергающий и возводящий на престол правителей Пеу, готов совершить очередное колдовство. Судя по опасливо-любопытным лицам собравшихся, народ готовится к чему-то новенькому и доселе невиданному. Надеюсь не разочаровать почтенную публику.

Я молча прошёлся вдоль стоящих рядком "клиентов" (или "пациентов"?), заглядывая в глаза. "Ваши отцы, старшие браться или иные родичи — гнусные предатели и изменники" — начал я — "Одни из них нашли свою смерть, когда мы вместе с верными типулу-таками людьми Бунсана и Тинсока, наказывали их. Иные же живы. Теперь судьбы их в руках Тобу-Нокоре и духов. Но речь не о ваших родственниках-изменниках. Речь о вашей участи". Трещотка в моей руке ожила, наполняя окружающее пространство какофонией.

Взгляд мой случайно скользнул в сторону "судебного" кресла. Нет, пустовать ему сегодня не довелось — там уселась Солнцеликая и Духами Хранимая. Женская часть её свиты расположилась чуть ниже. Рядовому папуасу и подумать страшно, занять используемое для важных общественных функций сидение, принадлежащее Сонаваралинге-таки. Но типулу-таками, стоящая выше всех на Пеу и обладающая магической силой, унаследованной от череды великих предков, могла не бояться ни гнева "пану макаки", ни вредных воздействий со стороны потусторонних сущностей. Чертыхнувшись про себя, однако, не стал менять сценария представления: в конце-концов, Рами не кисейная барышня, кровищи видала немало.

"Ты, Коре!" — начал я — "Ты, Тароме! Ты, Похонве! Ты, Локуро! Ты, Боху! Ты, Ики! Ты, Тотму! Все вы дурное семя, отродье предателей. Издревле дареои Пеу знают, что от дурного дерева не будет хорошего семени. И от дурного семени не жди хорошего дерева. И сказано предками: изведи дурное семя, и сруби дурное дерево".

Мальчишки испуганно глядели: кто на меня, кто в окружающую толпу, словно ища поддержки и сочувствия. Но не было в глазах присутствующих ни того, ни другого. Да и напрасно ждать их в сердце Хона, где предания, идущие из глубины веков перечисляют обиды и урон со стороны людей Болотного края, да полнятся геройствами и победами над южными соседями.

"Да! По древним законам вы должны умереть!" — повысив голос, продолжил я — "Но духи поведали мне, что вам уготована иная судьба! Но рано радоваться!". Переведя дух, я вновь пошёл вдоль шеренги пацанов.

"Коре, сын Тохомуя. Тароме, сын Току. Локуро, сын Бунхве. Боху, сын Боху. Ики, сын Линиу…. А ты Тотму, сын Тохомуя…" — поймав глаза последнего взглядом, я замолчал на миг и сказал: "Твоя судьба не заботит духов". И найдя взглядом стоящего в переднем ряду Гоку, приказал: "Убей его. Быстро. Чтобы не мучился".

Командир разведчиков сделал три шага из толпы, молниеносное движение вохейского клинка, и подросток-тинса падает на землю с перерезанным горлом. Зрители зашевелились: нет, никто, не закатывает глаза, не бьётся в истерике, не валится в обморок — не те здесь времена, чтобы ужасаться при виде убийства; но события приобретали необычный оборот.

"Ты, которого назвали когда-то Ики" — вернулся я к прерванному колдовству — "Я Сонаваралингатаки, волей морского владыки Тобу-Нокоре забираю твоё прежнее имя. Отныне ты никто и звать тебя никак". Шесть человек, шесть повторений одной и