Враги. История любви - Исаак Зингер

"Он не еврей! Он нацист!"

Маша плакала так громко, что Герману пришлось отодвинуть трубку от уха. Он стоял и слушал ее плач. Вместо того, чтобы затихать, плач становился все громче. Германом снова овладел гнев.

"У тебя был любовник здесь, в Америке!"

"Если у меня был любовник в Америке, то пусть я заболею раком. Пусть Бог услышит мои слова и покарает меня. Если Леон выдумал это, то пусть проклятье упадет на его голову. Отец небесный, посмотри, что они делают сом ной! Если он сказал правду, то пусть ребенок умрет у меня в животе!"

Перестань! Ты воешь как баба!"

"Я не хочу больше жить".

Рыдания захлестнули Машу.

Глава седьмая

1

Всю ночь шел снег — крупный и сухой, как соль. На улице, где жил Герман, были едва видны контуры немногих автомобилей, погребенных под снегом. Герман подумал, что так выглядели засыпанные пеплом повозки в Помпеях, когда пробудился Везувий. Ночное небо стало фиолетовым, словно Земля, каким-то чудом совершив поворот, перешла на новую неведомую орбиту. Герман вспоминал юность: ханука, как выпускали жир из кур, готовя их для грядущей пасхи, игры, катание на коньках по замерзшим водосточным канавам, чтение ежедневного отрывка из Торы, который начинался: "И Иаков жил в стране своих отцов". Прошлое существовало! Герман говорил сам с собой. Даже если считать, что время — это не более чем способ мышления, как утверждал Спиноза, или форма восприятия, как думал Кант — все-таки невозможно опровергнуть тот факт, что зимой в Живкове печи топили дровами. Его отец, благослови Господь его память, изучал Гемару и комментарий к ней. в то время как его мать варила блюдо из перловки, фасоли, картошки и сушеных грибов. Герман мог почувствовать вкус каши, мог слышать, как читая, бормочет его отец и как говорит на кухне с Ядвигой его мать, как звенит колокольчик на санях, на которых крестьянин вывозит из леса дрова.

Герман, в халате и тапочках, сидел в своей квартире. Хотя была зима, окно было приоткрыто; в щель втекал шум, как будто под снегом стрекотали бесчисленные цикады. Дома было очень жарко. Дворник топил всю ночь. Пар в батареях, исполненный невыразимой тоски, пел свою однообразную песню. Герману казалось, что в шуме, производимом паром, он слышит жалобу: плохо, плохо; тоска, тоска; болезнь, болезнь, болезнь. Он не зажигал свет, и комната была наполнена отраженным снежным сиянием, лившимся с неба. Это было что-то вроде северного сияния, о котором Герман читал в книгах. Некоторое время он глядел на книжную полку и тома Гемары, которые стояли там в забвении и пыли. Ядвига не осмеливалась прикасаться к священным книгам.

Герман не мог заснуть. Рабби, найденный Машей, обручил его с ней. По его расчетам, она была на шестом месяце, хотя этого и не было заметно. А у Ядвиги тоже не было месячных.

Герман размышляй о еврейской пословице: "Десять врагов не причиняют человеку столько вреда, сколько он сам".Но он знал, что все это сотворил не он сам; тут все время присутствовал его тайный недруг, его демон. Вместо того, чтобы уничтожить Германа одним ударом, недруг насылал на него все новые и новые страдания, в которых он запутывался все сильнее и сильнее.

Герман втянул в себя холодный воздух, веявший с океана и пахнувший снегом. Он выглянул в окно и ощутил желание помолиться, но кому? Какое он имел теперь право обращаться к высшим силам? Через некоторое время он снова лег в постель рядом с Ядвигой. Это была их последняя ночь вместе. Утром он снова отправится в деловую поездку — то есть поселится у Маши.

С тех пор, как во время церемонии бракосочетания он надел кольцо на Машин указательный палец, она была занята тем, что создавала уют в квартире и убирала его комнату. Ей больше не было нужно по ночам приходить к нему, таясь от своей матери. Она пообещала ему не ссорится с ним из-за Ядвиги, но нарушила слово. При любой возможности она проклинала Ядвигу, а однажды у нее даже вырвалось, что она убила бы ее. Машина надежда, что после того, как она выйдет замуж, мать прекратит осыпать ее упреками, не оправдалась. Шифра Пуа жаловалась, что понятия Германа о браке — сплошное издевательство. Они с Германом обменивались только самыми необходимыми словами. Она запретила ему называть себя "тещей". Шифра Пуа еще глубже погрузилась в свои молитвы, еще чаще, чем прежде, листала книги и как никогда много читала еврейские газеты и мемуары жертв гитлеризма. Большую часть времени она проводила в своей затемненной спальне, и нельзя было понять, размышляет она там или дремлет.

