Гроза зреет в тишине - Александр Шашков

— Кто здесь?! — прозвучал наконец приглушенный женский голос. Это был ее, Аленин, голос, и Кремнев поспешно шагнул в темноту и прошептал:

— Это я, тетка Алена, Василь. Кремнев.

Какое-то время царила напряженная тишина. Замолчал даже сверчок. Потом послышались торопливые движения, вспыхнула спичка, и Василь отшатнулся.

...Перед ним стоял высокий, одетый в невероятное тряпье, человеческий скелет. Тонкие и прозрачные, как из стекла, пальцы, в которых горела спичка, тряслись. Огонь, отразившись в глубоко запавших глазах, тоже дрожал, то разгораясь, то потухая.

Василь молчал.

Не догорев, спичка выпала из руки Алены, но Василь все еще отчетливо видел женщину, видел ее прозрачные пальцы, желтое костлявое лицо, глубоко запавшие глаза.

— Откуда ты идешь, Василь Кремнев? — прозвучал спокойный, равнодушный голос.

Василь ждал всего, но только не этого холодного, словно дыхание февральского ветра, вопроса, и на миг растерялся.

— Тоже из окружения? — продолжала Алена, не трогаясь с места.

— Почему из окружения? — спохватился Василь. — Мне здесь надо быть...

Наступила тишина. Послышались мягкие шаги босых ног. Алена перешла избу, вспыхнул слабый свет. Василь испуганно посмотрел на окна. Алена перехватила его взгляд, и лицо ее вдруг ожило. Она усмехнулась и проговорила:

— Не бойся, окна завешены.

Василь подошел к столу и опустился на лавку. Он вдруг почувствовал усталость и такую боль в голове, что хотелось стонать.

— Нечем мне угостить тебя, Вася, — усевшись за стол и подперев лицо кулаком, уже другим, добрым и тихим голосом заговорила Алена. — Видишь, во что хату превратили? Одни стены. Картошку, и ту забрали...

— Я на минуту забежал, тетка Алена, — очнувшись после внезапного прилива боли в голове, сказал Василь. — Просил меня Сымон Рыгорович...

Василь увидел, как вздрогнула Алена, как загорелись ее глаза.

— Что с Сымоном? — подавшись всем телом вперед, прошептала она.

— Привет вам шлет, — облизав пересохшие губы, прохрипел Василь. — Просил, чтобы я навестил вас...

— Живой?! — Алена поднялась и подсела ближе к Кремневу. — Где он? С тобой?

На фронте он... Мы в одной роте были...

— Боже мой! Жив! — уже больше не слушая Василя, будто во сне, повторяла Алена, и по ее желтым щекам текли слезы. — Жив! А я уже думала... Боже! Василек, дорогой! Чем же мне тебя угостить? Нет у меня ничего. Больная я. Помру скоро. А он — жив!..

— Что вы, тетка Алена! И вы будете жить, — сжав ее руки, заговорил Василь. — Мы с Таней заберем вас в лес, а там — за фронт отправим. В больницу. Да и я партизанском лагере есть доктор.

— И Танечка жива? Жива?

— Правду говорю! Вот только что ее видел!

— Вася, дорогой, сколько ты мне радости принес! А я... у меня даже картошки нет...

— Я сыт. Мы и вам принесем.

— Не надо, Вася. Немцы кругом. Зверствуют они. А мне люди помогают. Приносят. Даже молоко. Только... есть мне не хотелось. И жить...

Алена замолчала. На лице у нее уже не было слез, и только в глазах бились тревога и беспокойство. Наконец она подняла на Василя глаза и тихо проговорила:

— А Пашка мой... вернулся...

— Где он? — спохватился Василь.

— Не знаю. Но зимой дома был, до самой весны... Сказал, из окружения вырвался. Идти, говорит, было некуда, Москву немцы взяли...

— Врет он! «Москву взяли!» Вот, читайте, куда мы погнали немцев от Москвы! — резко оборвал Алену Василь и, выхватив из кармана газету, бросил ее на стол.

Алена взяла в руки газету, развернула и вдруг радостно воскликнула:

— Сымон! Вася, гляди, Сымон наш!

Василь взглянул на газету и — качнулся, будто его ударили в грудь. Схватившись рукой за лоб, он медленно пошел к двери. Возле порога оглянулся и, обхватив руками косяк, заплакал...

VI

«Электроразведка», несмотря на все злоключения, прошла успешно, и Микола Скакун теперь знал, что ему делать. Перво-наперво, весело думал он, надо взять тол, который пообещал капитан Кремнев. Двести метров телефонного провода и двадцать метров бикфордова шнура с капсулем-детонатором уже имеются. Есть килограммов десять «плавленного» тола да еще две противотанковые мины. Но мины теперь можно и не трогать. Тридцати килограммов тола хватит, чтобы разрушить такой мост, как Лозовский.

