Королева Жанна. Книги 4-5 - Нид Олов

Жанну заинтересовало это.

— Я почитаю мессира Макьявелли за многое, но не за это, — сказала она. — Главари Лиги Голубого сердца бежали неведомо куда, но с Лигой все равно покончено раз и навсегда.

— Меня, Ваше Величество, весьма опечалило то, что господа Фрам и Кейлембар остались в живых, — сказал он. — Эти люди должны быть мертвы. Не потому, что я предлагаю слепо следовать тезису мессира Макьявелли, но потому, что их смерть — единственная гарантия, что они больше не восстанут.

— Допустим, что они мертвы, — сказала Жанна, — но, в конце концов, могут найтись другие…

— Других, Ваше Величество, не найдется. Ибо их дело держится, как и всякое дело, единственно на них одних.

— Вы так полагаете? — живо перебила Жанна. — По-моему, их дело держалось на их силе, на их армии… Вожди — это люди, согласна, и они смертны, и убить их легче, чем их армию и знамя. Но, убив вождей, армию вы не убьете, и знамя подхватят…

— Кто подхватит, Ваше Величество? Вы можете назвать это имя? Ведь тому, кто вознамерится поднять знамя, надо сначала самому себе ответить на вопрос: а удержу ли я его? Поверят ли, что именно я — вождь, носитель духа и знамени? Пойдут ли за мной?

— А почему же Фрам?..

— О, Фрам, Ваше Величество, Фрам потому, что так есть и так было. Притом было так долго, что для толпы это все равно что «всегда». Никто не спрашивает, почему Фрам. Фрам есть так же, как есть Бог. Но если нет Фрама, то кто есть? Этот или тот? Но почему именно этот или тот, почему не я? Такой вопрос вправе задать каждый. Нет Фрама — значит, нет Бога… — Граф Финнеатль понизил голос. — Более того, у Фрама нет детей, у Кейлембара тоже… После них решительно некому будет поднимать знамя… Ни Бога-отца, ни Бога-сына…

Жанна помолчала, потом решительно тряхнула головой.

— Нет. Тайное убийство претит мне. Я этого не сделаю. Да теперь они мне и не опасны. Армии у них нет, они бежали…

— Но они вернутся, Ваше Величество, — мягко сказал граф Финнеатль. — Однажды так уже было. Они вернутся, и все начнется сначала. А это означает гражданскую войну — самый тяжкий бич государства. И вот поэтому они должны быть мертвы. Не в тюрьме, нет — в тюрьме у человека появляется не нужный никому нимб мученика — умереть они должны. Любым способом, но умереть. А там пусть вас называют убийцей из-за угла, что за беда? Это слова. Вы устраиваете свои дела — вот и все.

Жанна наконец опомнилась:

— Вам не кажется, сударь, что вы проявляете чересчур живой интерес к моим делам?

Она забыла, что, собственно, она сама свела разговор на Фрама и Кейлембара. Граф Финнеатль поднял руки:

— О Ваше Величество! Боже меня упаси выступать в роли советчика… Наш разговор сугубо частный… Я высказал свое мнение как друг Виргинии и преданный слуга Вашего Величества…

«Опять похож на… Чур меня, чур!»

— Оставим этот предмет… — Жанна потерла висок. — Я хотела расспросить вас, граф, о ваших фригийских кланах. Мне известно, что древние писатели называли ваш народ звериными людьми…

— Вы совершенно правы, Ваше Величество, — немедленно подхватил граф Финнеатль. — В некоторых новейших книгах Ваше Величество несомненно видели, что название «фригийцы» есть испорченное «ригийцы», радостные люди, но это неверно. В действительности название «фригийцы» происходит от слова girnik, то есть «зверь», отсюда гирнийцы, что и означает «звериные люди». Это потому, что мы делим себя на семь кланов, каждый из которых носит название какого-либо зверя…

— И к какому же клану относится ваша фамилия, граф?

— Наша фамилия, Ваше Величество, относится к клану Тсаластас, то есть Большая Лисица…

Кто же он — друг или враг? Жанна не стала даже спрашивать Эльвиру — и без того было ясно, что Эльвире граф Финнеатль не понравился. Он изящен, учтив — на то он и дипломат, — он прекрасным голосом говорил прекрасные вещи… И совет его относительно Фрама и Кейлембара был, право, не так уж плох. Жанна задумчиво перебирала тетради герцога Матвея. Он тоже был немного макьявеллист, ее наставник и «архитайный советник». Вот: «ради вящей государственной пользы следовало бы ему тогда же умереть… но сделанного не переделаешь». Зато можно заново сделать! Право же, это разумный совет.

Разумный ли? Фрам — бунтовщик и тем самым, конечно, негодяй, но при всем этом он рыцарь. Он борется честно. Он никогда не подсылал к ней тайных убийц.

