Гроза зреет в тишине - Александр Шашков

Вот тут, на изгибе реки, разведчики и решили высадиться на берег и разделиться на две группы. Первая, во главе с Шаповаловым, идет на станцию, а вторая, вместе с Кремневым, захватив весь груз, — к железной дороге в район моста.

Уточнив все, Кремнев приказал грузить в лодки тол и мины. Как только стемнело, группа оставила остров.

Озеро пересекли напрямую, с юга на север. Отыскали в густом кустарнике широкую полноводную канаву и по ней добрались до реки.

После дождей и снеготаяния вода в реке поднялась, быстрое течение сразу же подхватило тяжело нагруженные лодки и легко понесло их вниз.

Через какое-то время из-за низкорослого ольшаника показалась гряда высоких пригорков, поросших редким сосновым лесом. С разгона врезавшись в эти пригорки, Тихая Лань круто свернула влево.

Водный путь кончился.

Лодки разгрузили, вынесли на берег и спрятали в густом ельнике. Кремнев посмотрел на часы. До утра оставалось около трех часов.

— Разобрать вещевые мешки! — приказал он.

Разведчики молча выполнили приказ. И только

Шаповалов, Мюллер и Бондаренко остались стоять в стороне. Они были одеты в немецкую форму. Шаповалов и Мюллер по-немецки тихо разговаривали между собой, а Бондаренко, положив руки на немецкий автомат, висевший у него на груди, мрачно смотрел куда-то за реку.

«Не дай бог столкнуться по дороге с партизанами! — убьют всех троих», — с тревогой подумал Кремнев, подходя к переодетым разведчикам.

— Ну что, можно выступать? — увидев капитана, живо спросил Шаповалов.

— Да, пора, — ответил -Кремнев. — Тол к железной дороге лучше всего пронести, пока темно.

— И постарайтесь залечь чуть левей от наклонившегося телеграфного столба. Так, метров на сто, не больше, — поправил Шаповалов.

— Слушаю, господин обер-лейтенант, — улыбнулся Кремнев. — А теперь слушайте меня: будьте осторожны. Особенно в лесу. Вы выглядите настолько эффектными «сыновьями великой Германии», что можете не понравиться белорусским партизанам.

— Ясно, товарищ капитан, — усмехнулся старший сержант.

— Тогда — в добрый час.

У майора фон Мюллера сохранился хороший бинокль, и Шаповалов, выбравшись на опушку, близ Вятичей, долго изучал небольшое одноэтажное здание станции.

На рельсах стоял одинокий маневровый паровоз и несколько вагонов. Длинный низкий перрон пустовал. Только изредка выходил из помещения кто-нибудь из железнодорожных служащих, на минуту исчезал в небольшой кирпичной будке, стоявшей на отшибе, и не спеша возвращался назад.

— Очень уж тихо тут, — зевнув, прошептал Бондаренко: — Как на хуторе в жатву...

— В том-то и беда, что очень тихо, — вздохнул старший сержант. — Попробуй, появись на перроне! И дурак насторожится: откуда ты, мол, взялся?

— Появляться сейчас на перроне нельзя! — согласился Мюллер. — Надо ждать... Да вот он идет!

Шаповалов посмотрел в ту сторону, куда показал Мюллер. Эшелон был еще далеко от станции. Около пятнадцати разноцветных пассажирских вагонов не спеша катились по ровному полотну, поблескивая на солнце окнами. Пышная белая грива дыма колыхалась над паровозом, ветром уносилась вправо, стелилась на сером, грязном поле.

Старший сержант спрятал бинокль и, поправив на поясе кобуру, тихо сказал:

— Как только эшелон поравняется со станцией — вперед.

...Вся эта операция заняла несколько минут. Очутившись на перроне, в толпе немецких солдат и офицеров, Шаповалов с облегчением вздохнул:

— К коменданту пойдем, когда эшелон отправится, — на ходу шепнул он фон Мюллеру и, заложив руки за спину, медленно пошел по перрону. Рядом с ним, спокойный, с холодным равнодушным лицом, шагал Мюллер. А за ними, положив правую руку на автомат, тяжело ступал Бондаренко. И, кажется, ничего, кроме широкой спины майора фон Мюллера, не интересовало его на этой земле.

Пронзительный свисток дежурного просверлил прокопченный дымом воздух. Солдаты и офицеры бросились к вагонам. Лязгнули буфера. Эшелон медленно двинулся с места. Шаповалов кивнул Мюллеру и, отступив на шаг, пропустил его вперед.

...В небольшой, жарко натопленной комнатушке, где, кроме стола и двух стульев, ничего не было, сидел молодой обер-ефрейтор. Даже не взглянув на него, майор фон Мюллер толкнул дверь напротив и вошел в темную, но довольно просторную комнату, — кабинет коменданта.