Беременность Ядвиги — это была новая катастрофа. Рабби в синагоге, куда Ядвига ходила на Йом-Кипур, взял с нее десять долларов, одна из женщин сводила ее на ритуальные омовения, и теперь Ядвига перешла в иудейскую веру. Она следовала всем правилам очищения. Она все время задавала Герману вопросы. Разрешается ли хранить мясо в холодильнике, если там стоит бутылка молока? Можно ли после фруктов есть молочные продукты? Можно ли ей писать матери, которая по еврейским законам больше не была ее матерью? Соседки сбивали ее с толку своими противоречивыми советами, основанными на местечковых предрассудках. Один пожилой еврей, иммигрант и уличных торговец, пытался объяснить ее алфавит. Ядвига больше не слушала польские радиопрограммы, а только еврейские передачи: в этих передачах были сплошные плачи и вздохи, даже в песнях слышались всхлипы. Она попросила Германа говорить с ней на идиш, хотя мало что понимала. Все чаще она говорила ему, что он ведет себя не так, как другие евреи. Он не ходил в синагогу, у него не было ни талеса, ни филактерий.

Он отвечал ей на это, что пусть лучше позаботится о своих собственных делах, или возражал: "Тебе не придется лежать в аду на моей доске с гвоздями", или говорил: "Доставь мне удовольствие, оставь евреев в покое. У нас и без тебя хватает неприятностей".

"Я могу носить медальон, который подарила мне Марианна?"

"Да, можешь, можешь. Когда ты перестанешь надоедать мне?"

Теперь Ядвига приглашал соседок себе в гости. Они приходили, посвящали ее в свои тайны, болтали с ней. Эти женщины, которым нечем было занять себя, преподавали ее иудаизм, учили покупать подешевле и как не дать мужу эксплуатировать себя. Американская домохозяйка должна иметь пылесос, электрический миксер, электроутюг и, если возможно, посудомоечную машину. Квартиру необходимо застраховать на случай пожара и ограбления; Герман должен застраховать и их самих; ей надо лучше одеваться и не бегать в деревенских обносках.

Вопрос, какой разновидности идиш учить Ядвигу, вызвал бурные споры среди соседок. Женщины из Польши пытались учить ее польскому идиш, а литовки литовскому. Они все время твердили Ядвиге, что ее муж слишком много путешествует и что если она на уследит, он свяжется с другой женщиной. В голове Ядвиги укрепилась мысль, что страховой полис и посудомоечная машина весьма необходимы для сохранения еврейских традиций.

Герман заснул, проснулся, снова задремал и снова проснулся. Его сны были такими же запутанными, как и его жизнь наяву. Он говорил с Ядвигой об аборте, но она и слышать не хотела. Разве у нее нет права иметь хотя бы одного ребенка? А если она умрет, и над ней не произнесут Кадиш? (Она выучилась этому слову у соседок). Да, а он? 3ачем ему быть деревом с увядшими листьями?

Она будет ему хорошей женой; она собирается работать вплоть до девятого месяца. Она будет стирать для соседей, драить полы — и так они смогут покрыть все расходы. Одна из соседок, у которой сын только что открыл супермаркет, предлагает Герману место в магазине, и тогда ему не придется мотаться по всей стране и продавать книги.

Герман обещал Тамаре, что позвонит ей в меблированные комнаты, в которые она переселилась, но дни шли, а он все никак не мог выполнить обещание. Как обычно, он запаздывал с работой для рабби. Каждый день он испытывал страх, что получит письмо из финансового управления, которое наложит на него тяжкий штраф за то, что он не платит налоги. Любое расследование сразу же выявит все его обстоятельства. Теперь, когда у Леона Тортшинера был номер его телефона, неблагоразумно жить в этой квартире. Тортшинер способен явиться без предупреждения. Герман полагал вполне вероятным, что Тортшинер собирается погубить его.

Герман положил руку Ядвиге на бедро. Ее тело излучало животное тепло. Ядвига во сне почувствовала, что Герман хочет ее, и отозвалась, бормоча что-то и не просыпаясь до конца. "Никакого сна нет", — подумал Герман."Все обман и видимость".

Он снова задремал, а когда открыл глаза, был уже яркий день. Снег сверкал в солнечных лучах. Ядвига была на кухне — он чувствовал запах кофе. Войтысь свистел и пел. Он надевал что-то Марианне, которая пела очень редко, но зато чистила перышки целый день и особенно большое внимание уделяла перышкам под крыльями.