Партизанская богородица - Франц Таурин

— Царя давно порешили, а советская власть одна!

— Вот нам одну и надо! — Красноштанов расстегнул верхнюю пуговицу кафтана, достал из-за пазухи несколько бумаг. Отыскал нужную, положил на стол: — Ваша?

Брумис кивнул:

— Наша.

— ...Вот из штаба Шиткинского фронта. Вот приказ капитана Белоголового. Ну, это не в счет. А вот седни получили. Написано тоже от штаба вашего отряда, а подпись другая: Вепрев. И место указано другое. Вот и рассуди, какую бумагу исполнять?

— Как же вы рассудили? — спросил Брумис.

— А ты как бы рассудил? Ни одну не исполнять. Пока порядку не будет. На сходе так порешили. Организовать свой отряд. Оборонять свою волость.

— На фронте был? — резко спросил Бугров.

— Два года.

— Так какого ты черта хреновину порешь! — вскипел Бугров, — Надолго твоего отряда в одиночку хватит! Беляков надо одним кулаком бить, а не на усобицу.

— А я что говорю! У белых своя власть. По Сибири — Колчак, в Иркутске — губернатор, здесь, на Ангаре, — капитан Белоголовый. А у нас? — он сплюнул в досаде. — Никто никого не признает. В каждой деревне свои порядки. В каждом отряде свой начальник. — И решительно, словно отрубил: — Нам своя власть нужна!

Бугров за вечер выкурил полный кисет самосада. По горнице, тускло освещенной мигающим пламенем коптилки, ходили волны сизого вонючего дыма.

— Хоть девок пожалей, — говорил Брумис, кашляя с надсадой и отмахиваясь обеими руками.

— Пущай привыкают к солдатской жизни, — отвечал Бугров и заряжал наново свою трубку.

Сергей, Санька и Семен Денисыч вернулись в отряд далеко за полночь.

Палашка и Катя, конечно, только делали вид, что спали, но выбежать навстречу не решились — застеснялись Брумиса и особенно Бугрова.

— Загуляли вы, однако, ребята, — сказал Бугров. — Я уже наутро конную разведку отрядил, выручать вас.

— Загуляешь с таким игуменом! — кивнул Санька в сторону Сергея, — Повстречался ласковый хозяин, да и то без проку.

Сергей рассказал подробно про то, как их принял Чебаков, и про то, как жаловался на партизан коноплевский староста.

— Одно к одному, — сказал Бугров, выслушав Сергея. — Ну, добро, отдыхайте. Мы с Владимиром Янычем еще малость потолкуем.

— Выходит, правильно мы с тобой решили, — сказал Бугров Брумису, когда они остались вдвоем. — Только так, а не иначе. До Москвы не достанешь. Колчак загородил. А без советской власти нам нельзя. Чего молчишь, вроде засомневался?

— Какие могут быть сомнения? Решили правильно.

Но Бугров почувствовал, что какая-то невысказанная мысль тревожит Брумиса.

— Нет, ты скажи, что у тебя на уме.

— Откровенно?

— А то как? Еще мы с тобой в прятки станем играть!

Брумис пристально посмотрел прямо в глаза Бугрову.

— Скажи... по совести... Сам ты сможешь подчиняться власти, которую мы создадим?

— Своей-то власти!

— В том и дело, что своей. А что если в трудную минуту скажешь: «Моя власть. Сам ставил, сам сниму...»

Бугров помрачнел.

— Обидно говоришь!.. Нет, Владимир Яныч, зря подумал. Я за то и воюю, чтобы своей власти подчиняться!

Как же человеку не верить

Рубцов умело расположил оба своих пулемета. И патронов, видать, у него было в достатке. Как только партизанская цепь поднималась в бросок, ее тут же ружейным и пулеметным огнем прижимали к земле.

Трофим Бороздин уже третий раз подымал бойцов в атаку, но ни разу, ни одному не удавалось добраться до кривой березы с оголенной сухой вершиной, за которой пролегала небольшая ложбина, где можно было скопиться для следующего броска.

Вепрев, внешне спокойный, почти не отрываясь от бинокля, следил за ходом боя.

— Шибко не высовывайся! — предостерег Петруха Перфильев. — У них, поди, бинокль тоже есть. Высмотрят и снимут, как глухаря на току.

Вепрев ничего не ответил.

Он был зол сам на себя, что послушался Бороздина. Надо было всем до единого в атаку. И ему — командиру — впереди! На кой черт остался он с одним взводом в этой яме?.. Резерв?.. Стратегия!..

— Пошли, опять пошли! — закричал Петруха и, позабыв о своих советах, до пояса высунулся из-за укрывавшей его глыбы песчаника.

И опять откуда-то сверху, с левого фланга, из кустов, лепившихся по крутому склону горы, застрекотал пулемет, и темная рваная цепочка атакующих откатилась назад.

— Вижу его! — сказал Петруха Вепреву. — Вон промеж двух кустов сосна, а за ей камень. Пойду сымать его, товарищ комадир!

— Возьми первое отделение! — сказал Вепрев.