За большим столом, заставленным телефонными аппаратами, сидел широкоплечий человек лет тридцати, в форме немецкого лейтенанта, и что-то писал. Увидев перед собой немецких офицеров, он испуганно вскочил и, неумело выкинув вперед руку, крикнул:

— Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер! — мрачно повторил майор и молча положил на стол свои документы. Лейтенант покраснел.

— Их... я... я швах шпрэйх их дойч, — заикаясь и путая слова, пробормотал он. Посмотрев в еще более потемневшее лицо майора, заторопился: — Пока! Их научусь! Лернен. Их лернен! А теперь... если разрешите, у меня есть переводчик.

Майор молча кивнул головой и, отвернувшись, начал равнодушно осматривать кабинет.

Лейтенант нажал кнопку звонка. Вошел обер-ефрейтор.

— Ганс, прошу, познакомьте меня с документами господина майора, — попросил лейтенант.

Обер-ефрейтор стукнул каблуками и взял удостоверение майора. Пробежав глазами первую страницу, отчеканил:

— Инженер-майор Генрих фон Мюллер, командир специального инженерно-охранного батальона.

— Благодарю. Спросите у господина майора, чем я могу служить?

Ефрейтор перевел. Майор бросил на ефрейтора тяжелый взгляд и промолвил какую-то фразу. Ефрейтор густо покраснел.

— Что ответил господин майор? — нервно спросил лейтенант.

— Он... он сказал, чтобы я вышел из кабинета к чертовой матери, — заикаясь, ответил ефрейтор.

— Можете идти! — поспешил подтвердить приказ майора лейтенант и повернулся лицом к майору, со страхом ожидая, что будет делать дальше этот строгий офицер.

Не обращая на коменданта никакого внимания, майор встал со стула, медленно прошелся по комнате и, остановившись возле своего «переводчика», обратился к нему. «Обер-лейтенант» стукнул каблуками и, обращаясь к лейтенанту, заговорил с чуть заметным немецким акцентом:

— Господин майор просит извинить его, что... что он попросил вашего переводчика выйти. Дело, о котором нам с вами надо поговорить, секретное, а потому господин майор не хочет, чтобы наш разговор слышал кто-то еще.

— О, яволь! — прижав руки к груди, обрадовался лейтенант. — Я выполню любой ваш приказ!

— Ну, к чему такая поспешность? — приятно усмехнулся обер-лейтенант. — У нас есть одно конкретное задание: произвести технический осмотр вашего моста. И только. Но это очень секретно, господин лейтенант, — подчеркнул «переводчик». В самое ближайшее время нагрузка на этом участке железной дороги может значительно увеличиться. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду?

— О! Яволь, господин обер-лейтенант. Вы хотите осмотреть мост сейчас?

— Ваш мост у нас не один, — снова любезно улыбнулся «обер-лейтенант». — Если все будет хорошо, мы хотим сегодня же, к исходу дня, быть в Витебске. А потому проводите нас к мосту.

— Есть! — по-русски козырнул лейтенант и, до смерти испугавшись за свой промах, дико крикнул:

— Ефрейтор! Дрезину и двух пулеметчиков!

XIII

От станции до моста было не больше четырех километров. Автодрезина шла ходко. Монотонный, нудный перестук колес шмелиным гулом полз в уши, и Шаповалов, который две последние ночи почти не спал, вдруг почувствовал, что глаза его слипаются, а тело будто наливается свинцом. Он старался стряхнуть с себя сон, размяться, пытался даже рассказать лейтенанту Дановскому какую-то смешную историю, но язык не повиновался, а глаза не глядели.

И тогда он решил закурить. Запустил руку в карман, достал папиросы и — замер. Сон сдуло, будто ветром, а тело сжалось в упругий ком. У него в руке была новенькая пачка «Беломора», того самого «Беломора», который им прислала вчера ночью Большая земля.

В какое-то мгновенье Шаповалов хотел сунуть папиросы назад, в карман, но тут он увидел глаза Дановского. Они, казалось, прилипли к пачке. И Шаповалов понял: поздно. Он спокойно усмехнулся, подмигнул лейтенанту и по-дружески шепнул на ухо:

— Узнаешь? Ваши, русские. Под Ржевом склад захватили. Ничего папиросы. Закуривай.

Лейтенант тяжело поднял руку и долго не мог вытащить папиросу — рука у него дрожала.

«Все, влипли, без шума теперь не обойтись», — прикуривая и не сводя с власовца глаз, подумал Шаповалов и про себя зло выругался.

Попыхивая папиросой, Шаповалов неотрывно следил за каждым движением предателя и старался отгадать, что тот задумал.

— Ну, что ж, моя песенка спета, — вдруг вздохнул Дановский и низко опустил голову.

— Если ты скажешь еще хоть одно слово — оно будет последним, — наклонившись к лейтенанту, тихо прошептал Шаповалов.

Дановский медленно поднял голову, тяжело вздохнул и... словно метеор, мелькнув перед глазами Шаповалова, в одно мгновенье исчез под откосом железнодорожного полотна.