А кто же в таком случае убил Вильбуа?

Хорош ли совет сам по себе или важно еще, от кого он исходит? Не будь граф Финнеатль так похож на Лианкара…

Он ведь так и не сказал ей ни слова о фригийских разбойниках в Марве — но она, впрочем, и не спрашивала его. Однако похоже было, что это дело он был бы рад уладить как можно скорее. В беседах с Лианкаром и Гроненальдо он неоднократно заговаривал об этом. Он говорил, что фригийский король и сам чрезвычайно обеспокоен. Разбойники, бесчинствующие в Марве, объявлены во Фригии вне закона. Герцог Сал-ан уполномочил его, посланника, заявить, что Фригия готова предложить для искоренения разбойников даже собственных солдат на любых условиях. Пусть ими командуют виргинские офицеры, пусть дружественная виргинская корона распоряжается ими, как своими… Фригия готова сама содержать и оплачивать этих солдат. Они покинут пределы Виргинии в любой момент, по первому требованию… Короче говоря, Ее Величество вольна продиктовать свои условия — все они будут приняты… Гроненальдо изложил все это Жанне.

— Что вы сами думаете об этом, принц? — спросила она.

— Мне кажется, Ваше Величество, что графу Финнеатлю можно верить. И потом, если мы сами поставим условия…

Жанна задумалась. Король-отец никогда не доверял фригийцам: она читала его письма и бумаги. Да и герцог Матвей не склонен был особенно доверять им. Ставьте, Ваше Величество, любые условия… Да еще и Финнеатль — ну зачем он так похож на Лианкара?

— А что думает Лианкар? — неожиданно спросила она.

— Мнения герцога Марвы можно было бы и не спрашивать, Ваше Величество. Он, конечно, полагает, что справится своими силами.

— Он полагает правильно, — сказала Жанна. — Таков и будет наш ответ графу Финнеатлю, этой Большой Лисице.

Гроненальдо покачал головой, но так, чтобы она не заметила.

Грипсолейль смочил в фонтане платок и положил его себе на лицо.

— Жаркий нынче июль, — невнятно произнес он из-под платка. — Я бы не отказался даже дежурить в замке Л'Ориналь, при наличии девицы, разумеется…

Мушкетеры, вернувшиеся с ночного караула в Аскалере, обсели фонтан, как птицы. Ди Маро сидел тут же.

— Как поживает ваша немецкая графиня? — спросил он.

— Она уехала, — ответил Грипсолейль. — Бог с ней, она так надоела мне под конец! Я уже слышать этого не мог: mein Schatz, mein Schatz…[29] Молоко в грудях скисало…

— А теперь у вас кто?

— О! Такая, доложу вам, баба! — Грипсолейль даже снял с лица платок. — Настоящая амазонка, черт возьми! Ее надо видеть голой, господа! Она… Да, вот что! Вы ведь еще ничего не знаете про скандал с фригийским посланником, господа?

— Вы, как всегда, узнаете все новости днем раньше, чем они произойдут, — сказал ди Маро. — Мы охотно послушаем. Так что там с Лианкаром?

Грипсолейль вскочил и уставился на ди Маро с комическим ужасом:

— А вы, кажется, научились читать мысли, мой лейтенант! Ибо, хотя скандал произошел с посланником, дело касается и герцога Марвы!

— Я так и знал, — заметил ди Маро, выжимая свой платок. — При вашей горячей нелюбви к Лианкару… Так что же с ним стряслось?

— С его любовницей, мой лейтенант! Фригиец налетел на дуэль под ее окнами!

— По порядку, по порядку! — загалдели все.

— Дело было так. Primo. — Грипсолейль поднял палец. — Ночь, гитара и балкон, как это там у Ланьеля… Господин посланник под балконом итальянки исполняет куплеты. Музыканты, пажи, все как надо. Красотка, заметьте, благосклонно внемлет. Secundo. Являются трое, решительно настроены, при черных плащах до самых глаз. Сударь, вы заняли чужое место! Граф, понятно, в амбицию: «Кто вы такие?!» Tertio. Вынимаются шпаги…

— И посланник тоже?

— Посланник первый, вот в чем прелесть! Начинается… так себе, легкое упражнение в фехтовании, фригийская команда жмется, а те трое, видимо, не расположены шутить. Крови пролито не было, господа. Фригиец помахал шпагой для приличия, потом скомандовал своим отступление, и те трое гнали его до угла. Красотка, заметьте себе, весело смеялась…

— Ну а потом?

— Потом?.. Трое дали серенаду итальянке, вошли в дом…

— Ну будет, будет! — махнул рукой ди Маро. — Прелестная новелла, и сочинили вы ее с вашим обычным изяществом…

— Вы, кажется, не верите ни одному слову, мой лейтенант? Напрасно. Я слышал это от участника дела, одного из тех троих…