— Нет! — отмахнулся Петруха. — Мешкотно эдак. Одного возьму, который помоложе, на ногу легче, — и, оглядев бойцов, распорядился: — Травкин, пошли! Винтовку оставь. Бери нож и гранату!

— Нету ножа, — сказал Аниська и потянулся к винтовке, снять плоский японский штык.

— Нет, паря, не то, — остановил его Петруха. — Али ножа нет ни у кого?

Выбрал из нескольких предложенных узкий охотничий нож, подал Аниське.

— Прячь за голенище. Когда подползать к нему станем, в зубы возьми. Пошли!

Когда Петруха и Аниська скрылись в кустах, Вепрев скомандовал:

— За мной, по-пластунски!

Первым осторожно выбрался из ямы и пополз, приминая траву, по кочковатой луговине.

Даже один Аниська — и то задерживал. Не было у парня той сноровки, как у опытного таежника Петрухи Перфильева. Петруха строго наказал, чтобы двигаться бесшумно. Но и бесшумно, и быстро не получалось. Попытался Аниська не отрываться от Петрухи и как будто и ногу ставил след в след, но тут же вниз по склону посыпались камешки. Петруха оглянулся, молча показал темный кулак. Но пошел медленнее. Чего возьмешь с парня — не таежник...

Поднялись по склону до самой вершины. Петруха отыскал взглядом сосну возле голого обломка скалы, примерился, до какого места спускаться по каменистому распадку, с тем чтобы выйти пулеметчику в тыл. Приметил осинку со сломанной верхушкой, махнул рукой Аниське и побежал вниз, ловко перепрыгивая с валуна на валун. Здесь можно было не таиться. Под камнями звенел ручей, заглушая шаги. Вся ложбина распадка заросла кустами черной смородины. Высокие и густые, они теснились к ручью. Под широкими лапчатыми листьями чернели гроздья крупных перезревших ягод.

Аниську давно мучила жажда. Но нельзя было отставать. Он изловчился на бегу ухватить вескую кисть, но, перестав смотреть под ноги, оступился и едва не упал. Выругался про себя, отшвырнул в сердцах ягоды и побежал, уже не озираясь по сторонам.

Петруха ждал его у осинки.

— Теперь гляди в оба! — предостерег Петруха. — И от меня не отрывайся.

Придерживаясь за тонкие стволики березок и осинок, выбрались из распадка. Вниз к реке уходил пологий скат, густо поросший березняком. Приметного камня и сосны возле него не было видно. Петруха зло выматерился, но тут совсем близко короткими очередями забил пулемет.

Петруха ощупал нож на поясе, перехватил гранату-лимонку из правой руки в левую, кивнул Аниське.

— Не отставай!

И нырнул в чащу березника.

Аниська поспешил за ним. Без винтовки он чувствовал себя неуверенно, и эта неуверенность тяготила хуже прямой опасности. Скорей бы уж хоть!.. И он крепче стиснул жесткую рукоять ножа, готовый биться насмерть даже этим малосподручным оружием.

Потом, когда короткая схватка закончилась, Аниська, вспоминая все промелькнувшее перед его глазами, не мог понять, почему же он остался только немым свидетелем?.. Он не оробел. Он просто не успел...

Плечистый солдат саженного роста лежал за пулеметом, раскинув длинные ноги. Дужки каблучных подковок блестели на солнце.

Камень ли хрустнул под ногой Петрухи или почуял пулеметчик беду за спиной — оглянулся. Рывком вскочил на ноги, успел выхватить наган и выстрелить.

Петруха с разбегу кинулся ему под ноги, свалил и верным охотничьим взмахом всадил нож в горло.

Когда Аниська подбежал и помог Петрухе подняться, рослый пулеметчик был уже мертв.

Петруха, вытирая нож о гимнастерку убитого, разглядел его и узнал фельдфебеля Барсукова.

— Ах, сука! Живьем тебя взять было...

— Почему живьем? — недоумевая, спросил Аниська.

Петруха глянул на него побелевшими от ярости глазами.

— Я бы из него по кускам душу вынул!

— Ранило тебя, перевязать бы надо, — сказал Аниська.

И тут только Петруха почуял, что по щеке и шее струйкой стекает кровь.

— Царапнуло малость...

— Чего царапнуло. Пол-уха оборвало.

Петруха схватился за левое ухо и скрипнул зубами от боли.

— На полвершка ошибся, гад!.. А что, Анисим, кабы не промахнулся он?.. Убил бы... ты его?

Аниська насупился и, помолчав, сказал:

— Или он меня, или я его.

Вепрев повел свой резерв — двенадцать бойцов — на правый фланг к реке, где на береговом откосе укрылся за кустами второй пулемет белых. Скрытый подход обеспечила узкая рытвина, промытая скатывающимися с горы вешними водами. Под низко посаженным мостом пришлось проползать на брюхе, обдирая ладони и локти о шершавые потрескавшиеся доски старого деревянного лотка. Зато после моста рытвина стала глубже и можно было встать на ноги и идти, пригнувшись. Сажен через двести рытвина уперлась в узкий залив.