Добравшись до места, где была спрятана лодка, Скакун предложил Тане отдохнуть, а сам пошел по берегу реки. В его изобретательной голове вдруг созрела идея подобраться к мосту не на лодке, как это планировал он раньше, а на двух небольших плотах, сделанных из ситника. Такие плоты очень устойчивы на воде и мало заметны, особенно ночью. Кроме того — и это тоже немаловажный факт — их легко будет переносить на себе, а не гнать все время по реке.

Заросли ситника, как и предполагал Скакун, были рядом. Оглянувшись, парень разделся и, зябко втягивая голову в плечи, полез в холодную воду...

Плоты были готовы на рассвете. Они напоминали собой обычные соломенные маты, какими деревенские жители зимой прикрывают с улицы окна, чтобы мороз не оставлял на них следов. А для того, чтоб эти маты не прогнулись, если на них ляжет тяжелый груз, Скакун привязал снизу к каждому из них по две толстые сухие жерди.

Теперь оставалось проверить маты-плоты на устойчивость и грузоподъемность. Сделать это должна была Таня, и Скакун позвал ее. Они спустили плоты на воду, Таня осторожно ступила на один из них, потом легла. Толстые зеленые снопы, надежно перевязанные между собой веревками, не осели в воду и на два сантиметра. Скакун, почесав затылок, пожалел:

— Не рассчитал! Снопы можно было сделать значительно тоньше.

— Давай перевяжем, — предложила Таня.

Скакун еще раз посмотрел на плоты и, представив, какая это большая работа — перевязать около тридцати снопов, махнул рукой.

— Не надо! Удобнее тебе будет работать на них.

От плотов отвязали жерди и спрятали их в кустах.

Тем временем уже рассвело, и Скакун заторопился.

— Вот что, Таня, — сказал он. — Ты оставайся тут. А я решил ваять с собой еще трех или четырех хлопцев, они и принесут все, что надо. А ты запрячься в кусты и спи до самого вечера. Хлеб у тебя есть?

— Немного есть.

— На еще и мой. Тут и сала кусочек.

* * *

Часа через два Скакун уже был на поляне, под тем самым дубом, где встречался с капитаном Кремневым.

На этот раз капитана тут не оказалось. Партизана-разведчика встретил Иван Бондаренко. Возле его ног стоял мешок, наполовину чем-то заполненный.

— А где капитан? — протягивая Бондаренко руку, с тревогой спросил Скакун.

— Я отвез его в лагерь. Что-то нездоровится ему.

— Что ж это с ним? Вчера он был совершенно здоров! — еще больше забеспокоился Скакун и пристально посмотрел в глаза разведчику, видимо, стараясь разгадать, не скрывает ли тот от него чего-нибудь еще более неприятного.

— С виду здоров, — безнадежно махнул рукой Бондаренко. Помолчав, добавил: — Контуженный он. И тяжело ранен в голову. Еще в сорок первом. С тех пор и мается. Волноваться ему нельзя, а тут беда такая. Я вчера все слышал...

Скакун помолчал, потом осторожно толкнул ногой мешок и спросил:

— Что это?

— Тол, — ответил Бондаренко.

Скакун прямо-таки расцвел. Услышав о болезни капитана, он почему-то вдруг решил, что теперь не видеть ему тола, как своих ушей. И вот, на тебе!

— Неужели тут все двадцать килограммов? — приподняв мешок, недоверчиво посмотрел он на разведчика.

— Посчитай. Пятьдесят брусков по четыреста граммов. Сколько будет?

— Ну, друзья, век не забуду! — шумно вздохнул Скакун. — А капитану передай, что я Тане ничего не сказал. И еще скажи, что сегодня ночью мы отсалютуем его другу, Сымону Филиповичу. Да так, что от этого салюта у фрицев перепонки полопаются!..

VII

Василю Кремневу и вправду нездоровилось. Болела голова, но больше всего беспокоило сердце. Жгло. Были минуты, когда ему хотелось плакать, ни от кого не скрывая своих слез, хотелось бежать в Лозовое, схватить на руки изнуренную болезнью и голодом женщину и нести ее прямо за линию фронта, туда, где есть хлеб и больница и где нет эсэсовцев и полицаев, которые и день и ночь черным вороньем кружат вокруг ее давно осиротевшей хаты. Были минуты, когда ему хотелось схватить автомат и идти искать дезертира Пашку, изменившего Родине, смертельно ранившего в сердце отца и мать.

Последнее желание было особенно острым, и в конце концов Кремнев действительно снял со стены автомат и приказал Бондаренко:

— Отвезешь меня на заводскую пристань и будешь ждать там до утра.

За последнюю неделю ручей обмелел, и Бондаренко взвалил маленькую лодку на плечи. Он шел первым, осторожно прощупывал дно веслом и, не оглядываясь, время от времени спрашивал:

— Вы тут, товарищ капитан?

— Тут, тут, иди, пожалуйста, смелей! — обозлился Кремнев.

Его раздражало все: озабоченный голос ординарца, печальный шум тростника и даже веселое мерцание крупных ярких звезд. И только очутившись в лодке и увидев вокруг себя темно-синюю, почти черную, гладь озера, немного успокоился. Постепенно унялась боль в голове, и он стал не спеша анализировать события, которые так внезапно обрушились на него.